Юлия Яковлева - Волчье небо. 1944 год

• Название: Волчье небо. 1944 год
• Автор: Юлия Яковлева
• Жанр: Детская проза
• Год: 2020
• ISBN: 9785001670346

Ленинград освобожден, Шурка и Бобка вернулись из эвакуации, дядя Яша с немой девочкой Сарой – с фронта. И вроде бы можно снова жить: ходить в школу, работать, восстанавливать семью и город, – но не получается. Будто что-то важное сломалось – и в городе, и в людях: дядя Яша вдруг стал как другие взрослые, Сара накрепко закрылась в своей немоте, а бедному Бобке все время смешно – по поводу и без… Шурка понимает, что нужно во что бы то ни стало вернуть Таню, пусть даже с помощью Короля игрушек, – но какую цену он готов за это заплатить? «Волчье небо» – четвертая из пяти книг цикла «Ленинградские сказки». Первая, «Дети ворона», была названа главным событием 2016 года в подростковой литературе, вошла в шорт-лист литературной премии «Ясная Поляна», попала в международный список «Белые вороны» среди лучших 200 книг из 60 стран, а также выиграла IN OTHER WORDS крупнейшего британского фонда поддержки детской литературы BOOK TRUST. Вторая книга цикла – «Краденый город» – попала в лонг-лист премии им. В. Крапивина в 2017 году. А третья книга – «Жуки не плачут» – попала в лонг-лист премии «НОС».

---

Юлия Яковлева Волчье небо. 1944 год

Но Самсон сказал им:

теперь я буду прав пред Филистимлянами, если сделаю им зло.

Суд. 15:3

Итак, она звалась Татьяной.

А. Пушкин. Евгений Онегин

© Ю. Яковлева, текст, 2019

© ООО «Издательский дом “Самокат”», 2020

Глава 1

– Ты осознал? – блеснула очками директор школы.

– Скажи, осознал? – повторила завуч, но более настырно.

На столе лежали папки – личные дела учеников. Завуч была молодой, коротко остриженные волосы торчали углами у щек. Волосы директрисы напоминали цветом смесь перца и соли. Два портрета взирали со стены: справа – портрет Сталина, слева – портрет Ленина. Все четверо смотрели на Шурку. Вожди сверху – добро, особенно Ленин. Женщины – строго. Шурка стал глядеть на свои ботинки, чтобы не сказать лишнего.

– Значит, осознал, – сказала за него директриса. Завуч раскрыла рот, чтобы возразить. Но директриса ее опередила. – Дадим тебе испытательный срок. Не подведешь?

Он пожал плечами. Брови завуча сложились в ехидную галочку, а рот директрисы превратился в букву «О».

– Он же тупой! – в голосе завуча зазвенело ликующее «Что я говорила!». Директриса положила свою руку на ее: мол, погоди.

Шурка равнодушно, но громко объявил:

– Я осознал.

– Хорошо, – вздохнула директриса. – Иди. Что у вас сейчас?

– История.

– И больше никаких прогулов! – крикнула вслед. Шурка пробормотал: «я осознал». А когда дверь за ним закрылась, завуч хлопнула обеими ладонями по столу:

– Ведь врет же!

Но директриса закрыла папку:

– Наша задача… Как советских педагогов, – прихлопнула возражения она. – …Наша задача – подтягивать таких вот шурок. А не давать им скатиться еще ниже.

– Но… – запнулась завуч. А потом голос ее гулко завибрировал – как будто кто-то лил струю в пустое цинковое ведро. – Как советский педагог! Я возмущена… Что с ними всеми такое? В наши дни такого не было. Я считаю! Где не помогает семья, там должна вмешаться школа. Органы! Наказать! Принять меры! Проявить принципиальность! Я считаю! Взять, наконец, в железные рукавицы.

– Елена Петровна, – устало перебила директриса.

Она хотела добавить: «дефективный класс давно переполнен». Она хотела добавить: «война с ними всеми, вот что такое». Она хотела добавить: «полшколы таких шурок». И еще: «тут бы впору не три обычных класса и один дефективный, а три дефективных – и один обычный». Но посмотрела на портреты.

Выполненные без таланта и размноженные типографией, они обладали таинственной особенностью портретов из Эрмитажа: всегда глядеть посетителю в глаза, как бы тот ни ходил вокруг картины. «Может, поэтому в них было что-то жутковатое?» – подумала директриса. Оба, и лысый, и усатый, глядели так, что было ясно: их добренький прищур мог в один миг стать безжалостным.

– Правильно говорить «в ежовые», – поправила она.

Завуч обиженно захлопнула рот. Директриса с трудом отцепила свой взгляд от портретов, посмотрела завучу в глаза:

– В наши дни такого ни с кем не было.

– Это же волчата, – растерялась завуч. Голос ее уже не был цинковым, он дрожал. Директриса выронила папку. Завуч ее опередила: торопливо и гибко наклонилась, подняла. Вернула на стол. Опять заговорила:

– Я в класс вхожу и не знаю – может, меня сегодня ножиком пырнут. Мальчишки эти. Я спиной к ним поворачиваться боюсь.

Глаза ее глядели наивно и кругло. «Девочка – подумала вдруг директриса, – горластая, наивная. Сразу после института – и вот: сразу завуч в мужской школе. А что делать? Людей сейчас везде не хватает».

Похлопала ее по руке:

– А вот бояться не надо. Дети есть дети. Прежде всего, они дети. А не волчата. Им нужны ласка, доброта, внимание.

– Ему? Этому!?

Слово «ласка» ее потрясло:

– Ласка? Да это же…

Она хотела повторить «волчонок», но опять вспомнила гадкое, бесхребетное и близорукое слово «ласка», скривилась. Уверенно закончила:

– Будущий бандит! Сегодня – прогулы. Завтра – кража. Послезавтра – тюрьма.

– А это! – подняла палец директриса. – Уже зависит от нас с вами и коллектива. Кем эти мальчики станут в будущем.

– Да, но… Как выковать из них советских детей? Как привить им знания и воспитание? Как выполнить задачу, которую возложила на нас партия? Может, их поздно воспитывать? Их изолировать надо! Может, пора подать соответствующий тревожный сигнал… – завуч воздела глаза. Столкнулась с колючими прищуренными глазками, нанесенными типографской краской. Испугалась собственной дерзости. Перевела взгляд ниже – в воображаемые области городских и районных отделов народного образования, и только тогда вымолвила:

– …наверх?

«Горластая, наивная, опасная», – подумала директриса.

Улыбнулась. Опять похлопала ее по руке:

– Еленочка Петровна. Справимся.

Она покосилась на портреты, как будто те могли ее видеть и слышать, и громко добавила:

– Мы же советские люди. Партия и страна поставили перед нами задачу.

Она была старше, она была опытным педагогом, то есть давно знала, как легко обмануть молодых. Строго сказала:

– Если чувствуете, что не справляетесь, переводитесь в женскую школу. Никто вас за это не осудит.

И с удовольствием убедилась: ровно на такой результат она и рассчитывала. Рот завуча захлопнулся. На щеках расцвели два розовых пятна. Та замотала головой, смутилась, встала:

– Партия поставила задачу, я справлюсь!

– Уверены?

– Я справлюсь!

Директриса внутренне усмехнулась. «Просто горластая наивная девочка. Ничего в молодости хорошего, кроме здоровых суставов», – подумала она. Победно стукнула о стол папки с личными делами «дефективных», выравнивая корешки. Отложила. Подвинула к себе стопку тетрадей. Она рада была, что ее собственная молодость прошла навсегда:

– Вот и славно!

К двери завуч Елена Петровна пошла на цыпочках. Недоумевающий взгляд директрисы проследовал за ней. А потом снова окунулся в тетради.

Директриса повидала много детей, разбиралась в людях. Не ошиблась и на сей раз. Елена Петровна была и горластой, и наивной. Ошиблась директриса лишь в порядке слов. Елена Петровна была прежде всего опасной. Потому что никогда не сомневалась в своей правоте.

Она не собиралась сдаваться.

Затаила дыхание у самой двери. Быстро распахнула. Не поверила. Выглянула в коридор. Покрутила головой туда, сюда. Пусто. Шурка под дверью не подслушивал.

«Значит, затеял что похуже». Тихой охотничьей походкой индейца племени сиу Елена Петровна направилась к туалетам, издалека втягивая носом воздух. Готовая пуститься вскачь, как только почует первые молекулы папиросного дымка.

У двери класса Шурка замер. Тишина была такая необычная, что поднялись дыбом волоски на руках. «Драпануть?» – промелькнуло.

Он поднял взгляд. Убедился. Нет, дверь правильная.

Тишина – неправильная.

Обычно в классе хлопали партами, грохали стульями. Гоготали. Шептались. Шуршали. Завывали. Вскрикивали. Постукивали. Скрипели. Когда этот разнообразный шум умолкал… А умолкал он обычно после того, как в дверь просовывалась все еще бритая на военный лад голова физрука Окунева или военрука Дыбина. Окунев (или Дыбин) гаркал: «Ма-а-ал! – чать!» И: «Сми-и-ир! – на!»

И шел в следующий класс. Усмирять следующую бурю.

Иногда, правда, шум умолкал вдруг, сам по себе. Такое тоже бывало.

В эти внезапные мгновения абсолютной тишины доносился голос учителя истории Матвея Ивановича:

– …тогда сказал Александр Невский…

Но прореха тут же смыкалась. Грюк, стук, грохот, вскрики навеки покрывали тайной, что же сказал Александр Невский.

Вот что было правильно.

Шурка осторожно подошел к двери. Осторожно опустил вниз ручку. Осторожно толкнул. И удивился.

Все остальное было как обычно.

Матвей Иванович, тоненький и сухой, как будто составленный из щепок и лучин, расхаживал перед доской. В руке его была указка. На доске висела карта. Лица были обращены на нее. Матвей Иванович заметил Шурку, махнул нетерпеливо: входи же. Тем же нетерпением дохнуло от класса: от всех этих бритых голов, от всех этих вытянувшихся спин, от всех этих распахнутых ушей.

Шурка проскользнул. Тихо сел. Стул скрипнул. Но никто даже не скосил глаза.

– Дыбин пролетел? – прошептал Шурка.

В ответ никто даже не моргнул. Взгляды порхали за указкой. Матвей Иванович разрумянился от собственного рассказа:

– И вот здесь немцам пришлось закрывать брешь. Они подтягивают двенадцать… Двенадцать! – с каким-то восторгом повторил Матвей Иванович, – …дивизий с других участков советско-германского фронта. Девять пехотных дивизий! Одну танковую дивизию! Одну моторизованную бригаду из первой танковой и одну из восьмой армии под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна. Немцы пытаются закрыть брешь. Понимаете, ребята?