Гертруд Лефорт - Плат Святой Вероники

• Название: Плат Святой Вероники
• Автор: Гертруд Лефорт
• Издательство: Издательство Ивана Лимбаха
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-89059-016-2

Роман «Плат святой Вероники» рассказывает о том, как юная героиня (ей около пятнадцати лет) самостоятельно, своим собственным путем приходит к Богу. Еще девочкой Веронику после смерти матери отправляют из Германии в Рим, где живут ее бабушка и тетя Эдельгарт. Некогда отец Вероники был влюблен в Эдель, которая земной любви предпочла любовь Божественную, после чего он женился на ее сестре. Отец настаивает на том, чтобы девочка воспитывалась вне религиозного мира своей тетки, так как сам уже давно утратил связь с Церковью.

Вероника оказывается словно меж двух миров, где «бабушка сама себя называла язычницей, тетушка Эдель любила, чтобы ее считали католичкой, а маленькая Жаннет и в самом деле была таковою». Центром этого домашнего царства является бабушка Вероники – женщина удивительная, пережившая трагическую любовь в самом расцвете своего жизненного пути. Прекрасная внешне и внутренне, она необычайно образованна, умна, обладает сильным характером. Вечный город – предмет ее страстного поклонения, и путешествия по Риму занимают немалое место в повествовании. Рим в этом романе, сосуществуя в языческом плане как средоточие красоты и свободы духа и в христианском как священное сердце мира, становится в итоге высоким символом победы света над мраком, философским воплощением Вечной любви.

---

Когда месса закончилась и священник удалился, Жаннет сказала мне, чтобы я побыла с тетушкой, пока она не вернется из сакристии: ей нужно было что-то выяснить у священника. Я только теперь заметила, как утомлена была тетушка: она даже не удивилась, увидев меня, но мне это показалось скорее признаком возбуждения, чем следствием нашего ночного разговора. И все же воспоминание об этом разговоре отчетливо обозначилось на ее лице, по которому при моем появлении пробежал легкий румянец смущения. Тетушка показалась мне в эту минуту очень красивой и необычайно радостной, хотя по глазам ее видно было, что она в эту ночь много плакала.

Жаннет исчезла, и мы с тетушкой стали прогуливаться в боковых нефах. Мы не говорили о прошедшей ночи, лишь один раз она сказала, не глядя на меня, хотя и очень ласково:

– Я во время мессы подумала, что буду молиться за тебя…

Я хотела поцеловать ее руку, но она отвела ее каким-то смиренным и в то же время робким движением. Она опять была если не замкнутой, то во всяком случае очень болезненно реагирующей на прикосновения. Это немного огорчило меня, но именно теперь, после мессы, я была ей так благодарна; я казалась себе ребенком, который поддерживает свою еще молодую, но уже немощную мать. При этом я чувствовала, что моя близость очень благотворно действует на нее, укрепляет и утешает ее: она выглядела одновременно встревоженной и счастливой. Всякий раз, когда где-нибудь в опустевшей, гулкой церкви раздавался резкий звук, она вздрагивала, как будто со страхом ждала возвращения Жаннет. Я пыталась обратить ее внимание на прекрасные картины и надгробия, украшающие боковые нефы. Тетушка с удовольствием рассматривала их, при этом она немного успокоилась, но все же не до конца. Лишь перед удивительной фреской Филиппино Липпи [39] , на которой изображено Вознесение Девы Марии, она на несколько мгновений как будто и в самом деле повеселела. Мы простояли перед фреской довольно долго. Потом мы вновь вернулись к главному алтарю, чтобы полюбоваться статуей святой Екатарины Сиенской. Тетушка сказала:

– Эту святую ты должна почитать особо: сегодня ночью она, несомненно, была с тобой, ибо она – покровительница Рима.

Эти слова еще раз убедили меня в том, что она все же постоянно думает о событиях прошедшей ночи.

Наконец вернулась Жаннет. Она выглядела такой счастливой, что я поразилась, ведь Жаннет, в сущности, всегда выглядела счастливой; должно было произойти что-нибудь уж очень необыкновенное, чтобы это впечатление усилилось.

Мы вместе пошли к сакристии, где нас ждал священник, служивший мессу. Он уже был облачен в черно-белое орденское платье доминиканцев. Это был высокий, костлявый мужчина с худым, несколько аскетическим лицом. Я уже несколько раз видела этого священника в церкви или на улице, и он всегда казался мне очень строгим. Теперь же я подумала, что он, вероятнее всего, строг лишь к самому себе и выглядит так, как будто терпения его хватит на целый мир.

После слов приветствия он сказал тетушке:

– Ваша подруга рассказала мне о вас. Я охотно отвечу на все ваши вопросы. Если вы не возражаете, пройдемте в ризницу, там нам будет удобнее.

Патер произнес все это очень приветливо, но тетушка, кажется, испытывала перед ним робость.

– У меня, собственно, нет никаких вопросов, – ответила она, – мне все понятно уже много лет.

При этом у нее был такой вид, будто ей больше всего хотелось повернуться и уйти.

Патер молча смотрел на нее, так, словно он любил ее какой-то особой любовью. И хорошо понимал ее. Я до этой минуты еще никогда, ни на одном лице не видела такой любви, и она необычайно взволновала и растрогала меня.

– Вам сейчас очень трудно, – продолжал патер. – Но вам станет легче, как только все закончится. Вы обретете огромную поддержку после свершения таинства. Не думайте сейчас ни о чем, кроме любви Божьей!

В его словах, несмотря на всю заключенную в них мягкость, было что-то такое, от чего у меня перехватило дыхание. Я чувствовала, что он ставит тетушку Эдель перед необходимостью решения, от бремени которого неспособна была – или не желала – освободить ее вся его доброта, и я вдруг задрожала в ожидании этого решения. Жаннет, которая, казалось, была готова на руках перенести тетушку через порог ризницы, словно тоже замерла от страха. У меня было ощущение, как будто над тетушкой распростерлось что-то незримое. Я уже больше не решалась смотреть на нее. Было так тихо, что казалось, будто слышен шорох секунд, сыплющихся прямо в вечность. Никто не произносил ни слова. Я, решив, что патер и Жаннет молятся, тоже сложила руки и закрыла глаза. Прошло лишь несколько мгновений, а мне показалось, что все продолжалось очень долго.

Потом патер обменялся несколькими словами с Жаннет; я подняла глаза и увидела, что тетушка уже стоит в сакристии. Теперь казалось, будто она вообще ни минуты не колебалась и не противилась происходящему, и мне было почти стыдно за мое первое впечатление. Лишь гораздо позже оно вновь вспомнилось мне.

Потом мы с Жаннет отправились через боковой неф домой.

– O ma petite! – говорила она. – Я не могу даже говорить с тобой – я так счастлива! Сегодня такой важный день в жизни моей Эдель!

Мне очень хотелось спросить ее, была ли тетушка теперь принята в Церковь, но я так и не решилась сделать это – как будто тихое, волшебное таинство, свершающееся над тетушкой, наложило печать на мои уста…

С этого дня тетушка Эдельгарт и Жаннет каждый день вместе ходили в церковь Санта Мария сопра Минерва к заутрене. Жаннет через некоторое время одна возвращалась домой, и я думала, что тетушка, верно, опять осталась у патера. Приблизительно час спустя она появлялась, по обыкновению, с очень взволнованным, горящим лицом. Я всегда старалась устроить так, чтобы попасться ей где-нибудь в галерее внутреннего дворика или на лестнице, и молча целовала ей руку. Она уже смирилась с этим и даже не пыталась возражать. Мне казалось в эти минуты, что она, как тогда в церкви Санта Мария сопра Минерва, воспринимала мое присутствие как утешение и поддержку. А я знала, что ей нужны и утешение, и поддержка, и теперь, когда я любила ее, я уже не обижалась и не сердилась на нее за ее слабость, я только иногда тревожилась за нее, потому что временами у нее был испуганный вид, когда она возвращалась от патера. Но при всем этом она была исполнена какой-то совершенно новой гармонии, отчетливо выраженной во всем ее облике: порой она напоминала мне песню, которую раньше всегда пели немного неверно и которая лишь теперь, исполняемая наконец в нужной тональности, зазвучала во всей своей красоте. Она даже внешне немного изменилась.

Я и по сей день рада тому времени, ибо лишь благодаря ему я смогла увидеть тетушку такой, какой ее так любил мой отец. Она, которая уже находилась в том возрасте, когда женщина может быть красива лишь женственной, зрелой красотой, и детская незрелость внешних черт которой уже начинала едва заметно искажать ее облик, в те дни вновь расцвела именно в своей девичьей прелести и как бы вновь обрела портретное сходство со своей собственной юностью, подобно тому как осенний день, обласканный солнцем, словно вдруг устремляется назад, в грядущую весну. Я в те дни часто мысленно сравнивала ее с невестой, трепещущей от счастья и в то же время от страха, – я даже представляла себе фату и брачный венец над ее белокурой головкой. При этом мне иногда вспоминались покрывала прекрасных монахинь из монастыря на виа деи Луккези, которые я раньше так любила «примерять» к тетушке Эдель, и мне казалось, будто первый образ лишь предрекал, что это во всяком случае будет покрывало. Сегодня мне, конечно, уже думается, что во всем этом был еще какой-то другой смысл и что образы, возникающие из моей памяти, в сущности, лишь доказывают, что внутренний мир тетушки Эдель всегда оставался недоступным для окружающих.

Жаннет в те дни окружала тетушку нежной, трогательной заботой. Она всегда была рядом с ней и вся светилась, словно маленькое солнце. Ее уже стареющее, сморщенное личико временами становилось похожим на восторженное лицо ребенка, посвященного в какую-то маленькую волшебную тайну. Бабушка, прекрасно осведомленная о том, что происходило с дочерью, находила большое утешение в сияющем облике Жаннет, ибо, исходя из того мнения, которое она сама составила о тетушке, она вовсе не считала ее воцерковление делом решенным, несмотря на все приуготовления. Поэтому она старалась, насколько это было возможно, освободить Жаннет от домашних хлопот, чтобы та всегда могла поддержать и укрепить тетушку, и вообще делала все от нее зависящее для устранения каких бы то ни было препятствий. Она и меня в то время еще больше приблизила к себе и ревностно следила за тем, чтобы я как можно меньше общалась с ее дочерью, так что мимолетные встречи на лестнице были, пожалуй, единственным связующим звеном между мной и тетушкой. Но при этом бабушка думала только об удручающих отношениях, которые сложились у меня с тетушкой за последние месяцы, ведь она не знала, что случилось между нами в ту ночь. Я чувствовала, что не смогла бы говорить об этом ни с кем, кроме тетушки; мне даже казалось, что я своим молчанием должна исполнить некий священный долг или завет, нарушить который я не решалась даже по отношению к Жаннет.