Алексей Биргер - Москва - Варшава (Богомол - 5)

• Название: Москва - Варшава (Богомол - 5)
• Автор: Алексей Биргер
• Жанр: Детектив

---

Приблизительно так я размышлял. И понимаю сейчас, что это был тот психологический крючок, на который генерал и поймал меня очень ловко. Не будущее страны, не даже мое собственное будущее, не что-то другое, о чем он толковал, а то, что оставалось невысказанным, то, что пряталось за разговорами на совсем другие темы: возможность время от времени прикасаться к пламени моей любви так, чтобы это пламя лишь грело, но никогда не обожгло.

И я успокоился, почувствовав себя закованным в крепчайшую броню. И три дня мы как в раю провели, валяясь на роскошной кровати в роскошном двухкомнатном номере, завтракая, обедая и ужиная в роскошном ресторане при гостинице, гуляя по Старому Городу и заворачивая в кофейни, где такой ароматный кофе подавали... Мы ловили мгновения чувственной радости во всех её проявлениях, и лишь ощутимей была эта радость на фоне робкой, зябкими льдинками ещё позвякивающей, прибалтийской весны.

А потом мы вернулись в Москву, и жизнь потекла своим чередом. Защитили дипломы, я начал работать, где мне было предписано, Наташа осталась на кафедре: поступление в аспирантуру и защита кандидатской были ей гарантированы. Более того, и тему для кандидатской ей, вроде бы, разрешали довольно "скользкую", как тогда выражались: "На краю ночи: творчество французских писателей, известных своими пронацисткими и профашистскими убеждениями". Она надеялась написать достаточно взрывную работу, чтобы закрепиться после неё в любом, самом престижном НИИ, так или иначе занимающемся вопросами культуры и социологии.

Подступало время Олимпиады, и на Олимпиаду нас всех подверстали на работу с иностранцами. И меня тоже, хоть я, в силу своей работы, и мог отбрыкаться. Впрочем, переводческая деятельность совпала с моей основной работой, и даже больше. Меня попросили сопровождать смешанную польско-французскую делегацию, которая, как объяснили мне, специально приехала пораньше, чтобы посмотреть Олимпиаду, а после Олимпиады задержится на собственно "деловую часть" - на переговоры об экспорте-импорте косметики.

И тогда же меня призвал генерал Пюжеев.

- На делегацию бросили? - спросил он, добродушно усмехнувшись и делая знак, чтобы мне подали чашечку кофе. Встречались мы в уже знакомой мне квартире.

- Верно, - сказал я. - Вы уже знаете?

- Такая у меня работа, к несчастью, чтобы все знать, - вздохнул он. Оттого и старюсь быстро. Ты пей кофе, пей. И не стесняйся, если курить хочется.

- Так что я должен делать? - осведомился я. - Докладывать об их антисоветских высказываниях и настроениях?

Генерал даже руками замахал, будто услышал от меня такую чушь, которую уж я-то, по его мнению, никак не мог сморозить.

- Что с тобой, мой мальчик? Насчет этих глупостей сто других людей со всех сторон донесут. Неужели ты все ещё воображаешь, будто я так низко тебя ценю? Ты мне скажи лучше, ты в финансовых документах сколько-то разбираешься?

- Ну... - я задумался. - Не сказать, чтобы очень, однако мне уже довелось переводить и черновые варианты двух контрактов, и другие финансовые бумажки, и с русского, и на русский. Поэтому более-менее стал ориентироваться.

- А больше и не надо, - сказал генерал. - Вот, ты знаешь, какие контракты должна заключить приехавшая делегация. Если они между собой будут говорить о цифрах и суммах, отличающихся от цифр и сумм, проставленных в бумагах, официально, ты ведь обратишь внимание на подобное несовпадение?

Я опять задумался.

- Если буду прислушиваться, то, пожалуй, да, - ответил я наконец.

- Вот и прислушивайся! И не обязательно это будет разговор, так сказать, прямой и откровенный. Может промелькнуть любой намек, который тебя, знакомого с подготовленными документами, насторожит. Например, кто-то из них пробросит: "А та сумма, что пойдет третьей частью платежа, все-таки должна быть иначе оформлена." И ты задумаешься: как же так, ведь в контракте ясно указано, что платеж поделен на две части, откуда же тогда третья? Ну, или что-нибудь подобное. Честно говоря, я сам не знаю, что. Все, что угодно, может выскочить.

- И об этом я должен буду сразу вам сообщить?

- Не обязательно. Ты, главное, думай, подмечай, анализируй, делай выводы. Еще раз прогляди всю бумажную писанину вокруг этого контракта. В суматохе Олимпиады тебе легко будет получить к ней доступ так, чтобы ни у кого не возникло лишних вопросов. Считай, что это проверка твоих возможностей и способностей. И не только. Дело намного важнее, чем тебе может показаться на первый взгляд, так что ты уж не подведи.

И на том инструктаж был закончен, и я стал работать с порученной мне делегацией.

Что такое была московская Олимпиада, рассказывать не буду. Кто помнит, тот помнит, а кто не помнит, тому вряд ли передашь это странное ощущение: яркий, солнечный, европейскими красками в витринах расцветший город, и при этом город относительно пустой, патрули на каждом шагу, постоянные проверки документов... Такое было, если хотите, солнечное ощущение надвигающейся беды. И при этом я втайне ждал: неужели Мария не воспользуется предлогом, неужели не приедет на Олимпиаду?.. Но она не приехала. Правда, в списках аккредитованных фотокорреспондентов я нашел её мужа, Станислава Жулковского. Я долго раздумывал, не найти ли мне повод познакомиться с ним и хоть косвенно узнать что-нибудь о Марии, но отказался от этой идеи.

Еще до Олимпиады выяснилось, что Наташа беременна. По всем подсчетам выходило, что забеременела она как раз в Таллинне. Что ж, лучше ничего и придумать было нельзя.

А жили мы с Наташей хорошо и спокойно, понимая друг друга почти с полуслова. Да, вот это мучительное, ускользающее "почти". Я порой ловил себя на странных мыслях: с Марией, при всей мимолетности наших встреч, понимание у нас было намного глубже и полней. С Наташей я бы не взялся разговаривать так, как разговаривал с Марией, когда одной фразой можно обозначить отношение к тому или иному, когда знаешь, что взгляды одновременно упали на дерево, освещенное закатом, и достаточно через час, два, на следующий день сказать "дерево", чтобы сразу стало понятно, что за дерево имеется в виду, и даже все чувства передать, потому что и ты, и она одинаково знаете, что расшевелило в душе это дерево, сверху пронизанное рыжеватым солнцем, а внизу утонувшее в холодную тень, горечь или радость, или того и другого понемногу, вместе. Я бы не взялся с Наташей говорить о кино, об истории, о жизни так, как говорил с Марией, окунаясь в ту стихию взаимопонимания, в которой даже оттенок враждебности становится драгоценным, потому что без этой враждебности, без готовности ощетиниться друг на друга и само взаимопонимание не будет таким полноценным. И, как ни странно, вот эта недостаточность глубины, необходимость излагать что-то четко и внятно, без пауз и нескладных невнятных фраз, та излишняя проговариваемость каких-то вещей, которая оборачивается непроговоренностью, невысказанностью, по большому счету, самого себя, она томила меня и мучила больше, чем желание ещё раз в жизни поцеловать Марию, провести руками по рыжеватым её волосам, опрокинуться вместе с ней навзничь, войти в нее... Меня самого поражала эта странность: у нас с Наташей было намного большего общего, варились мы в одном котле, принадлежа к определенному московскому слою, а вот какие-то мои мысли и чувства ускользали от её понимания... Те мысли и чувства, которые Мария сразу бы поняла. И мне хотелось даже не постели, а просто встречи, в кафе или на кухне, десятиминутной болтовни о пустяках, и чтобы через эту болтовню пришло нечто важное, заряжающее энергией на многие годы. Больше скажу: в постели с Наташей забывать Марию мне было легче, чем когда Наташа вскидывала красивые свои брови и говорила с улыбкой: "А? Ты о чем?" - и я понимал, что мне не удастся объяснить, о чем я говорю на самом деле, ведь не о том, как нам повезло, что сегодня мы сопровождаем наших "подопечных" иностранцев не куда-нибудь, а в театр на Таганке, или что целых двести пятьдесят рублей получается отложить на будущее.

Впрочем, говорю, это "почти", определяющее границы взаимопонимания, было таким слабым и неуловимым, что удивляться оставалось, почему оно меня тревожит, почему просыпаются во мне боль и тоска. Шероховатое "почти", о которое продолжала оттачиваться моя ненависть.

Питала эту ненависть и тревога, скапливавшаяся в воздухе. Да, многие ждали грозы. Глава государства все больше превращался в шамкающую куклу, из Афганистана везли новые и новые гробы, бойкот Олимпиады обернулся лишними милицейскими кордонами и особенно броской показухой - настолько броской, что, ясно было, Олимпиада по большому счету себя не оправдала, "вражьи голоса" трубили о людях, насильственно выпихиваемых из страны, об огромных потерях для советской науки и культуры, во всех сферах жизни, с которыми мы соприкасались, правили бал отъявленные доносчики и карьеристы (и я, признаться, был лишний раз счастлив, что подписался на сотрудничество с генералом - хоть от тех пакостей, которые могли устроить доносчики, мы были защищены, и никому теперь не позволят нас "съесть", выпихнуть меня или Наташу с престижных мест, которые мы заняли с налету), да многое можно перечислять... И все у меня ложилось одно к другому. И тем охотнее я вникал во все, что говорила и делала "моя" делегация.