Джон Лайдон - Rotten. Вход воспрещен. Культовая биография фронтмена Sex Pistols Джонни Лайдона

• Название: Rotten. Вход воспрещен. Культовая биография фронтмена Sex Pistols Джонни Лайдона
• Автор: Джон Лайдон
• Жанр: Зарубежная публицистика
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-105300-0

Сумасшедшая, веселая, протестная, агрессивная автобиография отца британского панка Джонни Лайдона. Солист легендарной панк-группы Sex Pistols, более известный как Роттен, рассказывает полную историю своей жизни, начиная с неблагополучного детства и заканчивая годами рассвета в статусе настоящей иконы панка и культового явления в музыке, культуре и моде. Почему Роттен ненавидел Нэнси Спанжен, презирал Вивьен Вествуд, а к Сиду Вишесу относился как к ребенку? Чего Sex Pistols стоило постоянно играть с огнем и ходить по самой грани допустимого, оставаясь в топе рейтингов и под прицелом вездесущих медиа? Обо всем этом в первой автобиографии легенды.

---

Пока я был маленьким мальчиком, это меня изрядно беспокоило. «О, Боже, я обречен, я остался без классовой принадлежности!» Сегодня мне по барабану, что они думают. Я всегда причислял и причисляю себя к рабочему классу, хотя рабочий класс меня к себе не причисляет. Вот так сложились звезды. В школе ситуация была аналогичной. Если вдруг ты прочел какую-либо книгу, да еще вдруг понял, что в ней написано, то тебя моментально начинали считать снобом и зазнайкой. Отлично, я готов принять оба ярлыка, если вам так удобно. Я думаю, что быть чуть умнее – куда лучше, чем быть пивным алкашом, жизнью которого, как жизнью барана, всегда кто-то управляет.

В четырнадцать лет музыка приобрела для меня огромное значение. Я начал покупать записи, и это было для меня самым забавным делом – никуда не ходить, а просто сидеть дома и проигрывать треки для себя. У меня никогда не было желания стать музыкантом.

Я и сегодня не музыкант и рад этому. Я – шумный структуралист. Если я пошумел и через некоторое время повторил этот шум, то да, вот моя музыка.

Я не думаю, что вам надо забивать себе голову музыкальной теорией, если вы не играете в классическом оркестре. Я начал слушать классическую музыку гораздо позже, когда мое сознание сформировалось в слегка более позитивную сторону. Но мое детское сознание классику не воспринимало.

Я отчетливо помню те ужасные времена, когда школа отвозила нас в Фэрфилд Холл и мы должны были слушать эти унылые оркестры час за часом. Неизбежно мы натыкались там на ребят из других школ, и под звуки увертюры к опере «Вильгельм Телль», исполняемой оркестром, там разражалась великая битва с участием пяти сотен школьных воинов-раздолбаев.

Дуд-дуд-дуд. Дуд-дуд-дунт. Дуд-дуд-дун-дунт-дунт – слышались звуки оркестра.

Трах! Бах! Ба-бах! – раздавались звуки великой битвы.

Конечно, свою любовь к музыке я никоим образом не ассоциирую со школой. Музыкальные уроки в католической школе были просто фарсом. Репертуар был насквозь тухлым. Мы исполняли какое-нибудь «Лебединое озеро» и прочий нафталин. Нам раздавали маленькие металлические треугольники. На тот момент мы уже были тринадцатилетними лбами и с этими треугольниками чувствовали себя пациентами психушки. Такие вот они, католические школы моего прошлого. Конечно же, треугольников на всех не хватало. На класс из сорока детей школа могла наскрести лишь шесть треугольников, поэтому они кочевали по кругу. Были еще пластиковые флейты, всего две. От вас ожидали, что вы купите свои собственные, однако позволить себе приобрести эти флейты никто не мог, поэтому все это было какой-то бессмыслицей. Еще нас постоянно заставляли петь хором. Естественно, задача была в том, чтобы петь как можно хуже, чтобы всеми способами избежать последующего облачения в те одеяния, в которые выряжали девчонок, чтобы направить в церковь на песнопения. Мне кажется, что католическая школа пыталась из всех нас сделать священников. Чтобы держаться в стороне от этого фарса, нужно было проявлять нехилые умственные способности.

Быть может, сегодня школы хоть немного, но изменились.

Но ранее они никогда не поощряли никаких дискуссий. Все было до невозможности примитивно – прочти, сформируй мнение, но класть они хотели на это мнение! Детям задается вектор мышления, а потому старомодное обучение уже миллион раз доказало свою неэффективность. Привилегированность учителей – это сплошная беллетристика, помноженная на стандартизацию. Они работают, чтобы унижать тебя и заставлять бить челом и преклонять колени. Хотите – верьте, хотите – нет, но есть люди, которые пытаются вернуть эту систему в школу снова. Так они видят закон и порядок в обществе будущего!

Католические школы в Британии были очень геттообразные.

Им приходилось быть такими, потому что большинство из них не принадлежат государству, а это значит, что они финансируются из независимых источников. Конечно, когда в классе сорок человек, почти невозможно сохранить какую-либо организацию или дисциплину. Но не дисциплиной единой жива школа – образовательный процесс должен быть интересным, чего католическая школа сделать не могла. Их девиз был таков: «Закрой рот! Тебя должны видеть, но не слышать!»

Вот тут-то все и катится к черту.

Тогда-то мелкие тихони вроде меня превращаются в бунтарей. Ты начинаешь видеть изъяны системы и можешь применить свои знания, когда власть имущие начинают демонстрировать слабость; вода, как известно, точит камень, и даже то, что кажется несгибаемым, однажды все равно согнется.

Я чувствовал себя совершенно незнакомым человеком, когда вернулся из больницы, в которой провел год, после тяжелого менингита. Мне пришлось много работать, чтобы догнать школьную программу. Но как только я догнал ее, я сразу выбрал другой путь. Я вовсе не стремился быть лучше других, просто хотел идти собственной дорогой. Все мои друзья сами выбрали свой путь.

У меня не так много друзей, но все они сами нашли свою судьбу, все они индивидуалисты. И никак не вписываются в припудренную и прилизанную систему.

Я люблю сумасшедших людей, особенно тех, кто не боится рисковать.

Школа была настоящей тюрьмой. Они пытаются применять систему притеснения и унижения, чтобы прессовать учеников. Чтобы ассимилироваться в толпе, где тебя обязательно дразнит какой-нибудь кретин, нужно его подкупить. Чем мы и занимались. Каждому надо было объяснять, что ты делаешь и зачем ты это делаешь. Если ты показываешь, что прилагаешь усилия, чтобы добиться результатов, то они воспринимали это как изворотливость. Может быть, мне просто везло. Наши обидчики были вменяемыми. Я был ловок и умен, и цеплять меня им не удавалось.

Фишка была в том, что каждого, кто пытался меня обидеть, я титуловал как «Сэр», «Ваше Величество». Помню, как бесило меня обращение «сэр» или «мисс» к учителям. Обращение «Сэр» полагает раболепное подчинение, чему я противился. Я не понимаю, почему образование – это синоним слову «подчинение». Конечно, можно уважать учителя за то, что он знает больше, чем ты. Твоя задача – получить максимум знаний, чтобы повысить свой уровень образованности, а не чувствовать себя существом второго сорта. Слово «учитель» предполагает именно такое значение. Тогда мои друзья думали, что я идиот. «И что с того, все это делают», – говорили они. Но это же бред!

Я никогда не думал, что стану исполнителем, кроме как в школе, где нам давали уроки драмы один раз в год. Тогда они проводились в Уильям Йорк и нравились мне только потому, что наша учительница была потрясающе красива. Других таких в нашей школе не было.

Ее звали Салли. У нее были длинные черные роскошные волосы, длинные ноги и мини-юбка. Хммм… ну да. Я бы мог стать актером с такой учительницей. Мне нравилось, что можно было примерить маску другого человека и почувствовать себя кем-то иным. Учительница хотела, чтобы мы посещали кружки драмы и собрания поздно вечером. Именно тогда я потерял интерес к драмкружку, потому что там не было мест для людей из рабочего класса. Снова ограничения. Урок актерского мастерства ограничивался четырьмя стенами, и тебя судили по знаниям, а не по таланту. Оглядываясь назад, могу сказать, что сама идея сдачи какого-то экзамена, после которого ты можешь стать актером, казалась мне полной чушью.

Вспоминая прошлое, я могу сказать, что у меня была достаточно прогрессивная семья. Но тогда, конечно, я этого не ощущал. Своим воспитанием они не причинили мне вреда. Моя мама всегда смягчала напор отца: «Оставь его в покое, он разберется!» Моя мама была благоразумной ирландкой. Я использую этот термин, потому что были еще и неблагоразумные ирландцы, которые вели себя как монстры по отношению к детям. Была такая семейка Холи Джо. Всякий раз, когда в их семье ребенок совершал проступок, они открывали свой бездонный религиозный ящик, в котором хранили разные виды наказания: от зажигания свечей до приказа немедленно перецеловать все статуи и изображения.

Как-то раз меня поймали за мастурбацией. Мой младший брат Мартин сообщил об этом маме. Я забыл закрыть дверь в туалет.

Он закричал: «Мама, папа, Джонни сидит на унитазе наоборот и делает что-то смешное!» Это был ужас. Позорище. Но мои родители никогда об этом не говорили. Они просто велели Мартину заткнуться. Он тогда был еще совсем маленьким. Можете себе представить этот подход к воспитанию в стиле «Папа лучше знает»[20] – в конце пятидесятых по телевидению шел такой американский ситком. Должен признаться, меня не притесняли. В семьях среднего класса как раз наоборот детей всегда унижают за то, что считается нормальным явлением.

Меня за плохое поведение наказывали не столь часто, как моего младшего брата Джимми. Вот он-то был проходимцем. Я был тихим и себе на уме. Я не делал ничего ни хорошего, ни плохого.

На рождественских вечеринках я всегда сидел в темном углу. Мой брат же всегда вытанцовывал под аплодисменты родственников. Забавно, что, в конечном счете, именно я занялся танцульками на сцене.