Катя Комлева - Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу

• Название: Счастливый случай. История о том, как раны обнажают душу
• Автор: Катя Комлева
• Жанр: Биографии
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-106852-3

…Она любила танцевать, ощущая молодость и свободу в каждом движении. Но один случай изменил все, и она оказалась запертой в клетке собственного тела. Ей пришлось пройти непростой путь, прежде чем она осознала, что счастье можно найти даже в горе. Эта книга о том, как: • полюбить свои раны и принять себя, • пройти тяжелые испытания и заново влюбиться в жизнь, • пробудить сознание от спячки и научиться мечтать по-крупному!

---

После того как я оказывалась на операционном столе, проходило еще несколько минут в приготовлениях. Я лежала, ждала и старалась ни о чем не думать. Мимо меня проходили люди в белых халатах, а я представляла себя со стороны. Неужели это и вправду я? Какое странное место для меня, какие неподходящие, непривычные декорации. Это точно все по-настоящему? Может, мне это кажется или снится?

Я не могу сказать, что эти мысли были грустными или тяжелыми. Мне было интересно, что будет дальше, все так необычно. Какая интересная у меня жизнь получается. Конечно, и радоваться было нечему, но я и не грустила. Просто пыталась найти себя в этой новой реальности. А потом находила и смирялась. Я ведь все равно уже не могу ничего изменить, тогда зачем грустить? Нет никакого в этом смысла.

Иногда мне казалось, что все это – эксперимент над человеческим сознанием, над моим сознанием. Что ученые проверяют, могут ли иллюзии сопровождаться реальными ощущениями, может ли воображение человека быть настолько ярким, что события, переживаемые только в мыслях, смогут вызвать реальную, настоящую боль. Тогда на какое-то мгновение я очень радовалась – сейчас они нажмут у себя в компьютерах кнопку «отмена», и я снова вернусь туда, откуда все начиналось.

И неважно, где будет эта точка начала. В момент, когда диспетчер совершил ошибку, в результате которой давление в трубе повысилось в три раза выше нормы. Или в тот момент, когда мы с Аней и Яной решали, куда поедем отдыхать поздним вечером 15 октября. Или я снова окажусь зародышем внутри маминой утробы. Главное, что вся эта боль, увечья, ужас в глазах родных – это все понарошку.

Но реальность была слишком явной, слишком необратимой. Способности ясно мыслить я не теряла, и мне каждый раз приходилось признаваться самой себе, что все это происходит по-настоящему и время повернуть вспять никак не получится. И тут совсем не важно, богатые у меня родители или нет, какой пост занимает мой дедушка, – со временем договориться никто не может. Оно одинаково рисует морщины на лицах людей всех статусов и положений, оно вообще не делит людей ни по одному принципу, перед ним все равны. Так же все равны и перед горем, которое уже случилось, и теперь нам нужно было научиться с ним сосуществовать.

Но я не сильно расстраивалась, потому что всегда принимала потрясения как-то по-особенному. Потрясений к своим 20 годам я, конечно, видела не так уж много, но все они отразились на моем характере, моем восприятии и подготовили меня к этой тяжелой борьбе за свою жизнь. Когда мне было пятнадцать, я впервые увидела смерть очень близко – умер отец моего близкого друга, и я пошла с ним на похороны, чтобы поддержать. Когда мне было семнадцать, развелись родители, через год после этого – вторые похороны, на которых мне пришлось побывать. Умерла вторая жена дедушки. А за год до моей аварии трагически погиб мой старший двоюродный брат, ему было 23. И каждый раз, сталкиваясь с каким-то горем, я строила вокруг своего хрупкого впечатлительного сознания мощную стену: «Все нормально, так и должно быть». Убеждала себя, что ничего особенного не случилось, что просто так ничего не происходит, а раз так случилось, значит, это правильно, как бы ни было горько.

Вот и в этот раз, лежа на операционном столе, я думала, что все на своих местах, эти места мы не сами выбираем, наша задача – адаптироваться к любой ситуации. Слезами делу не поможешь, значит, у меня такой путь.

* * *

У нас с папой было негласное правило – каждый раз, просыпаясь после наркоза, я должна была первым делом видеть именно его. Если я, очнувшись, чувствовала его руку на своей, значит, мне не было страшно. Он отдавал мне все свои силы, и это было очень важно, неизмеримо важно, и его ни разу ничто не остановило – он не пропустил ни одной моей операции, ни одной перевязки, ни одной процедуры. Как только я с трудом открывала глаза, из последних сил улыбаясь, я видела его родное лицо и была счастлива. Причем никто не мог заменить его. Мне, конечно, было крайне важно видеть всех моих родственников и друзей, но после операций нужен был только он.

– Поспи, поспи еще, Катюша.

Папа видел, насколько я была слаба, но мне хотелось быть здесь, с ним, держать его за руку еще крепче. Я умоляла его тайком от врачей поить меня морсом – после наркоза несколько часов нельзя ни есть, ни пить, но внутри все пересыхало, и иногда он не мог устоять и давал мне по глоточку в час. Мы много разговаривали, и, несмотря на всю трагическую абсурдность ситуации, эти разговоры были, пожалуй, самыми откровенными, искренними и трогательными, какие только могут происходить между отцом и дочерью. Я еле ворочала языком, но делилась с ним всем, что было на уме, всем, чем раньше делиться не было времени или подходящего случая.

Надо сказать, что от наркоза я отходила достаточно легко, но боль в эти моменты забиралась на самый высокий свой пик, на котором ее вообще мог вынести нормальный человек. На голени и стопы, на которых не было ни одного островка кожи, накладывали специальную смесь, которая, помимо прочего, предотвращала прилипание бинтов к оголенным тканям. Иногда боль завладевала мной настолько, что сопротивляться было уже бесполезно, но смириться и перетерпеть тоже было невозможно. Я впадала в бред, пыталась уснуть, но ноги горели, как будто их облили бензином и подожгли. Папа искал врачей, просил их хоть как-то мне помочь, но обезболивать сильнее было уже нельзя – сердце могло не выдержать. Тогда папа, едва сдерживаясь, брал меня за руку, гладил по голове и говорил:

– Придется потерпеть, Катюша.

– Ты только не уходи, умоляю, не отпускай меня, побудь со мной.

Звучали уже какие-то остатки моего голоса. В эти мучительные мгновения я проваливалась в глубины своего подсознания.

– Я тут, я с тобой.

Главное, что до меня все еще мог доноситься его голос. «Буду бороться ради него, я ему нужна!»

– Папа, не могу спать. Меня черти за ноги в ад тащат.

В бреду у меня часто были подобные видения. Мне надо было как-то обозначить боль, материализовать ее, чтобы можно было с ней сражаться. Она постоянно меняла облики, было очень сложно ее уловить. И вот я увидела этих чертей, страшных именно настолько, какими их малюют. Сами красные, глаза дикие, они хозяева и ведут себя по-хозяйски бесцеремонно. Черти знали, что мои силы на исходе, и играли со мной, все сильнее и сильнее истощая. Они схватили меня за ноги и начали тащить к себе. Сил защищаться не было, но и сдаваться мне было никак нельзя. Я молилась, и черти теряли свои очертания, исчезали, и проступало голубое небо.

Считалось, что я победила, если смогла уснуть. Сны мне тоже снились странные. Однажды приснилось, что я уже взрослая женщина, мне чуть за сорок, у меня двое детей, муж и мы всей семьей отдыхаем на море. Солнце светит ярко, греет, волны бьются о песок, повсюду раздается детский смех, кто-то купается, кто-то играет в пляжный волейбол – жизнь бьет ключом, она насыщенная и приятная. И тут ко мне подходит маленький мальчик с зажатым кулачком и говорит мне:

– Женщина, это не вы тут пальцы потеряли?

И протягивает мне мои пальцы, все в песке.

Но этот сон мне не показался страшным, скорее, наоборот, забавным. Помню, я тогда его рассказывала в шутливой форме всем, кто ко мне приходил, и все смеялись. Вообще, юмор – это то, что с самого начала помогало мне и помогает до сих пор. Почти все на свете можно перевести в шутку и посмеяться. Посмеяться над собой, над обстоятельствами. Когда юмор деликатный и понятный для большинства, шутить можно на любую тему. Юмор сближает, разряжает любую обстановку. Смеяться от души полезно для здоровья, и мы всегда много смеялись над тем, над чем можно было бы и поплакать.

Помню, как впервые папа похвалил меня за силу. Он передал мне слова врачей:

– У нас вон взрослые мужики стонут целыми днями, рыдают, орут. А Катя ваша вроде такая молодая, такая маленькая и хрупкая с виду, и ожоги у нее посерьезнее, чем у многих, а она все молча принимает – это просто удивительно.

Раньше мне никогда не приходилось задумываться о силе, поэтому я не то что считала себя слабой, я вообще себя в этом отношении еще не знала. И мне, конечно, было приятно, что ко мне все применяют такой новый для меня термин, но я сама не видела ничего особенного в своем поведении. Не старалась специально быть именно сильной, а просто адаптировалась к ситуации единственным существующим для меня способом. Для меня мое поведение и реакция на все происходящее были скорее обычными, естественными. Но быть «сильной», особенно в глазах моего папы, мне очень понравилось. Я всегда хотела, чтобы он мной гордился. Но сама себя я стала считать сильной намного позже.

* * *

Глубокие ожоги особенно опасны тем, что при некрозе глубоких слоев тканей происходит разложение белка, и этот продукт разложения очень токсичен и опасен для жизни. Врачи регулярно делали перевязки, с максимально возможной частотой удаляли все мертвые ткани, но, видимо, моя судьба посчитала, что испытаний я еще вынесла недостаточно. Ядовитый элемент попал в кровь, начался сепсис.