Михаил Емцев - Слеза большого водопада

• Название: Слеза большого водопада
• Автор: Михаил Емцев
• Жанр: Научная Фантастика

Михаил Емцов и Еремей Парнов — писатели по преимуществу «земные» и очень современные.Взяв атлас, вы легко можете отыскать места, где действуют герои Емцева и Парнова. Вот река Шингу и водопад Мартинес, где сквозь непроходимую сельву прорубался отряд Дика Рибейры.Природа этих мест описана так, что ее ощущаешь как реально существующий пейзаж, а не как декорацию из папье-маше, фанеры, холста и краски.

Емцев и Парнов отнюдь не географы, да они и не ставили перед собой задачу популярно изложить физическую географию бразильской сельвы или Курильских островов. Но поскольку оба они пришли в фантастику из мира науки, то им известна цена научной точности. В произведениях Емцева и Парнова читатель находит не только интересную научную идею, увлекательный сюжет, но и определенную дозу познавательного материала. В данном случае — географического.

---

— Я сделала так, как ты велел. Спрятала их в холодильнике у Хуанито. Поставила вниз, чтоб они не очень перемораживались.

— Спасибо, дорогая. Ты знаешь, я надеюсь в Штатах на этих семенах подзаработать. Хотя бы на первое время, для начала. Там такие вещи любят. А провезти их, как видишь, очень просто. Они очень смахивают на зерна кофе. Я для этого их специально в кофейную банку ссыпал.

— Дик, это несерьезно. Не будем забегать вперед. Мы должны что-то придумать. Мы должны что-то придумать.

В каюте доньи Миму опять настала долгая тишина.

Можно было тушить свет. Потому что окончательно и бесповоротно наступила ночь. Вечер не может длиться до бесконечности. Кончился первый день путешествия.

18

«Эта ночь длилась без конца». Так сказал себе Питер Ик.

«Я заснул, затем тут же проснулся, и уже был рассвет. Солнце властно рвалось сквозь шторы, шумели людские голоса, раздавались автомобильные гудки. По гудкам я понял, что рассвет лжет. Какие автомобили на „Святой Марии“? Я заснул снова, и мне приснился колледж, осенние, необыкновенно крупные листья на мощеных дорожках. Я собирал эти листья и плакал. О чем? Не знаю, но когда проснулся, у меня были мокрые щеки. В каюто стояла вызывающе мрачная темнота и тишина, лишь усугубляемая вздохами океана. Я вытер лоб платком и тут же снова уснул. Это был черный вязкий сон, как сама ночь, как тишина. Но чтото в нем все же проявилось, будто всплывало из глубины океана на поверхность, но не было ни сил, ни времени увидеть, понять. Тоска душила меня, где-то в подсознании сидела маленькая злая мысль о том, что, просыпаясь, я только теряю время, а главное, жизненно важное для меня находится в одном из бесчисленных снов моих. Что оно это, главное, я не знал. Я спешил в глубь снов и не находил его, просыпался разочарованный и торопливо засыпал. Это была пытка, какое-то издевательство со стороны темных сил, живущих во мне. Они терзали меня, тоска разрывала мне сердце, я гнался за тенью, цель была близка, и каждый раз она все же ускользала.

Наконец я проснулся весь обессиленный, разбитый и услышал хор. Я понял, что не выдержал снова и умер и теперь меня отпевают. Я лежал где-то под черным покрывалом, множество людей пришло проститься со мной. Я до раздражения явственно различал шарканье подметок, покашливание, отдельные слова. С ужасом понимал, что кто-то ругается по-португальски и по-английски. Ловил шум борьбы и вопли ярости. И хор, великолепный многоголосый хор, гремящий высоко-высоко надо мной. Мне стало страшно. Нет, не смерти я испугался. Мне стало страшно, что я сейчас буду кричать и никто меня не услышит. Этот хор все заглушит, и я предчувствовал, как будет глотнуть крик в моем воспаленном горле. Я буду давиться собственными словами, а стоящие рядом, за пологом, друзья так и не узнают, что я был в этот час жив, что я дышал и молил о спасении. Я умру во второй раз. Мои вопли приобретут материальную ощутимость, они будут течь, сминаться, налипать. Слова станут сворачиваться в комочки и камни, в пластичные клейкие комья. Эти комья набьют мой рот, гортань, легкие, я задохнусь, я умру во второй раз.

И я умер. Смерть моя была болезненным долгим сном. В нем я увидел себя усталым, измученным, одиноким. Я сидел на чем-то желтом, как амазонская лихорадка, и счищал струпья с худых голых плеч. И кто-то рядом со мной повторял каждое мое движение. Мы посмотрели друг на друга, я увидел свой взгляд, тоскливый бездомный взгляд, и проснулся.

Но ночи этой не было конца. Не было ей конца, и конца не было снам моим.

Всего раз меня посетило блаженство. Мне приснилось, что я целую руку. Удивительно живой была эта неизвестно кому принадлежащая рука, и удивителен был мой поцелуй. Рука делала мне пальчиками разные знаки, и каждый из этих пальчиков я целовал. Проснулся я в страшном волнении. Я должен был узнать, кому принадлежит рука. Это было тем главным, ради чего я спал и терпел все остальные ненужные, ужасные сны. Досада охватила меня. Я не мог вспомнить, чью руку я целовал. И я вновь заснул, чтобы очнуться, когда солнечный свет властно рвался через шторки, когда раздавались автомобильные гудки и гремели людские голоса. Гудели, как я потом выяснил, автомобили, стоявшие на грузовой палубе УСанта Марииы, а переговаривались мои соседи по коридору.

Это была ночь без конца, но уложилась она в несколько минут предутреннего сна».

Питер Ик отшвырнул отстуканные на портативной машинке страницы и отошел от стола.

«Вот еще одно утро. Утро в океане. Боже мой, как это скучно! Не все ли равно, где вас застигает утро? В океане или на суше? Оно предвещает еще один день тусклой, бесполезной жизни. Нужно что-то делать. Нужно общаться с людьми. Это ужасно. Нет, не ужасно. Скучно. Тошно. Противно. Надо бриться. Чистить зубы. Как сказал этот парень в баре? Точка и тире? А что если описать человека, который весь мир воспринимал в двоичной системе? Допустим, такой человек живет на некоторой планете в районе звезды X. А что такое воспринять мир в двоичной системе? И вообще, что такое восприятие мира? Восприятие? Я, безусловно, слышал сквозь сон звуки какой-то возни. Не знаю, что мне приснилось, что я действительно слышал и что додумал только теперь. Не в этом дело. Пожалуй, я вдаюсь в излишний экзистенциализм. Больше экспрессии, черт возьми! Почему бы не начать с убийства в машинном отделении? Или в капитанской Убийство сразу же возбудит острый читательский интерес. Ну кому интересно, что я умер? Вот если бы меня убили... Репортаж с того света! Показания трупа... Но об этом я, кажется, писал в „Судебном разбирательстве в склепе“...»

19

— Не надо. Не надо так жарко, Лоис. Погоди демножко. Погоди. Ей-богу, я даже не знаю, что тебе сказать. Все хорошее, как и плохое, происходит неожиданно.

— Ээй, ты что?!

Евгений Кулановский открыл глаза и с отвращением уставился на Альберта, который тряс его за плечо.

— Боже, — сказал он хриплым со сна голосом, — только что перед моим внутренним взором витал прелестный образ, и вдруг я вижу твою физию! Такие потрясения вредны для старого человека. Оставь меня, юноша. Пожалей мое дряхлое сердце.

— Ничего, оно переживет, — грубо заявил Альберт. — Где ты вчера шатался? Судя по всему, ты явился на рассвете?

— Не спрашивай, не спрашивай, не выканючивай, — Евгений сладко потянулся и уперся головой и ногами в борта койки, — мне дико повезло, дорогой мой, я встретил человека, благодаря которому мое пребывание здесь приобретает особый смысл и значение. Эта девушка — воплощение жизнерадостности и веселья. А ты знаешь, как я люблю веселых людей!

— О господи, — сказал Альберт, — ты забываешь, где мы находимся. Это по меньшей мере легкомысленно.

— Ох, не говорите мне о здравом смысле, я вас умеляю! Мне надоел здравый смысл и все разновидности здравомыслия. Хочу быть диким и свободным, поросшим шерстью и чешуей!

— Это невозможно, — сказал Альберт, — чтоб чешуя и шерсть одновременно...

— А вот и возможно, а вот и возможно! — запел Евгений, соскакивая с койки.

— Женька, не дурачься! Послушай...

— Старого, умудренного? Не хочу, не хочу слушать, не хочу слышать. Я все знаю, все понимаю, но остаюсь при своем твердом убеждении, что мне очень-очень повезло: я встретил существо удивительное, достойное почестей царских, лучших в мире стихов и моего ухаживания.

— Ну смотри сам. Как знаешь. Ты человек взрослый. Самостоятельный. И прочее. Только напрасно, мне кажется, ради ветреных красавиц ты позабросил своих мальчиков-зайчиков.

— А что? Что-нибудь случилось?

— А вот что. Сегодня утром, пока ты отсыпался после рандеву, я прогуливался по палубе и видел, как нас догнал вертолет и на «Святую Марию» спустили еще одного пассажира. Это было очень эффектно. Лайнер и вертолет в океане.

— Еще одного пассажира? Это становится интересно. И кто же наш новый пассажир? — Евгений вновь стал серьезным настолько, насколько это было ему доступно.

— Некто Сэм Смит.

— Откуда ты узнал?

— Я случайно слышал, как он представился капитану.

— Ты не находишь, что наш корабль представляет интерес для слишком большого количества людей? Моя интуиция подсказывает, что за всем этим что-то скрывается. Какая-нибудь афера в международном плане.

— Теперь и я начинаю так думать. Поэтому твое увлечение тем более мне не представляется своевременным.

— Ах, не скажи, ничего нельзя загадать. Да и когда любовь была своевременной? Она всегда кому-то или чему-то мешала. Нет, но все же хотелось бы понять, почему они все так рвутся на «Святую Марию»?

— Может быть, ты представишь меня своей пассии?

— Я слишком плохо говорю по-английски, чтобы найти для этого слова.

— This is a friend of mine[13], Женечка.

— Я подумаю над вашим предложением, мистер Альберт.

20

Живчик и Ленивец в помятых костюмах (они спали, накрывшись брезентом, на дне бассейна, откуда на ночь спускали воду) прошли по знакомому коридору к злополучной четыреста первой каюте.