Саша Наспини - Кислород

• Название: Кислород
• Автор: Саша Наспини
• Жанр: Триллер
• Год: 2023
• ISBN: 9785001315025

Восьмилетняя Лаура пропала в августе 1999 года. Все усилия по поиску девочки оказались тщетными – она исчезла без следа. Нашли ее только через четырнадцать лет. Все эти годы она провела в контейнере на задворках частного дома, в ошейнике, на цепи… По обвинению в этом и ряде других похищений и убийств арестован Карло Мария Балестри – профессор местного университета, заслуженный, всеми уважаемый ученый-антрополог. Сын профессора Лука в поисках ответов на сводящие его с ума вопросы пытается установить контакт с Лаурой…

---

Однажды в апреле меня разбудили среди ночи. «Ну что же, я готов», – подумал я, хотя совсем не был готов. Это была мама (тогда она еще ходила); она сказала, что вызвала отцу скорую помощь.

Отца положили в больницу. У него оказался перитонит, от которого мог бы сдохнуть слон. Непонятно было, откуда он взялся: никаких предвестников не отмечалось, к тому же мой отец придерживался очень строгой диеты – все ел без соли, супы, жиденькие бульоны, белое мясо, которое иногда, в порядке исключения, приправлял капелькой оливкового масла. С вином он был очень осторожен, в основном использовал его в кулинарии. Единственным излишеством, от которого он не мог отказаться, было сладкое: раз в месяц он покупал трубочки с кремом у кондитера-сицилийца на улице Ла-Мармора. Откусив кусочек, он всегда произносил: «Весь прошлый месяц я не жил, а выживал».

Поначалу мы думали, что его быстро вылечат, но не тут-то было. У него оказался атипичный случай, и во время операции он на два дня впал в кому. После реанимации его продержали в больнице еще десять дней, чтобы обследовать и дать восстановиться. Я был рядом с мамой, у которой тогда уже начались проблемы со здоровьем. Она вдруг осознала, что я могу остаться один на свете, и эта перспектива ее ужаснула. Если бы это случилось тогда, было бы лучше для всех. Мама без конца разговаривала по телефону в комнате для курения, держа в руке записную книжку мужа. Из-за того, что он слег, у целых курсов сбилось расписание занятий, лекции были под угрозой срыва, один симпозиум пришлось даже отложить, что нарушило рабочий график десятка участников. Я смотрел, как женщина, от которой остались кожа да кости, вдохновенно переписывает график профессора Балестри: казалось, эта миссия заряжает ее энергией, действуя, как лекарство.

Но еще важнее было другое: я впервые осознал силу и цельность характера моего отца. Это проявлялось во всем, чем ему приходилось заниматься: в организации лечения жены и оплате гигантских счетов, в работе в университете, в написании и сдаче научных статей. Он не отступал ни на шаг. И теперь, когда он был выбит из колеи, последствия ощущались очень сильно. Именно тогда в моем представлении он стал превращаться в героя. Не потому, что был видным ученым-антропологом, а из-за мудрости, которая помогала ему противостоять судьбе. Он сосредотачивал усилия на одной цели и действовал с точностью лазера, не растрачивая попусту энергию. Он умел управлять своими эмоциями. Мои сверстники считали, что быть сыном ученого – это скучно и не престижно: гораздо лучше иметь отца, который запросто может переделать карбюратор и глушитель у скутера, чтобы он разгонялся до ста километров в час. А мой отец знал, как развивались народы и племена. Он брал в руки какую-нибудь безделушку – и рассказывал историю ее создателя. Ему было достаточно формы бокала. Фасада дворца. Я смотрел, как он лежит на больничной койке, невозмутимый и безупречно любезный с врачами и медсестрами. Ему хотелось всегда выглядеть достойно. Не знаю, что он обнаружил в своем железном ящике-тюрьме, вернувшись после непредвиденной отлучки.

* * *

Когда гроб опустили в могилу, какая-то часть меня самого устремилась туда вслед за мамой. Словно чья-то рука сжала мне внутренности. Ноги подкосились, и я вдруг обнаружил, что сижу на гравии, которым были посыпаны дорожки кладбища. Но я не плакал. Противно было, что все глазеют на меня, возникало ощущение, будто я голый, причем разделся специально, им напоказ. Я убежал, не дожидаясь окончания церемонии. Отец, попрощавшись с немногочисленной родней и самыми близкими друзьями, нашел меня в машине: я сидел с включенной музыкой.

Началась другая жизнь. Теперь по утрам меня будила румынка Сумира, которая нанялась к нам в постоянные помощницы по хозяйству. Она всегда была веселая, все время пела. Вначале она вызвала у меня мгновенную неприязнь: смерть моей матери помогла ей в решении собственных проблем. Но потом я свыкся с ее присутствием и стал ей доверять. Когда Сумира не распевала песенки, больше похожие на кудахтанье, она говорила о своем сыне, от одного имени которого у меня болели уши. Василе. Василе все делал лучше всех, от прыжков в высоту до игры на фортепиано. В итоге мне стало смешно, что меня постоянно сравнивают с этим парнем. «Василе ростом два метра», – говорила Сумира. Или: «Василе первый в классе по хеохрафии». И еще: «Девчонки рвут на себе волосы, когда Василе идет по улице». Она произносила это с нежностью.

Теперь у нас дома пахло по-другому. От блюд восточноевропейской кухни шел такой забористый аромат, что горло перехватывало еще в лифте. В основе рецепта всегда был кусок какого-нибудь животного, который полагалось вываривать на медленном огне. «Кухня бедняков», – говорил мой отец с энтузиазмом человека, готового променять обед на путешествие в глубины истории. Рис и вареную картошку она подавала на одной тарелке. Если моих сверстников закармливали спагетти, то меня пичкали мамалыгой и чорбой. Запах въедался в стены. Зайти утром на кухню, чтобы выпить кофе с молоком, было проблемой: там все еще пахло вчерашним варевом. «Василе кушает пастрами, чтобы быстро бегать!»

Я рассказывал Анджеле о нашей ненормальной помощнице по хозяйству. Ее это забавляло, и вскоре тема Сумиры стала у нас излюбленной. Я рассказывал, что румынка любит выпить, и мы с Анджелой умирали от смеха, когда я описывал, как она порой напивается до бесчувствия, и нам с отцом приходится вдвоем тащить ее в комнату для гостей, а она при этом пускает газы. А еще Сумира храпела. «Может, постучаться к ней?» – говорил папа, озабоченно почесывая в затылке: нам казалось, что потолок вот-вот обрушится. На следующее утро она была свежа, как цветок. Когда мы приходили на кухню, она весело напевала над поджаренными ломтиками хлеба и при своих внушительных габаритах порхала, словно стрекоза. «Как вам спалось?»

А потом она влюбилась в Корради, нашего соседа по площадке. Это был щуплый человечек без больших запросов, который всю жизнь прожил именно так – без больших запросов, и каждый мог прочесть это у него на лице. Давно овдовевший, Корради отличался необычайной кротостью и обходительностью; его единственной страстью были пластинки на 78 оборотов, которых он собрал огромную коллекцию. После первых утренних теленовостей, когда я, заткнув ноздри ватой, выпивал по-быстрому свою чашку кофе с молоком, сосед ставил один из хитов квартета «Цитра», и музыка не умолкала до полудня. Я рассказывал Анджеле, как эти двое, великанша и бухгалтер-пенсионер, подстраивали «случайные» встречи на лестничной площадке и обменивались приветствиями. Это было мило. Иногда они осторожно, со старомодной церемонностью, подтрунивали друг над другом. В письмах я пытался объяснить ей одну вещь, но у меня не получалось: иногда в таких мелочах, как «добрый день» и «добрый вечер», для человека заключается вся жизнь. Я писал это, а потом зачеркивал написанное.

После смерти мамы поездки на Сант-Андреа прекратились: продолжать снимать этот дом было бы слишком тяжело по многим причинам. И мы стали проводить каникулы в городе. Мой отец в своем обычном костюме весь день сидел на балконе, устроившись в пляжном кресле. Но книги были у него под рукой, рядом с лимонадом, который Сумира готовила целыми кувшинами, в том числе для себя, поскольку не выносила жары. Период с мая по сентябрь был для нее адом, она только и делала, что чем-нибудь обмахивалась. И старалась не вылезать на солнце, избегая его, словно оскорбление. Или даже встречу с дьяволом.

Однажды я попросил у отца разрешения съездить на Эльбу одному. Я уже считал себя взрослым, и мне хотелось доказать себе, что я способен на это: в одиночку прокатиться на поезде до Пьомбино, а потом еще час – на пароме. От Портоферрайо до Сант-Андреа можно было добраться на автобусе. (Но отец не знал о моей мечте: приехать неожиданно и устроить Анджеле сюрприз.)

«Об этом и речи быть не может». Первая попытка закончилась неудачей. Любой парень встал бы на дыбы, но со мной все было иначе: после смерти мамы отец сильно изменился. Он прямо-таки трясся надо мной; за короткое время у него развились всевозможные страхи. Возможно, он чувствовал себя обязанным заботиться обо мне за двоих, опасался, что моя жизнь зависла над бездной, которая рано или поздно меня затянет. Но на практике все это выражалось в чрезмерной опеке, против чего я в глубине души не возражал. Я был главным в его жизни, он стремился показать это каждым словом, каждым поступком. Из нашей команды выбыл один, но очень важный участник. Мы получили одинаковую рану, от которой каждый страдал по-своему, но в равной мере мучительно; в этой общей боли мы черпали нашу силу.

Но мы были слишком разными. Нам не следовало допускать эту ошибку – замыкаться в своем узком мирке, где чувство невосполнимой потери принуждает к тесной, почти патологической сплоченности, к единению на грани безумия. Лучше бы мы просто молчали. И заново учились жить в окружающем мире, хотя азы этой науки были безжалостны. В итоге я дал ему это понять самым простым способом. Возможно, мой отъезд и ему принес бы пользу. Контролировать каждый шаг человека не значит его любить. Кроме того, я же собирался не на другой конец галактики.