Иван Ле - Хмельницкий. Книга третья

• Название: Хмельницкий. Книга третья
• Автор: Иван Ле
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

Трилогия «Хмельницкий» — многоплановое художественное полотно, в котором отражена целая историческая эпоха борьбы украинского народа за свою свободу и независимость под водительством прославленного полководца и государственного деятеля Богдана Хмельницкого.

---

— Да, Богун, когда-то она принадлежала ему! Помню, провожали мы с казаками Максима и наших людей. Пришлось ему бежать в дальние края, к итальянцам, потому что был банитованным, осужденным на смерть ляхами… Возьми, говорит он Ивану Сулиме, вот эту саблю, пусть она повоюет тут на Днепре за свободу нашего родного края. Хорошо послужила она славному казаку Сулиме, не обижался. Послужила и мне, отменная сабелька! Но в бою за Корсунем, изрубленный ляхами, потерял я силы… Я надеялся, что встречусь с Максимом Кривоносом и возверну ему саблю. Святой же Юрий помог встретиться с тобой, Иван. Не знал я тогда, что ты и есть Богун, но увидел человека львиной породы, а сабля у тебя разлетелась на куски. Вижу, схватил казак дышло от воза и давай бить им ляхов. Ну вот я тогда и крикнул тебе: «Возьми мою саблю!..»

— Нет, дядя Тихон, не так, — возразил Богун. — «Эй, ты, дурень божий! Не калечь-ка людей дышлом, саблю вот возьми, саблю!..» — вот так вы крикнули мне. О, тогда эта сабелька пригодилась! Если бы знал, что она Максима Кривоноса, да я бы тогда приговаривал: «Не я рублю, Максим рубит!» Что же, дядя Тихон, давай выпьем этого божьего нектара. Эй, шинкарь, вели своей Двойре угостить нас с кобзарем.

Момент был настолько торжествен, что шинкарь не смел возражать. Да и дочь Двойру не стыдно было показать людям. Царицей сердец прозвали ее казаки.

Двойра прошлась легкой походкой, словно в танце, вызвав улыбку на лицах старого и молодого казака. Она и сама любила, когда казаки в минуты отдыха просили угостить их из ее девичьих рук.

Наполнила два медных бокала хмельного меду и подала их Богуну да кобзарю.

— На счастье, на долю казаку и кобзарю, — молвила при этом девушка, слегка поклонившись.

— Эх, боже мой, да почему же ты не Оксана, пакостная дивчина? — вздохнул Богун. — Пригубь же, весна ты наша золотая.

— Ведь я же, прошу прощения у пана казака, жидовка. Двойра, а не Оксана!

— А что ты понимаешь?.. Пригубь, прошу! Назвал вас какой-то дурак жидами, да и пристало это к вам, как проклятие. А я вижу в тебе прежде всего человека… Пригубь, прошу!

И закричали сидевшие вокруг казаки:

— Да пригубь же, царевна!

— Пригубь славному казаку Ивану Богуну!

— На горе врагам нашим, окажи такую любезность, красавица!

Двойра слышала о славном Богуне и понимала, что не устоять ей от девичьего искушения пригубить бокал с медом, пожелать счастья храброму воину. Какая красавица устояла бы перед такими воинами и, следуя благородному обычаю, печатью девичьего целомудрия, нежными устами не подсластила бы питья, желая рыцарю успехов в его будущих сражениях?

Двойра растерянно посмотрела на отца, словно Ева перед грехопадением.

— Пригубь, дочка, — промолвил шинкарь, понимая ее состояние. — У пана полковника чистая душа, пригубь.

Двойра окинула казаков игривым взглядом. Своими черными улыбающимися глазами посмотрела на полковника, поднося к губам бокал с хмельным медом. Стыдливо пригубила, только смочив губы, потом отвела руку с бокалом в сторону, а второй обняла полковника Богуна за шею, подпрыгнула и звонко поцеловала его в губы. Даже вина выхлестнулись живительные капли.

— Чтобы не щадил врагов, да и нас, девчат, не чурался! — промолвила Двойра, протягивая бокал полковнику. Но не столько слова, сколько горевшие глаза выражали те добрые пожелания воину.

Ошеломленный и счастливый Богун залпом выпил полуквартовый бокал меда и поднял его над головой.

— Слава-а! — загремело в корчме и вырвалось на улицу.

Богун обнял кобзаря, трижды расцеловался, прислушиваясь к шуму казаков, доносившемуся со двора и похожему на морской прибой возле Синопа.

17

Зимняя ночь длинная, — можно и в корчме погулять, и утешить добрым словом казаков. Богун даже устал от этих разговоров и заснул прямо в корчме на скамье. Так спали и его казаки. А на рассвете он уже поднял своих казаков. Спешил в полк в Винницу.

Только выехав на широкие степные просторы и торную дорогу, он вздохнул полной грудью. А когда мысленно возвращался в корсуньскую корчму, то словно снова слышал возгласы:

«Богу-ун!»

«Иван Карпови-ич!»

«Наш батько и брат!..»

Хотя такие возгласы ему приходилось слышать не впервые, но тут, на торной дороге, они звучали как всенародный призыв о опасении. Люди настолько были устрашены шляхтой, что боялись оставаться одни в собственной хате. Не слышно было победных маршей Хмельницкого, коронная шляхта снова возвращалась в свои имения на Украине. И люди растерянны, не знают, на кого надеяться, кому верить…

Присутствие Богуна успокаивало людей и вселяло в них уверенность… Мало ли их воевало под его началом. Во время баталий молча делали то, что и он, а после баталий приветствовали его. Думая об этом, он, казалось, чувствовал, как грудь наполняется теплом и свежими силами.

На следующий день утром перешли реку Рось возле Богуслава. Река, казалось, хохотала, протекая по камням под дырявыми шатрами льда. Хотелось и Богуну остановиться и тоже хохотать во всю силу, переполнявшую грудь.

К ночи они должны были добраться до Белой Церкви. Но почему так стремительно скачет джура с передового отряда? Он еще издали замахал рукой, останавливая казаков.

— Что стряслось? — воскликнул полковник, поскакав навстречу джуре.

— Там такое творится, полковник!..

— Что именно? Турки или шляхта Потоцкого?

— Да разве я знаю!.. Вроде люди, но такого и отродясь не видывал.

Из лесу, который чернел в лощине, на дорогу выходила огромная толпа людей. Богун чуть было и сам не упал от удивления и ужаса. На бугор поднимались не люди, а какие-то уроды. Они были похожи на людей, но вместо отрубленных носов, ушей, разрезанных ртов зияли раны. За безносыми и безухими шли безрукие, а дальше на санях лежали и сидели безногие. Они остановились перед казаками, стали показывать обрубки своих ног и рук, перевязанные каким-то тряпьем.

— Что это, спрашиваю? Привидения или люди? Я рубил врага так, чтобы он падал без души, а не без носа или уха.

— Нас собрал Нечай и послал сюда!

И снова поднялся шум. Перед ним стояли люди с перекошенными от горя и страданий лицами. Богун вынужден был соскочить с коня, пойти навстречу толпе. Люди успокоились. Безрукая молодуха смело вышла вперед, трижды поклонилась до земли…

— Брат наш родимый, батько мудрый!.. — заголосила она.

Помрачневший Богун стоял и слушал ее, принесшую весть от Данила Нечая. Это он, Данила, собрал этих несчастных, бежавших из-под Бара, и направил к гетману.

— Наш гетман Хмель универсалы пишет, чтобы снова мы, бедные люди, подчинились шляхтичам. А паны под Баром вот так заставляют нас повиноваться. Шляхтичи калечат наш горемычный народ. На кого укажет панский прихвостень, что будто бы бунтовали с Хмельницким, того делают калекой, отрубают руку, ногу. Многие покалеченные люди умирают от огневицы. Некоторые из них бегут к Нечаю, ища защиты, потому что не стало у нас верного защитника, батька Кривоноса. А Хмель пьет да, сказывают люди, снова жалует шляхтичей имениями.

Молодуха вдруг умолкла, словно испугавшись, не лишнее ли сказала. Богун с невыразимым ужасом смотрел на людей, приказывая казакам слезть с коней.

— Не о том говорите, люди! — обратился к изувеченным. — Не жалует этих палачей и батько наш гетман.

— Почему же он засылает универсалы, принуждает людей покориться панам? — спросил седой старик. — Коронные шляхтичи, возвращаются в имения, секут челядь. Униаты не разрешают крестить детей, и умерших без панихиды, как собак, хороним… Нашего православного митрополита на сейм ляхи не допустили. И все им сходит с рук. Гетман в Чигирине казнил полковника Худолея, а до нас дошли слухи, что Хмельницкий попирает правду святую, карая за непослушание.

Что мог ответить им Богун? Несколько дней тому назад он то же самое говорил гетману. Богдан наедине смог убедить его в своей правоте. А как ему, полковнику, убедить вот этих искалеченных людей?

Он молчал. Калеки же продолжали говорить. Весть о казни в Чигирине распространилась в самые отдаленные уголки края. Люди снова предрекали гибель страны.

Наконец он понял, что люди считают его, Ивана Богуна, своим человеком, знают и разделяют его думы и чаяния. Они не упрекают, а жалуются ему.

Калеки высказали все наболевшее и умолкли, ожидая, что ответит им полковник. И от этого вздрогнул Богун, словно холодный ветер пронизал его.

— Люди, казаки, народ украинский! Люблю ваши простые души и сердечную искренность. До тех пор, пока я жив, вот эта сабля Кривоноса будет служить только народу. У меня сердце кровью обливается, глядя на вас, так жестоко обиженных шляхтой. Но плакать, как вы по своему слабодушию, не буду. Нет, не буду плакать, пока способен держать хоть одной рукой вот эту саблю!.. Гетманство, панове казаки и вы, миряне, — это густой и колючий терн, сквозь который трудно пронести человеческую честь незапятнанной! Не судите строго Богдана. Позорными уступками он хочет предотвратить нашу беду! Когда надо, наш гетман так рубит саблей, что не уши, а вражеские головы летят на край света. А пока кузнец откует пощербленную в боях саблю, приходится и универсалы посылать о послушании. Не от хорошей жизни Богдан Хмельницкий посылает их и карает своевольных людей. Не нужно мешать гетману в этом деле, поверьте мне. Все это я тоже сказал ему прямо в глаза. И узнал о грамоте царя московского, в союзе с ним видит Богдан спасение для нашего народа! Мы должны объединиться с православным русским людом! Вот в чем наше спасение, братья и сестры. Но вы обязательно идите в Чигирин к Богдану, расскажите ему, как паны издеваются над вами. А тех, кто сможет еще воевать, приглашаем к нам в полк. Давайте острить сабли, чтобы сменить павших Кривоносой и Морозенков!..