Иван Ле - Хмельницкий. Книга третья

• Название: Хмельницкий. Книга третья
• Автор: Иван Ле
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

Трилогия «Хмельницкий» — многоплановое художественное полотно, в котором отражена целая историческая эпоха борьбы украинского народа за свою свободу и независимость под водительством прославленного полководца и государственного деятеля Богдана Хмельницкого.

---

— Когда еще заедешь? Не так уж много у меня братьев, Яким… — то ли с грустью, то ли с упреком произнесла.

— Скучаешь?

— Только ли от скуки болит душа? Да и есть кому меня развлечь! Один Тимоша так поразвлекает за день, что не дождешься, когда в постель ляжешь. А кроме него есть еще и дочки. Старшая совсем взрослая стала, уже на выданье, как говорит пани Мелашка.

— Про Богдана спрашиваю. Не осуждай и не гневайся на него. Словно в трясину попал казак. Не любят его вельможные паны, да и он не каждому в ноги кланяется.

— Не любят, а все-таки терпят. Сам король отметил его, коронный гетман интересуется Богданом, — не удержалась, чтобы не похвастаться своим мужем.

— Ну, будь здорова, сестрица, спокойной ночи, пани Мелашка! При случае передам Мартынку, чтобы навестил свою матушку… Погодите-ка. Чуть было не забыл. Карпо, пропащая душа, нашелся! Он вместе с донскими казаками отбил Назруллу у турецкого посольства. До самой Молдавии следом шли за ними.

— Все-таки отбили! — радостно воскликнула пани Мелашка.

— Удивляюсь я Богдану: зачем он якшается с этим голомозым?

— Да бог с тобой, Яким! Назрулла принял христианство и, говорят, крест святой носит на шее. Не каждый из наших православных так верует… — защищала Ганна Назруллу.

Сомко лишь рукой махнул. И уже возле коня, беря поводья у джуры, сказал на прощанье:

— Мне все равно, пускай себе… Хотя голомозые отца нашего… Да и пани Мелашка знает им цену…

Несколько тяжеловато, но все же ловко Сомко вскочил на коня и поскакал следом за казаками. Словно нырнул в небытие.

Приезд брата всегда был настоящим праздником для Ганны. С появлением Сомко в Субботове сразу исчезала печаль. Рассудительный Яким мог посоветовать и помочь, он принимал близко к сердцу малейший разлад в семье субботовской родни. Особенно он следил за настроением тосковавшей по мужу сестры. Неужели Богдан, случайно женившись на вдове, так и не нашел тропинки к ее сердцу? Сомко не скупился на деньги для сестры, когда они требовались ей в хозяйстве. Это никого не удивляло. Но этого было слишком мало. Порой Ганна с большим нетерпением ждала брата, чем Богдана. Она и сама понимала, что у Богдана и в самом деле не было никакой возможности уделить внимание семье и хозяйству. Посягательство польской шляхты на богатые украинские земли принуждало Богдана-воина забывать об обязанностях Богдана — мужа и хозяина!

Сомко выполнил свое обещание передать Мартынку, чтобы он приехал в Субботов к матери.

Однажды утром, в один из дней новогодней недели, Мелашка вышла во двор и увидела, как у их ворот остановились четверо всадников. Она тотчас узнала Мартынка, сидевшего на буланом с рыжими пятнами коне. Он стоял впереди, словно выговаривал у своих друзей право первым подъехать к воротам родного дома.

Но самый лучший конь был у Ивана Богуна. Бросались в глаза белое пятно, словно повязка на правой ноге чуть выше копыта, и тяжелая грива, свисавшая на грудь. Мелашка залюбовалась этим красивым жеребцом.

Среди них она не увидела ни Филона Джеджалия, ни племянника Карпа. Двое казаков на гнедых, почти одинаковых лошадях стояли в сторонке. Мелашка поспешила к воротам, чтобы самой, как и полагается хозяйке, открыть их таким желанным гостям. Не обманул переяславский купец и не забыл выполнить свое обещание.

— Низкий поклон нашей казацкой матушке! — еще из-за ворот первым поздоровался Иван Богун. И его казацкая шапка с малиновым донышком взметнулась вверх.

И все как один соскочили с коней. Но неожиданный шум, донесшийся из кустарника возле дороги, привлек их внимание. Они обернулись, а Богун перестал размахивать шапкой.

На дороге показались беженцы с Приднепровья, напомнив казакам, что война еще не окончилась, а только притихла, как притаившийся зверь.

В возы в большинстве были впряжены коровы. На возах лежали беспорядочно брошенные пожитки, а сверху сидели дети. Их матери, сестры, деды толпой шли сзади. Они движутся уже несколько недель, бегут, как когда-то бежали от людоловов-турок.

Мелашке не впервые приходится видеть несчастных беглецов. А куда убежишь, где спрячешься от королевских борзых? Сердце ее наполнилось гневом и страхом. Плотнее запахнула кожух, вышла за ворота, спросила у приближающихся людей:

— Что, снова проклятые ляхи затеяли войну? Ведь гетманы как будто бы примирились с побежденными.

— Палачей, матушка, хватает для нашего брата хлебопашца и без Потоцкого. Понравилась проклятым ляхам наша плодородная земля возле Днепра. Вот и грабят эту священную землю, как выкуп от побежденных! Людей закрепощают. Вон сам генеральный казацкий писарь прочитал грамоту о смирении казаков, чтоб над ним самим пропели панихиду батюшки. Такого не выгонят…

— Зачитаешь тут, люди добрые, спасая казаков. И не то прочитаешь, — оправдывала Мелашка писарей.

— Разве что спасая казаков… — сказала одна из женщин.

Мелашка предупредительно обернулась к своим гостям-казакам. Ее заинтересовали двое молодых казаков на одинаковых конях. У одного на голове под шапкой белела окровавленная повязка. «Не Данько ли Нечай, пресвятая дева? И в самом деле он!» — искренне обрадовалась она.

— Данько, горюшко ты наше! Что это у тебя с головой? Может, промыть горячей водой и перевязку сделать?.. — сокрушалась она, открывая высокие ворота.

— А это вот еще один Иван, мама. Самый молодой среди нас, он от двоих гусарских старшин отбивался саблей, точно кнутом.

— Отбился, Ивась? — встревоженно спросила старая казачка.

— Не знаю… — смущенно ответил Мелашке юноша, почтительно поклонившись матери Пушкаренко, пользующейся уважением среди казачества.

— Оба гусара, мама, действительно убежали на тот свет. Один — без головы, а второй — без обеих рук.

— Чтобы не защищал дурную голову пустыми руками, коль не сумел удержать саблю под ударом казака! — похвалил Богун молодого Ивана Серко.

Двое дворовых казаков взяли разгоряченных коней и стали водить их по двору, чтобы остыли. Серко посмотрел на друзей, словно спрашивал, как поступить, когда у тебя из рук поводья коня забирают, не спросив разрешения.

Усатый, несколько медлительный и сдержанный, Мартын Пушкаренко здоровался с матерью. Он, как когда-то в детстве, обнял счастливую мать за шею, прижался головой к ее груди.

— Спасибо, мама, переяславскому старшине, благодаря ему нам и удалось вырваться к вам погостить. В луговых зарослях на той стороне Днепра разыскал он нас. Хотелось и Карпа прихватить с собой, но он…

— Что-то случилось с ним, пречистая матерь? Война, как поветрие, не выбирая косит… — забеспокоилась Мелашка.

— Разве вы, мама, Карпа не знаете? Поехал защищать Богдана от наседающей шляхты, — уже с крыльца сказал Богун.

— Один? Где это видано — один-одинешенек против такого скопища?

Мелашка хотела первой войти в дом, чтобы принять казаков, и в то же время не терпелось послушать их. Ведь она ухаживала за ними, когда были малышами, как за родными детьми.

— Вижу, что вы, мама, плохо знаете своего, да и нашего Карпа.

— Зато его хорошо знают проклятые ляхи! — снова вставил Богун, любивший таких отважных воинов, как Карпо.

И четверо молодых казаков захохотали так, что стекла зазвенели в окнах.

— Надолго ли вырвались из этой баталии? — спросила Ганна.

Война не нужна молодухе, женский век которой клонился к закату. Кажется, еще и не жила с мужем, а жизнь уже прожита!

— Да, наверно, до завтрашнего утра пробудем, — ответил за всех старший среди гостей Мартынко, разматывая кушак и укладывая свое оружие на длинную скамью.

23

Завтрак гостей затянулся до обеда. Мелашка и две девушки принесли из погреба четыре больших кувшина с брагой и холодным венгерским вином, которое так и пенилось в кубках.

Женщины-хозяйки, как принято, ухаживали за гостями, а девушки-служанки быстро подавали горячие блюда. Напоминать гостям о стоявших на столе закусках считалось в этом доме не только признаком гостеприимства, но и своеобразной доблестью. Отказаться от какого-нибудь блюда — значит обидеть кухарку и хозяйку дома.

Но временами Ганне приходилось оставлять гостей. Молодые казаки хорошо понимали мать. У нее ведь две дочери-подростки и сын Тимоша. Малые дети нуждались в присмотре матери, хотя и без нее они никогда не оставались одни.

О чем бы ни заходила речь за столом, она сводилась к разговору о беженцах, которыми забиты не только дороги, но и прибрежные лесные чащи. Поселяне с Правобережья, с Белоцерковщины и Подольщины покидали родные насиженные места и убегали на левый берег Днепра, на Лубенщину, а то и дальше, к границам русской Белгородщины.

— Опустошаются наши земли, захваченные панами шляхтичами, — словно про себя печально произнес Мартын.

— Но не усидят и они, проклятые, без людей, — добавила Мелашка.

Данило Нечай, который время от времени невольно хватался рукой за голову и кривился от боли, хотя и сказал, когда его рану на виске перевязывала хозяйка, что это «царапина», сокрушенно произнес: