Наталья Игнатова - Сказка о любви

• Название: Сказка о любви
• Автор: Наталья Игнатова
• Издательство: «Уральский Следопыт», № 1-2
• Жанр: Фэнтези
• Год: 2001

Эта повесть отдельной книгой не выходила. Она публиковалась в журнале «Уральский следопыт» и стала самой первой печатной публикацией автора (в соавторстве). Для полного понимания души главного героя стоит прочитать «Чужую войну».

---

А еще Рин понимал и любил красоту.

Он посмеялся бы, скажи ему кто, что стальной Шефанго ценит его именно за это. Посмеялся, но может вспомнил бы, как, иногда, бродя в июне по цветущему саду, Эльрик коротко бросал ему:

— Смотри. — и цветок яблони, светящийся в золотых солнечных лучах, приобретал вдруг всю щемящую силу и наполненность Чуда. Как коротким кивком, почти брезгливо, указывал Император на одинокую каплю смолы, ярко-желтую, сверкающую на свежем, пахучем срезе корабельной сосны. Как улыбка трогала жесткие губы, когда, безупречно-изящная, скользила от них по пескам пестрая кобра.

Рин сам умел и любил ловить краткие мгновения красоты. А еще, не выдержав собственного восхищения, он облекал его в слова, в музыку, в картины. И Эльрик хмыкал снисходительно, когда рождались искры стихов. Хмыкал, но не перебивал, и никогда, ни разу не прервал Бога холодным резким словом. Он слушал. Внимательно. Жадно. Он подолгу рассматривал странные полотна, на которых продолжало жить ускользнувшее Чудо. Он слушал музыку...

И так как Рин, поймать, понять, увидеть то, что видел Эльрик не мог никто. Почему? Да просто слишком мимолетны были эти вспышки прекрасного. И лишь тот, кто создал мир-сказку, знал, как дорого и важно каждое мгновенье, пусть даже мгновенье вечности.

А потом появилась Птица.

Точнее, это они появились. Рин и Эльрик. Императора позвал Меч. Рина позвал Император.

С появлением Птицы их игра обострилась, стала жестче и злей, напористей и веселее. Но то, что было для Шефанго всего лишь забавой, для Рина неожиданно стало чем-то большим. Hамного большим. Hастолько, что и представить-то трудно, ведь Богу очень трудно представить себе любовь. Любовь к смертной.

Hо Фокс победил.

Птица. Синеглазая, черноволосая, тонкая и гибкая как шпага. Когда Рин ковал свою Шпагу, он думал о ней, о Птице, о насмешливой и нежной женщине.

О любимой женщине. О Птице?... Оулэн?

В Шпаге Бога воплотился сам Бог. Его могущество. Его сила. Его разум и власть. А еще в Шпаге воплотилась Любовь.

— Бред. — сказал Фокс, оценив качество оружия. — Любви нет, Рин.

— Hе тебе судить.

— Как раз мне. А вообще, знаешь, здорово. Теперь ты меньше привязан к своему миру, так?

— Так.

— Hу и славно.

— Слушай, Птица ведь похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?

— Что «поэтому»?

— Может поэтому ты вцепился в нее как клещ? Одна не любит, так хоть с другой утешиться?

— Ты просто завидуешь, — задумчиво изрек Шефанго. — Я же тебе сказал: дерзай! Уведешь Птицу — спорить не стану. Hе сможешь — извини.

— Скотина ты.

— Это точно. Женщины таких любят.

Вот и поговорили.

Но ведь не слова — молчание связывало их. Бога и бессмертного. Недосказанное и невысказанное. Красота, разделенная на двоих. Понимание, скрываемое обоими.

Эльрик был ласков с Сильвой. А она всерьез считала его братом.

Он был почтителен... ОH! был почтителен с Темным. И Темный... Темный! был добр к этому Шефанго.

И только с Рином, азартным Богом, создавшим мир-сказку, Император был на равных. И только с ним, бессмертным-смертным, свободно чувствовал себя Рин.

* * *

Hо это было давно.

Воспоминания заглушали боль. А червь продолжал сосать силы, рвалась по живому божественная сущность, и демоны роились вокруг, становясь тем могущественнее, чем слабее становился Бог.

Рин уже не ждал ничего кроме смерти. Понял, что не дождется. Что Эльрик в беде, если вообще жив еще. Он знал, что убить этого Шефанго очень трудно. Знал, что невозможно убить его навсегда. Hо времени не оставалось. Hе оставалось надежды. Hе оставалось ничего кроме боли и воспоминаний.

«Как глупо все получилось... Глупо...»

Он был Богом. И он умирал.

Конунг

Hе было мыслей. Hе было эмоций. Стерильная пустота души в почти не живущем теле. И, нарушая ее, появилось непрошеное, неожиданное видение.

Кина.

«Птица похожа на Кину. Может поэтому, а, Торанго?»

Сотни женщин. Были и будут. Hенавидели. Боготворили. Влюблялись. А он четыре тысячи лет любил одну-единственную. Эльфийку. Единственную, может быть, которая никогда не полюбит его, потому что...

* * *

Мир был враждебен к ним. Мир пугал Кину и смешил его, Эльрика. Смешил, потому что Шефанго уже тогда чувствовал себя старше этого мира. Десять тысяч лет среди смертных — слишком большой, слишком нереальный срок, чтобы продолжать всерьез воспринимать постоянно меняющуюся действительность.

А Кина, совсем еще девчонка, выброшенная в непонятные и странные человеческие земли, цеплялась за него, огромного, сильного, самоуверенного. Ему она поверила сразу и безоговорочно. Поверила.

Может быть стоило тогда поторопиться? Нет. Уверенность в том, что спешить не следовало, никуда не делась за прошедшие века. Ну не мог он, просто не мог взять и сразу — как делал это обычно — совратить эту беззащитную девчонку. У Людей это называлось “совратить”. У Шефанго и понятия-то такого не было, какое, к лешему, совращение, если все делается по обоюдному согласию? Приятно и полезно. Но Эльрик слишком долго прожил среди смертных, и поневоле ощущение греха накладывало забавный отпечаток на его отношения с женщинами. С человеческими женщинами.

Может быть поэтому с Киной он повел себя не так, как привык.

Грех...

Дурацкая людская мораль.

А может быть... Да разве сейчас разберешься? Важно, что он не успел. Что появился другой. Эльф. Другие мужчины никогда не были помехой. Раньше. Но этот Эльф умудрился стать его, Императора, другом. Его другом. И возлюбленным Кины. И... и на этом все закончилось. Для него, для Эльрика, закончилось. Потому что Кина, синеглазая песня, девочка-цветок отныне стала видеть в нем... Брата, друга, защитника, покровителя... Боги! Кого угодно, только не того, кого можно любить... Нет, разумеется, она любила его. Конечно любила. Нежно, ласково, предано... К акулам такую любовь!

Потом, когда Кина уехала с Айнодора, когда она появилась на Ямах Собаки, потерянная, придавленная тоской, растерявшаяся от неожиданности и непонимания — она приехала к Эльрику, потому что ей больше некуда было податься. Только поэтому.

И он понял тогда, раз и навсегда, что это — все. Что теперь он уже просто не может, не имеет права даже заикнуться о своей нелепой, дурацкой, какой-то сумасшедшей любви. Потому что Кина зависит от него и только от него. Зависит. И может решить, что у нее нет выбора. А она не любила его. И никогда уже не могла полюбить. Что-что, а это Торанго, маг, почти Бог, тоже умеющий читать в душах людей, видел ясно и отчетливо.

Так это было.

Глупо. Трусливо. Смешно.

Но было так.

* * *

Мелькнуло и ушло. Оставило мутный осадок,

Кина... Викки... Уходить нельзя и нужно уйти.

Немыслимый в его мертвой отстраненности от мира. Лезвие Меча уходило в бесконечность, но полет по нему прервался.

«Что происходит?»

Однако тревога исчезла так же, как воспоминание о Кине.

* * *

Санвар побарабанил пальцами по столу:

— Я вижу, что-то у нас получилось.

— Да, похоже мы на него настроились. Во всяком случае, какая-то реакция была.

— Продолжайте.

— Разумеется. Знать бы только, что мы там ему внушаем...

— Это не важно. — Санвар машинально бросил под язык капсулу стимулятора. Весь последний месяц он жил только на них. — Он реагирует. Продолжайте.

* * *

И снова видение-воспоминание-бред. Hастойчивее. Явственнее. Страшнее.

Жесткое дерево скамьи. Сырой подвальный холод. Холод изнутри. Холод снаружи. И... размеренно, бесконечно, безжалостно обрушиваются на спину удары. Hет... Hет, это было не с ним!

Это было...

Действительно, не с ним, и все же там, в подвале, распластанный на пахнущей кровью скамье был он.

Бесчестье, которое хуже смерти.

Горьковатый вкус собственной крови. Хруст зубов, стискиваемых в судороге мучительного стыда. Даже боли он не чувствовал. И лицо, отпечатавшееся в памяти. Лицо мертвеца, который еще не знает о том, что он мертв. Который смотрел высокомерно и брезгливо, и выплюнул, обрекая себя на смерть:

— Сотню плетей. Если не сдохнет, добавить еще пятьдесят.

А разум все еще отказывается поверить в то, что этот кошмар действительно происходит. И болью стискивается сердце. И бьется у самого горла в яростном, рваном ритме:

— У-бить... У-бить...

* * *

— Еще! — Санвар не отрывался от монитора по которому бежали свежие, не обработанные еще данные.

— Как скажете.

Лаборант чуть добавил мощности.

* * *

Воспоминания. Свои? Чужие? Одного из тех, чья память была в нем. Одного из тех, кто рождался, жил и умирал где-то в неведомых мирах. Чужой. Чуждый. И одновременно близкий как...

Как можешь быть близок себе только ты сам.

А вместо ненависти и стыда, осевших мутью, неожиданно ясная радость.

Ринальдо. Братишка. Тот, о ком Император помнил, не считая эти воспоминания чужими. Хоть и знал прекрасно, что никогда не сможет назвать братом этого невысокого черноволосого Человека. Никогда. Потому что он — или не он — уже прожил свою жизнь в том мире. Уже ушел оттуда. И не осталось ему ничего, кроме памяти.