Дэниел Истерман - Девятый Будда

• Название: Девятый Будда
• Автор: Дэниел Истерман
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1997
• ISBN: 5-87322-537-0

Первая мировая война окончилась, но агент британской разведки Кристофер Уайлэм вынужден вести собственную войну за освобождение своего похищенного сына. Следы похитителей ведут в Тибет, в самый центр международных политических интриг и неведомой европейцам магии, таящейся за стенами древнего монастыря.

---

Они обогнули с востока горы Нань-Шан, двигаясь на север от Сининг-Фу, а потом немного повернув на восток. Днем они пересекли Великую Стену. Стена здесь была скорее символической и представляла собой низкие грязные бастионы, разрушенные и разрушаемые человеком и временем. Но, несмотря на всю незначительность грязи и потрескавшихся камней, Кристофер чувствовал, что они пересекли больше чем символическую границу.

Однажды они проехали вдоль длинного каравана удивленных верблюдов. На мгновение ветер принес запах специй, а затем караван оставался позади, и вокруг была только пустыня. Перед ними простирались горы Ала-Шань, скрываясь в голубой дымке где-то за горизонтом. За горами начиналась сама пустыня Гоби, ворочающаяся под блестящим солнцем. В машине было невыносимо жарко.

— Ты рассказывал мне о Даурии, — напомнил Кристофер Уинтерпоулу. — Об Унгерне Штернберге и Даурии.

Он сидел сзади рядом с Чиндамани, которую пришлось долго уговаривать, прежде чем она согласилась поехать на машине. Ее до сих пор разрывали на части страх и восторг по поводу скорости, с которой они ехали.

Уинтерпоул поднял глаза, как человек, которого внезапно вырвали из объятий глубокого сна.

— Даурия? Да-да, конечно. Даурия. — Он выглянул в окно, за которым проносилась мимо пустыня, увидев лишь окружавший их со всех сторон песок, бледный и стерильный.

— Я хотел бы, чтобы ты понял, как это было, Кристофер. Я хочу, чтобы ты знал, с чем ты столкнешься. Поверь мне, если бы я думал, что у меня есть выбор, я бы предпочел не заключать с Унгерном сделку, а отправить его в ад. Но выбор таков: или он, или Замятин.

Он замолчал. Что-то мешало ему рассказать больше о том, что он видел.

— Потом я был там, — сказал он. — После того, как я увидел Семенова, я отправился в Даурию к Унгерну Штернбергу. Семенов сам это предложил: он думал, что это может произвести на меня впечатление. Не знаю, чего он ожидал на самом деле. Они не понимают нас. Все еще не понимают. Я прибыл туда вечером, солнце уже садилось. Мы проехали сквозь узкую цепь песчаных холмов и оказались на огромной равнине. Куда бы я ни взглянул, нигде не было видно признаков жизни. Ничто не росло, ничто не двигалось — просто стояли грязные хижины, напоминая свалившуюся с неба колонию прокаженных. Я полностью утратил понятия о времени, четкости, границах. Было ощущение, словно я оказался нигде, словно это был самый центр великой пустоты. Там была маленькая русская церквушка со шпилем наверху — скорее, в западном стиле, нежели в византийском. Я не знаю, но, возможно, когда-то это было красивое здание; но когда я увидел церквушку, она уже лишилась и черепицы, и краски... и чего-то еще. Чего-то того, что делает церковь церковью — я не могу это объяснить. А внизу, в самом центре долины, был штаб Унгерна. Маленькая крепость, сложенная из красного кирпича. Но с того места, откуда я увидел ее, она показалась мне очень похожей на бойню — бойню, которую обмазали кровью. И по крепости гулял ветер, какой-то пустой ветер.

Он снова сделал короткую паузу, увидев красные стены крепости, услышав, как со свистом несется по равнине пустой ветер. За окном машины колыхался песок пустыни, выцветший, неясный, безводный мираж, мерцающий в вечернем свете. — Там я впервые встретил Унгерна. Этого я не забуду. То, как он посмотрел на меня, когда я вошел... То, как он ждал меня. — Он содрогнулся. — В любом другом случае я ударил бы человека, который осмелился бы так посмотреть на меня. Но его я не ударил. Я знал, что этого делать не следует. Я пытался выдержать его взгляд и заставить его первым отвести глаза, но... В любом случае, достаточно скоро ты встретишься с ним. Учти, что с ним надо быть очень осторожным. Его состояние может измениться за доли секунды — на смену полному радушию может прийти жуткий садизм или ярость. Я видел это своими глазами. Он всегда носит с собой нечто, напоминающее хлыст для верховой езды, сделанный из бамбука. Он очень гибкий и тонкий, но с острыми краями. Так вот, к Унгерну вошел один из офицеров его штаба. Молодой человек, скорее всего, недавно закончивший академию, но уже носящий те ярко выраженные следы разложения, которые я видел в Чите. Он доложил о чем-то, что Унгерну явно не понравилось. Барон впал в ярость и хлестнул его по лицу. Он рассек ему щеку до кости. Тот едва не потерял сознание от боли, но Унгерн заставил его стоя закончить доклад. Он трясся от злости — я имею в виду Унгерна. Но в ту же секунду, когда этот мальчик вышел за дверь, он начал беседовать со мной так, словно ничего не произошло. Судя по тому, что я сейчас о нем знаю, можно предположить, что действительно ничего не произошло.

Уинтерпоул снова посмотрел в окно. Слева от него, на западе, садилось солнце, казавшееся в окутывавшей песок дымке кроваво-красным. За ними по пустыне тянулся хвост пыли.

— Там я стал свидетелем еще одного случая, — продолжил он. — К нему привели старика-еврея. Накануне его сын был казнен по приказу Унгерна, и я не смог понять, каковы были причины для казни. Старик пришел попросить, чтобы ему отдали тело. И все. Он хотел устроить сыну еврейские похороны, а не оставлять его собакам, как было заведено в тех местах. Он не жаловался. Не возмущался. Но что-то было в его лице, его манере, в том, что он был евреем, в общем, то, что привело барона в ярость.

Он позвал двух своих помощников и приказал вывести старика на улицу. Он сказал, чтобы я тоже вышел и посмотрел, как он наказывает предателей. Я увидел, что мне придется подчиниться — то, что я был иностранцем, не давало мне иммунитета. Они вывели старика и запихнули его в высокий деревянный ящик. Сбоку была дыра, и они заставили его просунуть в нее руку. Было очень холодно, ниже нуля: даже в теплой одежде на меху все равно было холодно, очень холодно.

Они привязали руку старика, чтобы он не мог убрать ее обратно в ящик, а затем начали поливать ее водой. Вскоре рука заледенела. Три часа спустя они вернулись. Рука закоченела, как сосулька. Унгерн просто подошел и отломил ее. Я видел, как он это сделал. Словно он отломил гнилой сук. Рука сломалась с треском, как старая ветка. Даже крови не было.

Он замолчал. Внезапно стало темнеть. Он включил фары, и длинные белые конусы света глубоко пронзили тьму — свет фар ловил насекомых, создавал некие узкие миры, в которых на мгновение появлялись какие-то мелкие зверюшки и тут же снова скрывались в темноте.

— Старик, естественно, умер. Он умер той же ночью, мучаясь от дикой боли, и к утру собаки съели то, что осталось от него и его сына.

Уинтерпоул поднял глаза, посмотрев на Кристофера в зеркало. Весь его апломб, вся наигранность куда-то ушли, оставив его опустошенным и потерянным, словно он был раковиной, выброшенной на берег из морских глубин.

— Так что теперь ты знаешь, — сказал он. — Теперь ты знаешь, с кем мы имеем дело. Кто наши друзья. — В глазах его мелькнул ужас. — Он все, что у нас есть здесь, Кристофер. Все, что стоит между нами и большевиками.

Наступила тишина. Машина мчалась по темной пустыне — ярко освещенный символ того, что когда-нибудь придет сюда. Пустыня просыпалась. Объединившись. Уинтерпоул, Унгерн Штернберг и Замятин принесут в эту глушь плоды своей холодной цивилизации. Если они не приживутся сразу, эта троица не будет отчаиваться — у них будет достаточно времени, а пока они станут поливать всходы кровью.

— Нам действительно нужны такие друзья? — спросил Кристофер.

Сам он так и не смог увидеть в этом необходимость. Не смог понять, как такой хрупкий барьер может разделять две философии.

— Тебе сложно понять это, Кристофер. Ты не был в Европе во время войны, ты не видел, что мы делали друг с другом. Мы потеряли головы. Мы стали животными. Когда война закончилась, все считали, что зверство ушло вместе с ней. Словно так могло произойти. «Война, призванная покончить с войнами», — так мы ее называли. Но как может закончиться война? Она является частью нас, она в нашей крови. Если большевикам удастся еще больше распространить свое влияние, то будет еще одна война, куда хуже предыдущей. Моя работа заключается в том, чтобы предотвратить это любой ценой. Наш народ только что выиграл войну, и мир никогда не казался ему таким приятным. Люди хотят, чтобы мир продолжался вечно: чтобы цвел в полях мак, чтобы на полках стояли фотографии дяди Артура со всеми его регалиями, чтобы каждый день развевался на ветру национальный флаг, чтобы всю зиму горели дрова в камине. И мне страшно за них. Их вот-вот поглотят Замятин и История, а они даже не догадываются об этом. Вот почему нам необходим Унгерн Штернберг. Это достойно сожаления, но необходимо, уверяю тебя. — Он кашлянул. — Не беспокойся, он не продержится долго. В подобные времена такие люди, как он, выполняют свое предназначение. Он очистил Монголию от китайцев — и правильно сделал. Если бы мы сделали это, были бы осложнения, дипломатические дискуссии, репарации. Он будет сдерживать большевиков до тех пор, пока мы не организуем что-нибудь более цивилизованное, более постоянное. Тогда вместо него мы посадим на трон своего человека. Может быть, тибетского мальчика. Мы будем поставлять оружие и советников, денежные запасы. Мы наладим работу телеграфа, откроем банки, начнем оживленную торговлю. В конце концов, все это получится — вот увидишь. Поверь мне, что это обсуждали очень важные люди. Очень важные. Обсуждали все стороны этой проблемы. Это во благо. Ты увидишь. Все это во благо.