НИЭННАХ ИЛЛЕТ - ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ

• Название: ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ
• Автор: НИЭННАХ ИЛЛЕТ
• Жанр: Фэнтези

---

…Свечи горели в маленьком зале, трепетным светом озаряя лица троих: Лэнно наблюдал за тем, как плавится в тигле металл, Учитель, стоя вполоборота к нему, что-то объяснял Илтаниру.

Кипящий металл становился светящимся, серебристо-голубым. Лэнно хотел снять тигель с огня, но щипцы соскользнули…

В бесконечное мгновение Вала обернулся – рванулся вперед, отшвырнул Лэнно к стене – подхватил рукой падающий тигель – поставил его на огонь…

От непереносимой боли вскрикнул Илтанир, Лэнно стиснул голову руками, закусив губу – и так же внезапно, резко, боль отпустила их. Вала стоял к ним спиной, снова пряча руки в складках черного одеяния. Словно и не было ничего – только капля расплавленного металла мерцает на каменных плитах.

– Что… – хрипло выдохнул Лэнно.

Не может быть. Померещилось?.. Ощущать чужую боль – так же естественно, как видеть или слышать. Но боли больше не было.

– Что с тобой, Учитель?..

Голос Валы прозвучал мягко и успокаивающе:

– Ты забыл, Лэнно: я не человек.

Лицо его напряженно застыло. Они не должны почувствовать это. Только не закричать. Хорошо, что не видят его лица сейчас. Нужно выдержать. Усилием воли он заставил себя забыть об ожоге. Высокая нота иглой чистого серебра вонзилась в мозг, волной нахлынула слабость. Лучше сесть, но – нет, нельзя, они поймут, что он солгал.

– Ты хочешь сказать…

– Да. Я не ощущаю боли.

…Ночь перевалила за полночь, когда Лэнно и Илтанир собрались идти. Старший чуть замешкался, пропуская ученика вперед.

– Учитель.

– Да?..

– Не думай, что я поверил тебе. Мелькор, – очень серьезно и грустно. – Зачем ты делал это – сказал то, чего нет?

Вала выдержал его взгляд, но сказать – «Ты ошибся» – уже не смог.

Действительно, зачем? Ты умеешь задавать вопросы, Лэнно… И правда, почему сразу решил, что они не должны знать этого? Старался оградить их от своей боли? – должно быть, не только это. Не хотел, чтобы – жалели, пытался быть таким, как все, самому себе старался доказать, что раны не превратили его в жалкого беспомощного калеку. И – что пользы в жалости или сострадании, если бессилен помочь? А ведь пытались бы. Он слишком хорошо помнил срывающийся шепот Гортхауэра: «Не получается…» Боль – единственное, чего не хотел отдавать никому. Не только потому, что это было бы бесполезной и бессмысленной жестокостью – здесь, среди тех, кто чувствует чужие страдания острее, чем свои: странным образом, в какие-то мгновения именно поэтому ощущал себя просто человеком – не бессмертным богом, не всемогущим Валой… В бессонные ночи ему оставалось только это: боль – и воспоминания…

…Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет – как стрела навылет.

…На столе неярко горел маленький магический светильник – голубовато-белая звезда в хрустальном кубке – выхватывая из мрака зимней ночи усталое бледное лицо, седые волосы, искалеченные руки, бессильно лежащие на столе. Не было слов – только мысли, тяжелые и горькие…

"…совсем такие же, как – те. Неужели и сюда придет война… А если я огражу эту землю от зла – не сочтут ли они себя избранными, не замкнутся ли в маленьком своем мире, не станут ли прятаться от всего, что может нарушить их покой? Что со мной, неужели я разучился верить людям…

Как мало сделано – и как же мало осталось сил… Все отдано Арте без остатка, и – нужен ли я теперь…"

Тень чужого, знакомого до саднящей боли в груди голоса. Слова шли извне, и он не решался понять – кто говорит с ним, почему сейчас с ним – так…

«Но на всем в Арте – отблеск мысли твоей, во всем – отзвук Песни твоей, часть души твоей, и пламя ее зажжено сердцем твоим – разве этого мало? И разве не ищут люди встреч с тобой, знания и мудрость твои – не опора ли им, рука твоя – не защита ли им? Не опускай рук – в них Арта…»

«Мои руки… – он горько усмехнулся, разглядывая тяжелые наручники на запястьях. – Что я могу? Один я уже бессилен без этих людей. Скорее, не я – они защита мне. Мое время на исходе, и кто вспомнит обо мне? Впрочем, так ли уж это важно… Гортхауэр будет сильнее меня во всем. Я – уже ничто».

«Не говори так! Он – часть твоей души, продолжение твоего замысла. Да, ты прав – многое свершит он; но плох тот учитель, чей ученик не смог или не посмел стать равным ему, а ты ведь Учитель его. И не смей думать, будто ты – ничто! Если учитель отрекся от своего пути, опустил руки и покорился судьбе – что делать ученикам? Ты – защита людям, а они в свой час станут защитой тебе, и не по твоему приказу – по велению своих сердец. И память будет жить. И Звезда твоя будет гореть над миром…»

«Что проку в звезде? – я не всесилен, и не могу помочь всем, хотя и чувствую боль каждого, а они ведь надеются на меня».

«Что проку было бы в свободе Людей, если бы боги хранили их ото всех бед, делали бы все за них? Им оставалось бы только желать. Любовь и милосердие богов стали бы карой для них, ибо там, где исполняются все желания, нет места познанию и свершению, не к чему стремиться, и сами желания умирают».

«Но ведь эти люди умирают за меня!..»

«Не за тебя. За свою свободу, за свою землю, за тот Путь, который избрали сами. За то, чтобы остаться зрячими. Или ты хочешь отнять у них право выбора? И разве не за то же сражались мы?»

«А та, чьей крови мне не смыть…»

«Учитель… – срывающийся шепот. – Учитель, Мелькор, мэл кори – ведь я вернулась!..»

Впервые – он поднял взгляд, не ожидая увидеть ничего, кроме ночного сумрака, страшась этого, с неясной безумной надеждой…

Темные с проседью волосы, бледное до прозрачности юное лицо, то же – и иное, и глаза – те же глаза…

Он протянул к ней руки над звездным пламенем светильника:

«Элхэ!..»

Он сознавал, что это был сон, видение, бред. Потому что невозможна встреча вне времени, встреча сквозь тысячи лет – как стрела навылет. Через тысячелетия – не соприкоснуться рукам. Только – словно прикосновение прохладного ветра к ладоням…

ПРОЩАНИЕ. 251 ГОД I ЭПОХИ

Он шел по прозрачному светлому осеннему лесу – рассвет встретил его в дороге, и печальное солнце цвета молочного янтаря, затянутое облачной дымкой, стояло сейчас высоко над горизонтом.

Золотисто-коричневый шуршащий ковер листвы стелился ему под ноги, можно было идти долго, не думая об отдыхе, но он все-таки опустился на покрытую пружинящей палой хвоей землю в тени темных лап вековой ели. Медленная поздняя осенняя бабочка устало опустилась ему на колено и замерла, греясь под лучами бледного солнца; так тихо, что слышно, как шуршат, чуть вздрагивая, черные с отливом в зеленый металл крылья…

Крылья. Он почему-то не подумал об этом. Наверно, живя среди людей, привык считать себя одним из них, да и просто хорошо было – идти и идти, вдыхая горьковатый запах сухих листьев.

Осторожно, чтобы не спугнуть, он протянул к бабочке руку. Она повела усиками и медленно перебралась к нему на пальцы, цепляясь за кожу тоненькими лапками. Он усадил ее на плечо, и она снова замерла, распластав крылья – черно-изумрудная брошь.

Он пошел вперед – медленно, но уже не останавливаясь, лишь на мгновение задержался у молоденькой рябинки, чтобы сорвать несколько кораллово-красных ягод. У ягод был вкус осени – горчащий, с кислинкой; вкус дороги без возврата и светлой печали.

На исходе дня он пришел к Долине Ирисов. Странно было видеть белую пену поздних цветов – будто снег выпал. Ветерок донес легкий неуловимый запах – и, словно это придавало сил, бабочка взмахнула крыльями, еще раз, и еще, и, вспорхнув с его плеча, медленно полетела в долину.

Крылья.

Черные, как непроглядная ночь, они медленно распахнулись за его спиной, наполняя душу отчаянно-счастливым чувством полета и ледяного ветра высоты, бьющего в лицо. Он замер, полуприкрыв глаза; крылья резко рассекли воздух – боль ударила в плечи двумя острыми клинками, и он сразу понял все. И с глухим стоном медленно опустился на землю, уткнулся в нее лицом, все еще не находя сил поверить…

«Вот и все». Больше – мыслей не было. Он скорчился на земле, только теперь ощутив ее предзимний холод, вздрагивая всем телом, не в силах встать. Острые бурые хвоинки кололи лицо; он медленно перекатился на спину и замер, глядя в высокое и уже недоступное небо. Чувство смертельной усталости и опустошенности охватило его. Сам себе он казался сейчас сухим листом, лишь на несколько мгновений ощутившим радость полета – и, став землей, забудет ли это…

Вот и все.

Он лежал, раскинув руки – ладонями вверх.

Небо потемнело, зарядил мелкий дождь, затянул тонкой кисеей Долину и лес, сделал дальние горы похожими на низкие кучевые облака… Он лежал, не шевелясь – не было сил даже поднять руку, стереть с лица холодные капли. Вскоре морось и вовсе прекратилась, небо расчистилось, и показались первые звезды.

Так и будет. Арта выпьет его до капли, как земля пьет этот недолгий дождь. На что нужна чаша, если нечем наполнить ее вновь? Наверно, уже не будет ни больно, ни страшно: останется только это чувство звенящей пустоты – пустоты, которую нечем заполнить. И куда, зачем тогда идти ему, что делать с бесполезным своим бессмертием…