Михаил Веллер - Еврейская нота

• Название: Еврейская нота
• Автор: Михаил Веллер
• Жанр: Современная русская литература
• ISBN: 978-5-17-151362-7

Новая книга Михаила Веллера – откровение на вечную и острую еврейскую тему. «Еврейская нота» содержит как биографические наблюдения и философский анализ, так и ироническую беллетристику. В книгу автора включен также ряд ранее опубликованных знаменитых произведений.

---

Михаил Веллер Еврейская нота

© М. Веллер, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

Соло невидимой струны

1. Открытие

Во втором классе я узнал, что я еврей. Это было сильное впечатление.

Совершенно понятно, что в военных гарнизонах, да в первое послевоенное десятилетие, все были русские. Особенно дети. Были – они: враги, немцы, фашисты. И были – мы: русские. Советские, разумеется. Но русские. Тем более офицерские дети. Дети победителей.

Мы играли в войну. (Пошлого унизительного слова «войнушка» у нас просто не было.) И русские побеждали немцев.

Мы рисовали войну. Много красивых зеленых танков с красными звездами. И один черный, уродливый, со свастикой: горит. Или много красивых голубых самолетов. С красными звездами. А один – черный, кривой, уродливый, со свастикой: горит.

Наши отцы ходили в форме, с погонами и наградными планками. Главными праздниками были 7 Ноября, 1 Мая и 23 Февраля – не считая Нового Года, конечно. Паек был у всех одинаковый, и зарплаты в общем одинаковые, и жилье примерно одинаковое. И одинаковая казенная («кэчевская»: КЭЧ – коммунально-эксплуатационная часть) мебель из досок и фанеры.

Так что про национальность мы понимали правильно. Никаких церквей, молитв, крестиков и прочего опиума для народов прошлого никто и представить себе не мог. А фамилии Фомин, Хомула, Кукуй, Дризгалович или Лапида никаких мыслей не вызывали: фамилия – она и есть фамилия.

А потом мы пошли в школу, научились читать и писать, и мир начал усложняться.

И вот Первое сентября, и грамотные мы идем во второй класс. И учительница, задав нам что-то читать и решать, переписывает всех учеников в классный журнал. А нас человек сорок пять – время было такое. Не дописала всех она до звонка. И вышла на перемену. А журнал остался на столе.

И грамотные мы кучей побежали читать, что она там понаписала про нас. Фамилия, имя, год рождения, адрес, телефон (их почти ни у кого не было, конечно). И национальность.

Графа национальность была заполнена очень однообразно. Или единообразно, как хотите. Разница только в окончании мужского или женского рода: русский – русская. И только против моей фамилии стояла какая-то фигня…

Очкастый, но здоровый Валера Маркин поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

– Все – русские. Один Миша… – он запнулся и сделал паузу, подбирая тактичное слово: – нерусский.

То есть он хотел показать, что нормально ко мне относится и обижать не хочет: зачем же так сразу, при всех, ни с того ни с сего говорить в лицо человеку: «Еврей».

Я все осознавал написанное слово «еврей», и мне было не по себе. Голова кружилась и звуки отдалились.

Что-то в слове «еврей» было ужасное. Хотелось и казалось, что, может быть, это неправда. И уже было понятно, что раз в классном журнале, то написана правда.

– Что за ерунда! – с усиленной искренностью закричал я. – Откуда она это взяла?! Вранье, вы что. Ошибка!

Что-то во всем этом было от нехорошей открывшейся тайны. Что-то позорное. Что лучше скрывать. Просто катастрофа на меня обрушилась ни с того ни с сего. И катастрофа укреплялась в сокрушенном сознании как непоправимая. Суки, вы мне что написали, вы что со мной сделали?..

Мой лучший друг и сосед по парте Серега Фомин сильно взволновался. Мы дружили с детского сада, все друг другу рассказывали, играли и ходили вместе, и ему совершенно не хотелось, чтобы друг оказался вдруг нерусский. Это было бы как-то неправильно и плохо.

– Ты у родителей спроси? – сказал и потом напомнил он. – Может, так и есть? Ты узнай!

– Да вранье это все, – как можно тверже и спокойней уверил я.

– Да я тоже думаю, что просто ошиблась она! – поддерживал Серега. – Не может быть.

До конца уроков я сидел оглушенный. Меня никто не дразнил, никто ничего не напоминал, все было нормально. Но ощущалась в этой нормальности какая-то нарочитость, скрываемая напряженность в том, как на меня смотрели, как разговаривали. Вроде не хотели что-то задевать.

С сознанием отдельным от меня, я вернулся домой, постучал в квартиру, открыл своим ключом дверь в нашу комнату, разделся и стал думать. Положение мое было загадочным и ужасным и требовало разрешения. О национальностях в нашей семье никогда не говорили. Вообще. (По крайней мере я не слышал.) В памяти обнаружились какие-то непонятные слова, которые говорила иногда маме бабушка, когда мы были в отпуске в Каменец-Подольске. Я запомнил слово «готыне», но смысла его не знал.

Очевидно, тогда впервые во мне проявилась логичность и последовательность аналитического мышления. В очень простом виде и верном направлении. От сильного эмоционального импульса. Стресс как запуск процесса познания.

Я подумал, что если я и правда еврей – то должен от русских чем-то отличаться. Иначе как Валентина Кузьминична могла узнать, что я еврей?

Никаких бытовых отличий не могло мыслиться: мы все жили совершенно одинаково, как я упомянул. Одежда, разговор, привычки – мы все были абсолютно же «единообразны».

Следовательно, должно быть какое-то отличие во мне самом – физическое отличие. Я встал перед зеркалом и принялся себя исследовать, начиная с пальцев ног. Методично и с волнением добрался вверх до макушки и никаких отличий не обнаружил. А тем более когда одет. Половина мальчиков носила серую школьную форму: гимнастерку под широкий черный ремень и такие же брюки: я тоже. Другая половина – вельветовые куртки, коричневые или черные. И все подшивали белые воротнички.

Тогда я установил зеркало на столе, сел перед ним и начал детальнее изучать то, что торчало над воротничком.

Всех нас заставляли стричься под ноль. Форма моей головы мне никогда не нравилась. Какая-то она была некруглая. Слегка вытянутая, затылок слегка квадратный, а макушка на треугольник. Не то что у Витьки Мясникова – ровный красивый шар. Но в принципе голова терпимая. Вон у Кибали вообще тянута назад, как стамеска. А у Обуха бугристая, как посадка картошки.

На лице был нос, рот, подбородок и глаза. С бровями и ресницами. Сверху лоб, по бокам уши. Всё как у всех. Никаких отличий.

Я не имел национальных примет ни одной национальности. Мама моя была золотоволосой сероглазой красавицей с точеным профилем. Папа чрезвычайно походил на молодого Василия Сталина.

С сердцем, замирающим перед тайным открытием, я искал разгадку. Должен же быть какой-то ответ!

И в результате все-таки обнаружил. Зрачки у меня были почти во весь этот цветной кружочек посередине глаза. А когда я старательно припомнил, у всех в классе были зрачки довольно узкие, под яркими лампами, а хоть и днем под солнцем это было отлично видно.

Отличие было! Значит, у евреев большие зрачки.

Я понял, что я еврей, и сердце мое ухнуло в бездонную безнадежность.

…Пришли на обед родители. Первым делом я спросил, что такое еврей. Мама с папой переглянулись, и что-то открылось в этом переглядывании такое, что от меня скрывалось. И спросили, почему я спрашиваю. Я рассказал про журнал. Они опять переглянулись, и опять с каким-то смыслом. Слегка улыбнулись. И сказали, что евреи – это просто люди.

Стоп. А русские? А русские тоже просто люди. Люди бывают разные. Русские, евреи, украинцы, татары. Но они все одинаковые.

Что значит одинаковые?! А почему тогда разные?! Ну, потому что когда-то давно были разные народы. А теперь в Советском Союзе народ один – советский. Мы все – советские. И все теперь одинаковые.

Стоп. Так мы – не русские? – Мы евреи. Но это совершенно не важно. Не имеет никакого значения. Все совершенно одинаковые.

А чем мы отличаемся? – Ничем не отличаемся.

А почему тогда мы не русские? – Просто потому, что есть разные названия.

Возникший ниоткуда и тайный кошмар состоялся как правда и сделался бесповоротен. Явилась некая необъяснимая и неотменимая невидимая черта, отделившая меня от всех остальных.

Я принял эту неразрешимую загадку как данность своей жизни. Загадка не имела ответа, и однако этот отсутствующий ответ был плохим, стыдным, позорным, и его следовало скрывать.

Утром мы встретились с Серегой внизу – мы жили в одном ДОСе, десятом, – чтобы идти в школу.

– Ну, ты у родителей спросил? – первым делом закричал он. Он еще вчера днем спрашивал, когда мы гуляли, но тогда я сказал, что не успел спросить, когда они на обед приходили.

– Спросил, – солидно и уверенно кивнул я, глядя в сторону.

– Ну, они что сказали?

– Русский, конечно.

– Ну я так и думал, – сказал Серега с облегчением. – Просто там она что-то в журнале напутала.

Больше мы к этой теме не возвращались.

2. Татарин

Как-то осенью Серега болел, я возвращался из школы один. По дороге, по пустой песчаной улице, встретил Муху, он неторопливо загребал навстречу во вторую смену. Муха – Мухин – учился на два класса старше и был знаменит в школе тем, что хорошо дрался. А вообще по жизни он был высокий, худой и спокойный, сам никого не задирал. Он был из гражданских, у нас разделение на них и военных имело значение.