Джонатан Эйг - Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию

• Название: Рождение таблетки. Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию
• Автор: Джонатан Эйг
• Жанр: Прочая научная литература
• ISBN: 978-5-907056-42-8

К началу 1950-х годов семейная жизнь в США казалась прочной и гармоничной: жены в накрахмаленных передниках посвящали день воспитанию детей и ведению хозяйства, а по вечерам встречали мужей с бокалом мартини. А за кулисами этой идиллии женщины, в том числе многодетные матери, писали отчаянные письма активной феминистке, основательнице Американской лиги контроля над рождаемостью Маргарет Сэнгер. Она была их последней надеждой получить простое и надежное средство контрацепции. И Сэнгер стала мотором, сердцем группы из четырех человек, вдохновляя их на поиск чудо-таблетки. Этими людьми были сама Маргарет Сэнгер, изгнанный из Гарварда эксцентричный ученый Грегори Пинкус, глубоко верующий католик врач Джон Рок и целеустремленная наследница миллионов, лидер движения за права женщин Кэтрин Мак-Кормик.

---

Джонатан Эйг Рождение таблетки Как четверо энтузиастов переоткрыли секс и совершили революцию

Посвящается Дженнифер

Sexual intercourse began
In nineteen sixty-three
(which was rather late for me) —
Between the end of the Chatterley ban
And the Beatles’ first LP.

В тысяча девятьсот шестьдесят третьем
Начался половой акт
(для меня он был поздноват) —
Между снятием запрета «Леди Чаттерлей»
И первой пластинкой «Битлз».

Филип Ларкин, Annus Mirabilis[1]

THE BIRTH OF THE PILL

Copyright © 2014 by Jonathan Eig

All rights reserved

© Isaac Tobin, дизайн обложки, 2015

© А. Синяткина, перевод на русский язык, 2019

© Livebook Pablishing, оформление, 2020

Глава первая Однажды зимним вечером

Манхэттен, зима 1950

Эта старая женщина всю жизнь любила секс и всю жизнь стремилась убрать с его пути главное препятствие. Рыжие волосы ее поседели, сердце давало перебои, но она не сдавалась, ведомая все тем же простым и сильным желанием: иметь научный метод контроля рождаемости, такое волшебство, чтобы женщины могли сколько угодно заниматься сексом и не беременеть. Идея вроде бы разумная, но годы шли, а ученые в один голос твердили, что это невозможно. Времени у нее оставалось совсем мало – именно поэтому она пришла в эту квартиру на верхних этажах Парк-авеню для встречи со своей последней надеждой.

Этой женщиной была Маргарет Сэнгер, легендарная воительница двадцатого века. А ее последней надеждой был Грегори Гудвин Пинкус, гениальный ученый с высочайшим IQ и неоднозначной репутацией.

Пинкусу было сорок семь, ростом он был под метр восемьдесят, на лице щетинистые усы, вокруг головы седеющие волосы – в общем, похож на гибрид Альберта Эйнштейна с Граучо Марксом[2]. Когда он влетал в комнату, вертя сигарету в пожелтевших пальцах, все присутствующие сбивались возле него в кучу – послушать, что он скажет. Знаменитым он не был, научных премий не имел, изобретений, перевернувших мир, под его именем не значилось. Он долгое время считался в научных кругах изгоем, в Гарвард его не взяли как радикала, в прессе его гнобили; единственное, что ему оставалось, – проводить разнообразные и частенько рискованные эксперименты в переоборудованном гараже. И при этом от него исходила уверенность – будто он заранее знал, что когда-нибудь мир признает его гениальность.

Пинкус был биологом и, вероятно, одним из лучших в мире специалистов по репродукции млекопитающих. В тридцатых годах, на заре своей профессиональной деятельности, он пытался оплодотворять в чашках Петри яйцеклетки кроликов – примерно той же техникой, что через несколько десятков лет позволит осуществить экстракорпоральное оплодотворение у человека. Он был молод и красив, его воображение не знало границ. Он позировал на газетных фотографиях и хвастался репортерам, что скоро в репродукции людей настанет новая эра и производство потомства станет управляемым. Путь укажет наука.

Но американцы не были готовы к подобным заявлениям. Пресса сравнивала Пинкуса с Виктором Франкенштейном – персонажем Мэри Шелли, ученым, пытавшимся познать тайны жизни, но случайно сотворившим чудовище. Гарвард отказал Пинкусу в постоянной должности, ни один другой университет его тоже не взял. Его сочли слишком опасным.

В такой ситуации человек более скромный сменил бы направление работы, более слабый – поддался бы злобе и отчаянию. Но не таков был Гуди – так сокращали его второе имя друзья и родные, имея в виду его дружелюбный характер[3]. Пусть в общении он был теплым и дружелюбным, но во всем, что касалось работы, это был, по выражению одного из коллег, «еврей – уличный боец». Если его сбивали с ног, это была лишь пауза – перед тем, как Пинкус поднимется и снова бросится в драку. Когда его выкинули из Гарварда и других предложений работы не поступало, он уехал в Вустер, штат Массачусетс, – фабричный городок, где бывший гарвардский коллега предложил ему низкооплачиваемую и малопрестижную позицию исследователя в Университете Кларка. Он работал в подвальной лаборатории рядом с угольной кладовой, откуда летела пыль, оседающая на препаратах. Он просил университет выделить ему настоящую лабораторию – просьбу отклонили

Опять же, он мог бы все бросить. Но вместо этого Пинкус и один его коллега, Хадсон Хоагленд, совершили беспрецедентный поступок: открыли свой собственный научно-исследовательский центр. Они обивали пороги в Вустере и его окрестностях, раздавая брошюры и прося домохозяек, сантехников и владельцев скобяных лавок пожертвовать («сгодится любая малость») на новый институт, который они назвали «Вустерский фонд экспериментальной биологии». На собранные гроши был куплен старый дом неподалеку в Шрусбери, и Пинкус расположил в нем свой офис, а в гараже – лабораторию. В эти ранние годы средств было так мало, что Пинкус сам чистил клетки животных, а однажды – в период особо острого безденежья – поселил жену и детей в психиатрической больнице штата, где вел исследования по шизофрении.

• • •

Кто такая Сэнгер, Пинкус знал, да и почти вся Америка знала. Именно Сэнгер сделала популярным термин «контроль рождаемости» и практически в одиночку запустила в Соединенных Штатах движение за право предохраняться. Женщины никогда не достигнут равенства, говорила она, пока не освободятся от сексуального рабства. Сэнгер основала первый в стране центр контроля рождаемости в Бруклине в тысяча девятьсот шестнадцатом году и помогла открыться десяткам других по всему миру. Но даже после десятилетий работы устройства для контрацепции, предлагаемые этими центрами – по большей части презервативы и маточные колпачки, – были все так же неэффективны, неудобны или труднодоступны. Это было как обучать голодающих основам правильного питания, пищи им не давая. Сэнгер объяснила Пинкусу, что она ищет недорогой и простой метод контрацепции с полной защитой от дурака, лучше всего – таблетку. Что-нибудь биологическое, говорила она, что женщина сможет глотать каждое утро со стаканом апельсинового сока или пока чистит зубы, независимо от согласия мужчины, с которым она спит. Что-то такое, что сделает секс спонтанным, не требующим предварительного обдумывания, неприятной возни или вреда удовольствию. Что-то такое, что не лишит женщину фертильности, если потом она решит иметь детей. Что-то, пригодное во всех частях света – от трущоб Нью-Йорка до джунглей Юго-Восточной Азии. И при этом эффективное на сто процентов.

Можно такое сделать?

Все другие ученые, к которым она обращалась – каждый из них, – сказали «нет» и выдали длинный список причин. Грязная, неуважаемая работа. Технология отсутствует. Даже если и удастся что-нибудь сделать – какой с того прок. В тридцати штатах есть законы против контроля рождаемости, и есть еще федеральные законы того же рода. Зачем искать себе сложности и создавать пилюлю, которую ни одна компания не посмеет произвести, ни один врач не посмеет выписать?

Но Сэнгер все еще надеялась, что Грегори Пинкус окажется иным, что ему хватит смелости – или отчаяния – попытаться.

• • •

Шла середина столетия. Ученые стали заниматься вопросами жизни и смерти, которыми прежде занимались художники и философы. Мужчины в лабораторных халатах – да, почти исключительно мужчины – представали героями, победителями войн, гонителями болезней, дарителями жизни. Малярия, туберкулез, сифилис и многие другие недуги сдавались современной медицине. Правительства и гигантские корпорации вкладывали в исследования беспрецедентные суммы, спонсируя все – от школьных кружков до работ по холодному ядерному синтезу. Здоровье стало не только общественным делом, но и политическим. Вторая мировая война искалечила землю, но и преобразила ее. Будущее обещало лучший, более свободный мир. И наука указывала путь.

Американцы обживали новые пригородные дома-коробки и открывали для себя радости ухода за газоном, сухих мартини и «Я люблю Люси»[4]. Соединенные Штаты в начале пятидесятых казались – по крайней мере, для внешнего наблюдателя – прочной и уравновешенной страной. «Сестры Эндрюс» пели «Я хочу быть любимой», а Джон Уэйн сыграл в «Песках Иводзимы», прославляя боевую мощь нации и приверженность демократическим идеалам.

Это было время, когда чудесно было быть американцем. Молодые люди, возвращаясь с поля боя, искали новых приключений и новых способов ощутить себя героями, привыкая меж тем к скуке домашней жизни, брака и работы. За время войны изменились нормы морали. Секс сделался привычнее, поскольку американские солдаты могли покупать его у иностранок за сигареты и деньги. С родины приходили горячие письма от подруг, обещавших великую страсть по возвращении. И на самом деле, в Америке многие женщины определяли для себя новые моральные границы. Война заставила женщин много трудиться, позволила зарабатывать деньги и освободила от родительской опеки. Они начали встречаться с мужчинами, вступать с ними во внебрачные связи, экспериментировать, переосмысливая заново концепции близости и обязательств. В сорок восьмом году профессор колледжа в Индиане по имени Альфред Чарлз Кинси опубликовал исследование «Половое поведение самца человека», а через пять лет – «Половое поведение самки человека». Он обнаружил, что люди ведут себя куда свободнее, чем это считалось ранее: восемьдесят пять процентов рассказывали о сексе до брака, пятьдесят процентов – о романах на стороне, и почти все сообщали, что мастурбируют. Впоследствии оказалось, что Кинси в своих умозаключениях был слегка предвзят, но влияние его работы тем не менее огромно. В сорок девятом году магистрант социологии в Северо-Западном университете Хью Хефнер прочел отчет Кинси и написал курсовую работу, где утверждал, что пора положить конец подавлению секса и сексуальности в Америке. «Неужто мы не можем двинуться прочь из этого темного, тяжело затабуированного лабиринта эмоций на свежий воздух и свет разума?» – написал Хефнер, тем временем готовясь и сам кое-что для этого предпринять.