Салли Боумен - Отвергнутый дар

• Название: Отвергнутый дар
• Автор: Салли Боумен
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2003

Их встреча была предрешена задолго до этого парижского вечера Встретив юную незнакомку, Эдуард де Шавиньи, владелец огромной ювелирной компании, уверен, что нашел ту самую, единственную Несколько недель безумной страсти – и Элен бесследно исчезает… В жизни Эдуарда было слишком много потерь, чтобы он мог смириться с этой…

Похоронив мать и любимого парня, Элен Крейг приехала из далекой Алабамы в Париж, чтобы начать жизнь заново… («Дестини»).

Элен возвращается к своим друзьям. Ее ждет карьера кинозвезды Она хотела бы забыть прошлое, но Эдуард ни на миг не выпускает из поля зрения ни ее, ни своего ребенка… («Актриса»).

---

Кожаные товары, письменные и курительные принадлежности, столовая посуда – игрушки явно богатых, – украшенные именем и гербом де Шавиньи, Эдуард был уверен, могут пойти по высоким ценам и завоевать куда более широкий рынок сбыта, чем самые непревзойденные драгоценности на свете.

Эдуард поручил изучить возможность открытия новых салонов де Шавиньи в Женеве, Милане, Рио-де-Жанейро и в перспективе на Уилширском бульваре в Лос-Анджелесе. Но он знал: чтобы расширить сферу деятельности, необходимо, во-первых, изыскать дополнительные капиталы и, во-вторых, найти гениального ювелира-художника.

С капиталами, как он полагал, трудности не возникнут. Французские и швейцарские банкиры де Шавиньи заявили о готовности содействовать расширению деятельности компании. Его главный советник по финансовым вопросам Саймон Шер, молодой англичанин, обучавшийся после окончания Кембриджа в Школе бизнеса Гарвардского университета, настоятельно советовал акционировать компанию.

– Если завтра мы выбросим акции де Шавиньи на свободный рынок, – сказал он Эдуарду, – спрос вчетверо превысит предложение. Свободные деньги имеются, доверие к компании есть; на дворе – пятидесятые, началось оживление.

Но Эдуард не собирался акционироваться. Он был намерен сохранить де Шавиньи как частную компанию, каковой она всегда пребывала, и удерживать всю полноту власти в одних руках – своих собственных. Он считал, что сумеет обойтись без услуг французских и швейцарских банков с их высоким процентом на ссуду. Джон Макаллистер, его американский дед по материнской линии, в свое время продал семейные акции сталелитейных предприятий и железных дорог накануне великой паники на нью-йоркской бирже. Дед умер в конце войны, пережив жену всего на несколько месяцев. Все свое состояние, свыше ста миллионов долларов по самым скромным подсчетам, он завешал возлюбленной дочери Луизе. Капиталом управляла одна видная фирма с Уолл-стрит; она в высшей степени предусмотрительно поместила почти все деньги в государственные облигации, гарантированные ценные бумаги и земельные участки в разных штатах, от Орегона до Техаса.

Луизу не интересовали финансовые проблемы. Американские вложения приносили ей в год миллион с лишним чистого дохода, не считая процентов с капитала и вкладов, непосредственно завещанных покойным бароном. Поскольку Луиза могла приобретать все что угодно и когда угодно – а ей и в голову не могло прийти вести себя по-другому, – она была довольна.

Эдуард уже начал кампанию с целью уговорить мать вложить какую-то часть принадлежащих ей основных капиталов в программу развития империи де Шавиньи, однако он понимал, что действовать следует осмотрительно. Луиза и без того пошла навстречу, открыв ему доступ к своим бумагам и портфелю акций; сейчас они с Саймоном Шером как раз с ними работали. Но он знал, как бесполезно давить на мать, чтобы заставить ее принять важное решение. Она уклонялась от любых обязательств, как денежных, так и человеческих. Эдуард не сомневался, что чем разумнее будут его доводы, тем скорее она их отвергнет. Собственная прихоть была для нее законом.

Но, если ему не удастся убедить ее к тому времени, когда придет пора действовать, это получится у Жан-Поля. Любимому старшему сыну Луиза ни в чем не могла отказать. Это порой задевало Эдуарда, но он принимал неизбежное. Какая, в конце концов, разница: он убедит Жан-Поля, а тот уговорит мать. Придется идти окольным путем, только и всего. Занимаясь делами, Эдуард обнаружил в себе талант добиваться желаемого обиняком и с немалым удовольствием его эксплуатировал.

А вот гений ювелирного искусства – это и вправду было куда сложнее. Последнего великого художника де Шавиньи, венгерского еврея по фамилии Влачек, который обучился ремеслу в российской мастерской Фаберже, раскопал и привлек на службу отец Эдуарда. Влачек разработал коллекцию, которую де Шавиньи представили на открытии первого салона фирмы в Америке в 1912 году. Влачек был божьим даром и к тому же предан фирме: все попытки его сманить, а их было немало, не возымели успеха. Он служил де Шавиньи до начала 1930-х годов, когда ему начало отказывать зрение, и умер в войну.

Как у всякой великой ювелирной компании, у де Шавиньи имелся обширный и тщательно охраняемый архив проектов и художественных решений, восходящий к середине девятнадцатого века. К ним можно было возвращаться (что постоянно и делалось), либо используя их в первозданном виде, либо видоизменяя в соответствии с преходящими требованиями моды и вкуса. На этом архиве зиждилась вся деятельность компании. Но последняя по времени великая коллекция де Шавиньи была разработана Влачеком в конце 1920-х годов. Эдуард мечтал о новой коллекции, о таких неординарных художественных решениях, которые бы революционизировали ювелирное дело, оставили конкурентов вроде Картье далеко позади, выразили саму суть послевоенной действительности и максимально использовали новейшие технические открытия.

Подлинно великие художники-ювелиры так же редко встречаются, как любые великие художники. Эдуард знал, кто именно ему нужен: Пикассо или Матисс, у которого вместо холста и палитры будут редкие камни и драгоценные металлы; гений, призванный стать хребтом всего задуманного им предприятия. Где бы он ни был – в Америке, на Ближнем Востоке, по ту или эту сторону разрубившей послевоенную Европу границы; обретается ли он в неизвестности или учится ремеслу у какого-нибудь конкурента де Шавиньи, – Эдуард положил себе его отыскать. Он лично составил оперативную группу, которой поставил именно и только эту задачу. Его люди просочились в мастерские конкурентов, знакомились со всеми новыми коллекциями каждой крупной ювелирной компании в мире, посещали выставки дипломных работ в каждой известной школе ювелирного мастерства; они втайне советовались с опытными коллекционерами, такими, как Флоренс Гулд. Рано или поздно они должны были выйти на нужного человека. И тогда Эдуард свяжется с ним.

Он предложит ему такие условия, что тот не сможет отказаться.

Четыре года Эдуард жил работой. Он находил ее увлекательной, волнующей, бесконечно интересной и ничему – в первую очередь личным связям – не позволял себя отвлекать. Свою роль в обществе он играл с не меньшей отдачей, с таким же неугомонным напором, ибо быстро выяснил, что два его мира – заседания правления и руководство маневрами компании днем, приемы и дружеские встречи по вечерам и в конце недели – перекрещиваются и взаимопроникают. Он был повсюду желанным гостем.

Хозяйки парижских салонов лезли из кожи вон, чтобы заполучить его к себе на званые ужины, музыкальные вечера и благотворительные балы. Он посещал выставки частных коллекций и с помощью своего оксфордского друга Кристиана Глендиннинга, двоюродного брата его бывшего наставника Хьюго, начал покупать картины, чтобы пополнить оставшееся после отца непревзойденное собрание европейского искусства двадцатого века.

Кристиан, потомок многих поколений английских сельских джентльменов, чьи эстетические притязания ограничивались приобретением породистого скота, был в семье блудным сыном и паршивой овцой, когда Эдуард с ним познакомился. Он отличался вопиющей жеманностью, вызывающе педерастической повадкой, живым и глубоким умом. Когда до отца Кристиана дошло, что тот отнюдь не намерен возвращаться в их родовое имение в Оксфордшире, чтобы всю жизнь посвятить разведению племенного скота херефордширской породы, он выделил сыну небольшой капитал и умыл руки. На эти деньги Кристиан, окончив Оксфорд, приобрел маленький выставочный зал. Он устроил первую в Англии выставку американских абстрактных экспрессионистов, которую британские критики встретили презрительным фырканьем. Своему другу Эдуарду де Шавиньи он продал две картины Ротко и великолепное полотно Джексона Поллока, после чего уже не сомневался в правильности избранного пути. К 1954 году ему принадлежали одна из самых процветающих картинных галерей современного искусства на Корк-стрит в Лондоне и выставочный зал в Париже; еще один зал он собирался открыть в Нью-Йорке на Мэдисон-авеню. А Эдуард де Шавиньи, его преданный и проницательный клиент, заложил основу коллекции, с которой со временем смогут соперничать лишь собрания Пола Меллона и Музея современного искусства в Нью-Йорке.

Помимо картин, Эдуард покупал еще и лошадей – к вящему огорчению Кристиана, который отказывался понимать друга. Эдуард вложил добавочный капитал в конный завод, основанный в Ирландии еще его отцом, и нанял лучшего во всей стране инструктора Джека Дуайра, которого не моргнув глазом сманил из конюшен старого друга матери Хью Вестминстера. Однажды Эдуард, отправившись в Ирландию поглядеть, как бегает его новая кобылка, прихватил с собой Кристиана. Тот один раз приложил к глазам бинокль, заявил, что умирает со скуки, и отбыл смотреть картины. Они вернулись в Англию на новом самолете Эдуарда: Кристиан – с пятнадцатью великолепными картинами кисти Джека Йейтса, Эдуард – с твердой уверенностью, что получил победителя скачек на Приз Триумфальной арки, важнейших бегов во Франции, которые он страстно желал выиграть.