Дарина Стрельченко - А за околицей – тьма

• Название: А за околицей – тьма
• Автор: Дарина Стрельченко
• Жанр: Русское фэнтези
• Год: 2023
• ISBN: 978-5-00116-910-9

В тёмном волшебном лесу на границе между жизнью и смертью живет яга Обыда – мудрая хранительница Равновесия, стражница Леса и проводница в Хтонь. Никого нет сильнее во всём Лесу, одна она кроит и расшивает полотно бытия. Её ученица Ярина, только постигающая тайны Леса, не может смириться с жестокостью охраняемого ими мира и не хочет становиться ягой. В истории взросления Ярины переплетаются славянские и удмуртские космогонические мифы и предания. Сможет ли она стать преемницей? Хватит ли сил противостоять лукавым врагам из Хтони? Сумеет ли она сохранить Равновесие? Если рухнет оно, миру придёт конец. Издание дополнено картой мира от Марии Василенко и сюжетными иллюстрациями от удмуртской художницы Ульяны Константиновой.

---

Дарина Стрельченко А за околицей – тьма

© ООО Издательство «Питер», 2023

© Серия «Питер. Fantasy», 2023

© Дарина Стрельченко, текст, 2023

© Юлия Тар, иллюстрация на обложке, 2023

© Ульяна Константинова, иллюстрации, 2023

© Мария Василенко, иллюстрация на форзаце, 2023

* * *

Моим бабушкам

И какие там будут осенью сказки, какие молодцы, богатыри, царевны, кащеи?

Ничего не видно отсюда. Но чем дальше в лес —

Тем больше я себе верю.

Ольга Лишина

Глава 1. Да здравствует яга!

У птицы в горле

Хранится верность

Грядущим вёснам[1].

Эжен Гильвик

– Больше такую хлипкую не бери, – оглядывая покойницу, покачал головой Кощей. – Соплёй, поди, перешибло?

– В Хтони от меня убежала, – проворчала Обыда́ [2]. – На самое Пламя напоролась.

Лицо у лежащей в гробу было тёмное, обгорелое; словно бы удивлённое. Кощей вздохнул, нагнулся, сложил крест-накрест на тощей девичьей груди белые руки.

– Смотри-ка, и запачкаться не успела. Ни пятнышка.

– Боялась потому что. Пламени боялась. Вот и угодила прямо к нему.

– Чего боишься, то и сбывается, – покивал Кощей.

– Что ж ты тогда смерти своей боишься, батюшка?

– А ты что ж тогда так боишься без преемницы остаться?

Постояли молча. Поглядели, как наползает на гроб осенняя крапива, как проседает под могилой земля. Когда лицо ученицы скрылось под корнями, Обыда махнула рукой, и молодая ель надвинулась, укрывая холмик.

– Засыпай, – шепнула она, наклонившись, и опустила сверху маковое зерно. – Да спи сладко.

– Новую девку покрепче ищи, – посоветовал Кощей, запахивая плащ. – Чтоб ловкая, да тёмненькая, да жилистая. Вот как позапрошлая была. И хорошо бы, чтоб повзрослей. А то ведь не успеешь.

– Не твоя забота, батюшка, – ответила Обыда, не замечая, что ветер растрепал волосы и распахнул кожух[3].

Затрещали ветки. Кощей насторожился:

– Гамаюн[4], что ли?

Обыда неохотно, медленно обернулась. Тряхнуло обмётанные инеем стебли, полетел мелкий снег. На мутный свет кубарем выкатилась девчонка. Крохотная – едва до пояса достанет. Чумазая, в обносках, светленькая, как зайчишка. Кощей сделал шаг из тени, но Обыда шикнула, отогнала. Обратилась к девочке:

– Ты откуда, глазастая? Заблудилась, поди?

На ресницах дрогнули слёзы – крупные, как росинки.

– Откуда будешь-то? Из деревни?

Обыда протянула руку, осторожно коснулась девочки. Спрашивает, а сама оценивает: ладони тёплые – Пламя приживётся; пальцы длинные – легко будет и перо держать, и пестик, и помело. Глаза ясные – колдовства чужого ещё не вложено.

– Вот твоя девица, явилась, – хохотнул у ели Бессмертный.

Девочка увидела его, взвизгнула, отпрянула. Обыда одной рукой прижала её к себе, другой зашарила в складках платья, велела Кощею:

– Ну-ка, иди давай, не пугай!

Вытащила пригоршню листьев – по осеннему грибному лесу пошёл запах терпкого лета. Протянула девочке:

– Понюхай. Сразу страх забудешь. Всё забудешь…

Ждала, что та оттолкнёт, побежит прочь, но девочка сама потянулась к листьям на сухой ладони, втянула запах. Грохнуло в небе, молния расколола тучи, ударив в озеро. Кощей обернулся на тёплую избу вдалеке – плясала свеча, шипел самовар, щёлкали ходики, – и шагнул из-под еловых лап в ненастье. На прощанье бросил:

– Уж эту не проворонь.

Девочка засмеялась; подкосились ослабевшие коленки, и она рухнула к ногам Обыды. Уснула. Та протянула задумчиво:

– Вот, значит, кого богинка-то[5] сжечь хотела…

* * *

Лёгкая оказалась, как травинка.

Обыда донесла девочку до дома, взобралась на крыльцо. Изба сама, без указки, опустилась пониже, распахнула дверь. Потянуло навстречу сладким запахом кадушки с тестом, травяным духом сушняка, крепким ароматом яблок. Девочка даже сквозь сон услышала, зашевелилась.

– Спи, спи.

Обыда опустила её на лавку, села рядом. Дел невпроворот, а поди ж ты – захотелось посидеть, передохнуть. Миг прошёл, другой; ходики отбили четверть часа. Обыда упёрлась кулаками в колени, встала и подошла к каразее[6] у стены. Осторожно, чтоб не коснуться стекла, отдёрнула, заглянула в зеркало – всё в трещинах и мушиных точках.

Ходики замерли. Изба поджалась, скрипнула дверь.

– Ну-ну, будет. Я быстренько, – примирительно велела Обыда.

Вернулась к лавке, взяла девочку на руки. Поднесла к тёмному стеклу. Ничего не изменилось: та же горница в глубине, та же найдёныш – светленькая, заплаканная. Точно в день смерти предшественницы явилась, как и положено.

Поскорей, чтобы лишний раз себя не увидеть, Обыда задёрнула каразею. Тут же облегчённо зашипел самовар, дождь залупил по окнам.

– Вот и всё, – похлопав по брёвнам, усмехнулась она. – А ты, глазастая, спи. Завтра. Всё завтра.

Недосуг было сегодня с новой ученицей возиться, нужно за прежней прибрать: косы, платья сжечь, монисто[7] вычистить. Не наберёшься на них платьев, на окаянных. Только вылупятся, уму-разуму научатся – тут же готовы и в золу, и в землю. Взять хоть последнюю. Сама. Сама! А что сама-то? Сама-то в Пламя и угодила. Глупенькая, визьтэ́м[8]! А ведь ясная голова была, и глазки ясные. Хорошая бы вышла яга.

– Может, из этой хорошая выйдет, – поливая из ладоней яблони, запирая горе, вздохнула Обыда.

Избушка закряхтела, ободряя хозяйку, наддала тепла в печке: холодные на пороге зимы ночи выдались, болотистые.

Спелое яблоко, наливное, хрусткое, упало с ветки, будто в насмешку.

– Поди, и без тебя обойдусь, – буркнула Обыда, подбирая яблоко с половиц. – Поди, хоть эта вырастет, прежде чем помрёт.

* * *

Утром Обыда открыла глаза, а найдёныш сидит на лавке: свесила ноги, но не ступает на пол. Изба задремала, выхолодило горницу под утро: по половицам, по косякам пошёл ледяной узор. Девчонка скукожилась, но не пищала, не плакала – видимо, не весь вчерашний дурман вышел. Как увидела, что Обыда проснулась, – вперилась в неё громадными глазами, зелёными, как лесные озёра.

За ночь пропахла изба болотом.

– Вон корыто, умывайся. Потом сарафан поищем.

Девочка ничего не ответила. Глянула испуганно, встала коленями на лавку, выглянула за окно. Выпала крепкая роса, от леса тянуло холодом, влагой, а в избе сытно пахло берёзовым углём. Манили утренние огоньки на лугах, влекла серебряную нитку бледная луна: протяни руку – и схватишь.

– Рано тебе за огоньками. Рано пока. А когда-нибудь и можно будет. Ну, что молчишь? Немая, что ли?

Девочка помотала головой, но так и не заговорила. Обыда махнула рукой: и не таких чудес навидалась, пока искала преемницу. Кого крала, кого выхаживала, кого с са́мой границы вытаскивала по лунной смётке[9]. Ничего. Пообвыкнется – разговорится.

– Вот тебе рубаха. Вот тебе сарафан. Снимай свои лохмотья.

Девочка нахмурилась, вжалась в стену. Обыда вздохнула да бросила. Уговорами делу не поможешь, силой только хуже сделаешь.

– Не хочешь – не надо. А всё ж лучше б переоделась. В своих-то обносках где только не бегала, а земля сейчас мокрая, грязь всюду какая.

Выложила на лавку крепко выбеленный, выстиранный в семи водах с чистотелом сарафан и отвернулась, принялась накрывать на стол. Когда обернулась, увидела, что девочка всё же стянула свои одёжки, натянула чистые.

– Руки помой. Все в крови. Упала, видать, где-то или о ветки разодрала.

Девочка кое-как сполоснула в корыте руки. Поёрзав, позволила расчесать гребнем волосы. После того как Обыда вынула из них листья, окатила лавровым отваром, высушила тёплым ветром да заплела косы, волосы заблестели пшеничным золотом, солнечным звоном.

– Накинь-ка платок. Зябко.

Изба виновато вздохнула: всегда, как приходил чужой, выстуживало, да ещё похлеще, чем после ночи. Обыда любила, когда ученицы являлись летом: тут прохлада только кстати. Но раз уж явилась осенью – что поделаешь. Яга новую ягу не выбирает; новая яга сама приходит, никого не спрашивая.

Когда девочка накинула на плечи вязаную шаль, от растрёпанного найдёныша с кладбища ничего и не осталось. Разве что глаза по-прежнему были затравленные, пустые.

Обыда собрала на стол, но и от мясной похлёбки, и от картошки с грибами, и даже от нежной малины девочка отказалась: молча отодвинула, помотала головой. Еле-еле пощипала пирог, запила чаем. Обыда, не таясь, покрошила в чашку белые лепестки.

– Это, глазастая, для успокоения трава. Га́рмала[10]. Из неё припарки делают, если какая мозоль, и в питьё добавляют, если на душе тяжко.

– Мне не тяжко, – тихо сказала девочка. Голос у неё оказался тонкий, чистый, совсем птичий. – Только спать хочется.

Конечно, хочется, опомнилась Обыда. Мала же. Совсем ещё мала. Привыкла, что прежняя-то, Марийка, почти взрослая. Вязкая волна обиды пополам с жалостью поднялась в груди. А ведь уже две части ритуала провела, третью провести собиралась, почти дотянула, совсем осталось чуточку, и была бы уже настоящая преемница…