Роберт Белов - Я бросаю оружие

• Название: Я бросаю оружие
• Автор: Роберт Белов
• Издательство: Издательство «Пермская книга»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1992
• ISBN: 5-7625-0262-7

Повесть о мальчишках, подраставших в годы войны в тыловых городах, со своими понятиями о чести и бесчестии, о мужестве, дружбе, любви.

---

— Мустафа дорогу строил, а Бугай по ней ходил!

Наконец мы оба с Мамаем выбрались, и из кучи выпинали его шлем. Мамай отбежал с ним ко мне, стал отряхивать его и приводить в порядок. Тут я вспомнил про свою полевую сумку.

— Распрозанапереразангидрит твою в перекись марганца, — папиросы помяли, гады!

Я раскрыл сумку, заглянул в нее. Конечно, моя пачка «Беломора» была расплющена, из нее сыпалось табачное крошево. Даже банка с тушенкой — и та была помята.

Мамай засмеялся и запел:

Но не одна трррава помята,
Помята девичья кррраса!

— Ржешь? Ну ржи, ржи больше, ишак! Как теперь такую понесем? Отец ни фига не поверит, скажет — выкурил.

— Ништяк, сегодня и не такое сойдет! Слушай, что ты там такое вякал насчет госпиталя?

До Мамая, видно, только сейчас начало доходить, о чем я ему толковал.

— Насчет картошки дров поджарить. Говорю, отец сегодня разрешил идти в двадцатую!

— Законно! Эх, водяры бы купить!

— Васар будет. Отец...

— Отец, отец! Нарахался уже. Знаешь, как ребята довольны будут? Думаешь, им много сегодня дадут? Догонят да еще дадут, а прокурор добавит... нальют по сто грамм, как в день Красной Армии.

Мамай говорил горячо, госпиталь он любил. Сроду он, допустим, не состоял в пионерах, разве что прикидывался, когда надо было в лагерь попасть, но лишь тимуровская команда взяла шефство над госпиталем, он сразу же вступил в пионеры, чтобы записаться в нее. Мамай участвовал во всех концертах — он бацает лихо, собирал книги и подарки для раненых. Это он нас и подбил наниматься по дворам пилить дрова, а на вырученные деньги мы в первый раз купили водки для двадцатой палаты, с которой особенно подружились.

Когда в палату начала заглядывать Томка и Володя-студент приударил за ней, дружба наша с ранеными ребятами стала и того крепче. Они через нас сплавляли на базар сахар, масло и хлеб, помаленьку сэкономленные от собственных пайков, — особенно когда кто-нибудь температурил и терял аппетит. А на вырученные деньги мы опять же покупали им водку. Так было до тех пор, пока не погорел Манодя, а с ним и все мы.

Впрочем, вполне может статься, что Мамаю сейчас попросту самому загорелось выпить.

Мне очень хотелось поддаться на горячие Мамаевы уговоры, но я все еще не решался.

— А пиастры откуда возьмем?

— Тушенку загоним, папиросы. Маноде маханша красненькую дала. У меня сто хрустиков есть. Найдем, надо будет.

И тут позади себя мы услыхали знакомый голос:

— Этим тоже кучу малу?

Кричал Манодя.

Мы с Мамаем не успели и рассердиться, а только здорово удивились: неужто наш «небесный тихоход», не из тучи гром, так сегодня раздухарился, что рискует тянуть даже на нас? Но потом глянули и поняли, в чем дело, хотя подобная Манодина ретивость так и сяк была необычайной и удивительной.

По той стороне улицы шли девчонки — видно, их тоже отпустили. Обычно они обходили квартал нашей школы за версту, но сегодня, наверное, забыли. Шли они неплотной колонной, группочками по две, по три. Наш брат, пацаны, никогда так не ходят: уж если отправлялись куда-нибудь большой капеллой, шли густо, занимая весь тротуар, а кому его не хватало, канавы и обочины рядом с заборами. Но у их, девчоночьего, рассредоточенного построения тоже были свои преимущества: легче разбегаться в случае чего и делать вид, будто не замечаешь, что происходит с подругой.

Только впереди у них шла неожиданно плотная, сколоченная группка. Но наш вдруг проснувшийся Манодя вел себя как прямо настоящий стратег, правильно оценил особенности расположения противника и операции в целом. По его указке часть ребят кинулась через дорогу наперерез девчонкам, а сам он побежал по нашей стороне улицы навстречу колонне, чтобы как можно глубже зайти им во фланг и в тыл. Огольцы Манодю поняли, и большинство — Мустафа, оба Горбунка, Колька Данилов, я видел, — побежали следом за ним.

Они хорошо сделали свое дело: отрезали от колонны порядочную-таки часть и погнали к месту казни — туда, где как раз против ворот школы остальные хлопцы перехватили девчоночий авангард. Иных тащили, иных подталкивали в спину, большинство же, взвизгивая, сами, как будто даже с охотой, рысцой бежали навстречу расправе.

Я увидел, как Манодя с Мустафишкой ухватили за руки и кто за что смог какую-то шкодную здоровенную белобрысую деваху. Она брыкалась и смешно вопила сиплым голосом:

— Ой-ё-ёй, сама пойду! Сама пойду, ой-ё-ёй!

— Манодя! Что, ведмедя поймал? Тащи сюда! — крикнул я.

— Дак не идет!

— Ну так сам иди!

— Дак не пушшат! — подыграл мне Манодя. — А в остальном, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо! — пропел еще он.

Потом деваху отпустили, и она действительно сама потопала впереди них, как под конвоем.

Еще одну Манодя ухватил сзаду, как родную, приподнял, а она ойкнула:

— Мама!

Манодя бросил ее в канаву, в кучу других, и спросил:

— Я доктора люблю?

Тут, конечно, не выдержал и Мамай, заорал:

— Доктор делает аборты, посылает на курорты — вот за это я его люблю!

Ну, а Манодю таким шутом гороховым я отродясь не видывал и даже подумать бы никогда не мог. Прямо бравый солдат Швейк или еще этот, «Джордж из Динки-джаза», который на люстре летал, с тестом его месили, а под конец фрицы запустили его с подводки заместо торпеды: я рубашку три года носил, смены ей не просил, тарарара тартарам... Манодя выбрал опять огромную же девицу, толкнул ее к куче и опять запел-закричал из американской песенки про кабачок:

— Не плачь, милашка, обо мне!

Но «милашка» ему досталась сильна! Она не то чтобы упасть — и не покачнулась. А Манодю шарахнула — у того только ножки сбрякали. Да еще ответила ему в лад из «Кукарачи» — допелся:

— Я не заплачу, нет, я не заплачу, но обиды не прошу!

Ребята с ходу повалили на него пару девчонок. А «милашку» почто-то, из особого почтения, что ли, не трогали, и она стояла и пела, продолжая начатую Манодей самим же:

Вернись, попробуй, дорогой,
— Тебя я встречу кочергой!
Таких пинков в дорогу надаю —
Забудешь песенку свою!

Дескать, поднимись-поднимись — я тебе добавлю, а песенок разных я знаю не меньше твоего. Здорово это у них разыгралось, как в кинокомедии «Тетка Чарлея» с «Веселыми ребятами» впридачу, да и только! Да так оно и есть — по названиям-то: и ребята будь здоров веселые, и «тетка» оторва, оторви да брось!

Ну, а чтобы наш Манодя да заигрывал с девчонками — так вообще цирк. Вот что праздничное веселье с людьми делает!

— Ты, Манодя, знаешь сегодня кто? Зас. артист бес-публики! Трижды орденопросец! — подзадоривал его я.

Не многим девчонкам удалось по пути улизнуть в ближние дворы. Не трогали лишь самых старшеклассниц. Связываться с ними было опасно: некоторые из них ходили с курсантами пехотного училища и даже ранбольными офицерами из госпиталей.

Не так легко получилось у ребятишек в авангарде. Хлопцев туда подалось мало, девчонки же держались кучкой, и их не сразу удалось растащить. Кое-кого из наших вслед за Манодей, самих подталкивали в канаву. А нескольких девчонок все еще не могли оторвать от палисадника, к которому они прилипли.

Мы с Мамаем да с десяток старшеклассников похохатывали, глядя на эту невиданную потеху. Одно дело, когда в куче мале барахтаются огольцы, и совсем другое, если девчонки. Перво-наперво сплошной визг стоял и даже плач. Да и валялись они там не как люди: никто не пытался подняться силой, не взбрыкивал, не сталкивал с себя — разве что выползали на четвереньках. Кое-кто старались придержать или одернуть подолы, но все равно в куче то и дело мелькали голые ноги или чулки с подвязками или резинками, разных цветов рейтузы и трусики. В самом низу прямо на нас мутящим треугольником смотрели чьи-то распахнутые, согнутые в коленях ноги. Чулок на одной сполз, открыв колено и икру, и было видно, как часто, но безуспешно напрягаются мышцы и сухожилия.

Мне стало не по себе, но словно тянуло туда смотреть. Я вдруг совершенно не к месту вспомнил Оксану, когда она ползала по полу с грязной тряпкой, вся какая-то некрасивая, несуразная, ни за что ни про что до смерти оскорбленная и обиженная. Я силой отвел глаза и взглянул на Мамая. У него на лице тоже будто присохла какая-то косая улыбка, и чуть-чуть ходили ноздри.

Видеть его такого показалось противным, тогда я решил посмотреть, что же теперь делается возле палисадника.

И обомлел.

Вцепившись в штакетник, ревела какая-то малюсенькая девчонка. Платье у нее на плече порвано, и было видно, как часто дрожит на смуглой коже белая лямочка от рубашки... Упершись ногою в забор, ее тащил за бока такой же маленький шкет. А рядом отпинывалась и отбивалась портфелем от двух наших архаровцев — Оксана!

Я на миг представил ее в куче барахтающихся там...

Кулаки у меня сжались, и всего словно бы залихорадило.

Вдруг портфель у нее как-то обвис, видимо, оборвалась ручка. Тогда Оксана наотмашь залимонила по физии одному, оттолкнула второго — и пошла прямо на нашу сторону!