Алексей Молокин - Лабух

• Название: Лабух
• Автор: Алексей Молокин
• Издательство: АСТ: АСТ Москва: Транзиткнига
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-035681-1

Он зовет себя Лабух.

Он был одним из сотен нищих и свободных музыкантов трущобного «нижнего» города, веками враждовавшего с богатым, спокойным городом «верхним».

Но теперь он сумел сделать НЕВОЗМОЖНОЕ — сыграл музыку, которая освободила неупокоенных ПРИЗРАКОВ.

Отныне, согласно странному старинному пророчеству, он должен принять жребий Избранного — лидера, которому предстоит навеки прекратить войну «верхнего» и «нижнего» городов и подарить их обитателям НОВОЕ, ИНОЕ будущее.

---

У этого народа была слава великих музыкантов. Прошлая слава. Лабух никогда не слышал, чтобы цыгане творили музыку, хотя кое-кто из них и был вооружен дешевой самопальной семистрункой, скорее всего, украденной у обкурившегося подворотника.

Но рассказывали, ах, рассказывали на диком рынке, что не всегда цыгане были такими, что была и музыка, и воля, много чего было. Да только вот потеряли где-то цыгане Заветную Гитару, Гитару-невесту, и нет теперь цыганскому народу ни пути, ни дороги, опустели их сердца, и поселилась там хмарь.

Кто говорил, что Заветную Гитару у цыган украли, но говорить-то человек говорил, а сам бы подумал — разве у цыгана что-нибудь можно украсть? Если кто и сможет обокрасть цыгана, так только цыган, а стало быть, никуда Заветная Гитара не пропала бы, так бы в цыганском племени и осталась.

Еще рассказывали, что однажды напали глухари на стольный цыганский табор. Храбро, будто бы, дрались цыгане, и не один музпех ушел в глухую солдатскую Навь с пиковым тузом во лбу. Не одно горло распахали бритвенно-острые кромки гадальных карт, фыркающей стаей вылетавших из смуглых пальцев молодых цыганок. Много погибло музпехов в той битве, но и табор полег весь во главе с Бароном. А Заветную Гитару музпехи забрали и отнесли Великому Глухарю, который спрятал ее за семью замками в стальном сейфе, опечатал семью печатями, и теперь томится звонкая цыганская душа в неволе, ожидая освобождения...

А еще ходили слухи, что никто заветную гитару не крал, что не было никакого сражения с музпехами, что однажды Заветная Гитара просто исчезла из табора. Исчезла потому, что испаскудились цыгане, не стало воли в их сердцах, а осталась одна лишь корысть да презрение к тем, кто не цыган. Надоели невесте пьяные женихи, надоели хвастливые ухажеры, вот и ушла она искать другую долю. Цыганская Гитара одна только и осталась в племени настоящей цыганкой, и нечего ей стало делать среди сородичей-отступников. А там... Кто знает, какие руки касались её струн, на чьих коленях лежали изгибы ее обечайки, чьи ладони гладили деку? Сколько их было, и были ли среди них достойные? И опять же: такая дорога и не дорога вовсе, а так, курва проклятая, кривая, и конец этой кривой всё равно в душной коллекции какого-нибудь богатого глухаря.

Еще что-то рассказывали, только Лабух не больно-то прислушивался. Недолюбливал он цыган, а потому не было ему до них никакого дела. И, надо же, целый табор разворачивал свои нечистые шатры во дворе его дома. Ай да Густав, удружил! Спасибо за подарочек.

Они вышли во двор и остановились около давешнего столика. Молча уселись. Цыгане, низкорослые и злые, сразу же обступили Лабуха и своего Вожака со всех сторон. Впереди, конечно же, были женщины. Они возмущенно выкрикивали что-то, в визгливом потоке брани можно было отчетливо разобрать только одно слово — «Ворюга!» — и норовили плюнуть Лабуху в лицо. Только присутствие Вожака немного сдерживало разъяренную пеструю орду.

— Тихо! — сказал Вожак и взмахнул свернутым кнутом.

Толпа замолчала, но не сразу, а постепенно, ворча, готовая немедленно вскипеть руганью и ударами, как котелок, не снятый с огня, а только отставленный в сторону, чтобы варево не остыло до срока, но и не выкипело.

— Слушай, человек, — сказал пожилой Вожак. Глаза у него были выпуклые, нечеловечьи, конские глаза. Кто сказал, что у лошадей красивые глаза? Неправда это. — Слушай, человек, зачем чужое берешь, зачем честных людей обижаешь?

— Зачем мне чужое? — спросил Лабух, глядя прямо в эти звериные, почти бессмысленные глаза и начиная понемногу ненавидеть их обладателя. — Отродясь чужого не брал!

— Зачем взял Заветную Гитару? — уточнил Вожак. — Теперь ответ держать будешь. По нашему, по-цыгански!

— Ах, гитару? — очень натурально удивился Лабух. — Гитару мне подарили. Уважаемые, между прочим, люди. А с чего это ты взял, что это ваша Заветная? Чем докажешь?

Лабух и сам не совсем понимал, почему он так грубо разговаривает с этим, пускай и несимпатичным, но все-таки звукарем. Потом понял — ни одного цыгана не было рядом в Ночь Чаши. Ни одного. Где они прятались, когда звукари, все, начиная от последнего подворотника и кончая Дирижером, снимали глухоту с этого города, Лабух не знал и знать не хотел. А вот то, что никого из них не было слышно, это Лабух помнил точно.

— Так чем докажешь? — опять спросил Лабух. — Может быть, ты играть на ней умеешь? Что-то я прошлой ночью не слышал цыганской музыки, молчаливые вы какие-то были, не то что сейчас. Может, оглохли от травки?

— Мы сами не курим! — В конских глазах промелькнула почти человеческая растерянность.

— Так бери инструмент, если к рукам — отдам, не сомневайся! — Лабух поднялся было, чтобы принести так некстати подаренную ему Густавом чужую гитару, но Вожак жестом остановил его.

— Нет, не надо. Знаешь же, все равно я не смогу сыграть как надо. Заново учиться придется, да не при тебе же! Кроме того, невесту еще уговорить надобно, да уж как-нибудь, уговорю! Это наше дело, таборное! И не надо в него лезть, звукарь!

— Джагг с тобой, бери. Только учти, даром не отдам. Хочешь вернуть гитару — выкупи! — неожиданно для себя раздобрился Лабух. И в самом деле, не хватало ему еще драки с цыганами. А выкуп — дело святое, да и уважать тебя цыгане тем больше будут, чем больше ты у них сумеешь выторговать. — Моя цена — тысяча монет. Золотых!

— Дареное не выкупают. — Цыган отвел, наконец, взгляд. — Нельзя дареное добро выкупить, счастья не будет, сам ведь знаешь.

— И что теперь? — спросил Лабух. Эта история с Заветной гитарой начинала ему надоедать. До смерти хотелось выпить и в одиночестве поразмыслить о том, что делать дальше. Только вот теперь понятие «дальше» становилось несколько проблематичным. Пестрая толпа снова начала закипать, и вряд ли Вожак сможет удержать табор от расправы с чужаком, присвоившим, по их мнению, цыганскую судьбу. Да и захочет ли? — Теперь-то что?

— Драться будем! — решительно сказал Вожак. — Насмерть!

«Ну убью я его, ну и что, — тоскливо подумал Лабух, — с остальными драться придется, вон какие мордовороты стоят. Эти помоложе, да и понаглее будут. Одному мне против всех не выстоять. Надо что-то придумать...»

— А если я тебя убью? — спросил он, расчехляя «Музиму» и демонстративно вынимая обойму, неуместную в такой драке. — На этом все и закончится?

— Может статься, и убьешь, — нехотя согласился цыган. — Я о тебе наслышан. Ты хороший боец, когда трезвый, а сейчас ты почти трезвый. Убьешь — с другими драться будешь. Нас много, кто-нибудь тебя, в конце концов, завалит.

— Так оно, скорее всего, и случится, — пробормотал Лабух, понимая, что Вожак прав. Кроме того, не было в нем, в Лабухе, той отчаянности, того куража, который необходим для настоящего поединка. Ведь главные дела в городе были завершены. А может быть, в этом все и дело? Завершены дела. Надо же, в кои веки разбогател и сразу помирать! Вот ведь незадача!

— Давай лучше в карты сыграем. На Заветное! — вслух сказал он, заранее решив проиграть. — Выиграешь — твоя гитара. Проиграешь — уходи со двора.

— На Заветное в карты не играют! — опять ощерился Вожак. — Не хочешь драться — так убьем!

«И ведь точно убьют, — обреченно констатировал Лабух. — Ишь ты, на Заветное они не играют. Нечего было это самое «заветное» профукивать. Если невеста сбежала, стало быть, жених сплоховал!»

— Ну, не хочешь в карты, тогда давай, дядя, присядем, да вместе подумаем, как нам теперь быть, — примирительно начал Лабух. — Тебе, как я понимаю, тоже умирать неохота. Да и вожачество свое этим вот охламонам — тут он махнул штык-грифом в сторону группки набычившихся бугаев, — уступать не след. Вон они, глянь, какие прыткие. Только и ждут, чтобы я тебя прикончил, а потом хором на меня навалятся — и все, их табор. Они, наверное, и с гитарой-то не знают, как обращаться, только поуродуют невесту. Тогда уж точно никогда не сыграть вам цыганскую судьбу-дорогу!

— Вот еще, присаживаться с тобой, ворюгой, — недовольно заворчал Вожак, хотя они и так сидели друг напротив друга. Однако в выпуклых глазах его появилось человеческое выражение, довольно хитрое, надо сказать, и это сразу успокоило Лабуха.

— Вы отойдите пока! — крикнул Вожак таборным. — Мы тут маленько потолкуем между собой. Да пожрать приготовьте, чего стоите, как кобылы беременные?

Это, по-видимому, относилось к женской части табора, которая, к удивлению Лабуха, не выразила никакого неудовольствия и преспокойно направилась к разведенному костерку. Готовить жрать.

— Ну и чего ты предлагаешь? — Цыган все еще выглядел рассерженным, но по хитрому взгляду Лабух понял, что сейчас предстоит не драка, а торговля. Да и то правда, какой цыган устоит против соблазна объегорить лоха? Да никакой.

Лабух задумался. Всего-то и нужно было отступиться от Заветной гитары, сохранив при этом лицо и не оскорбив табор снисходительностью. Все это напоминало некий словесный балет, набор ритуальных поз и жестов, до которых Лабух был ох какой не любитель. На столе, между тем, незаметно появилась литровая бутыль сливовой водки и пара граненых стаканов.