Ильгар Сафат - Моя необработанная форма

• Название: Моя необработанная форма
• Автор: Ильгар Сафат
• Жанр: Триллер
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-100563-4

«Моя необработанная форма» – это психологический триллер о боксере по прозвищу «Голем». Он чемпион, но мало кто знает, что ни слава, ни деньги не приносят ему удовольствия. Тяжелое детство превратило его в монстра, который испытывает яркие эмоции, только впадая в неистовство. Параллельно с историей боксера мы видим жизнь успешного писателя, прошедшего сложный путь к успеху, но потерявшего по дороге психическое равновесие. Такие разные люди, но есть тайна, которая их объединяет… Содержит нецензурную брань.

---

«Мы – обитатели бреда!» – вспомнил я слова Годжаева, которые оказались недалеки от истины. Сознание, окруженное миром, заваленное грудой предметов: как высвободить тебя? К тебе прилипают эмоции людей, пачкают тебя, не дают свободно двигаться. Заоконная дичь усиливала абсурд и ирреальность мероприятия, происходящего в декадентском салоне. Но во всем этом безумии было и что-то пьянящее. Надеюсь, вино тут ни при чем. Это удивительно, но я начинаю размышлять о времени в сугубо пространственных категориях. Чем осознаннее я живу, тем полнее отпущенное мне время и тем протяженнее то пространство, в котором я в данный момент нахожусь. Эти три категории взаимосвязаны: сознание, время и пространство. Более того, нет никаких сомнений в том, что эти три категории лишь разные проявления единого целого. Если все происходящее – это сон, то появиться он мог только в мозгу человека психически нездорового. Неужели в этом квартале никто не живет? Почему презентация моего романа проводится именно здесь, в этом трущобном, заброшенном месте? И что это за роман? Как он называется? О чем он? Вопросов становилось все больше.

11. ВНУТРИ ТРЕЩИНЫ

В это время к роялю, стоявшему в центре зала, подошел человек и стал играть что-то элегически заунывное. Что-то вроде Шопена. Понятное дело, это только усилило мое и без того тоскливое настроение. На душе стало так паршиво, что я готов был выброситься из окна, но стекла в здании слишком толстые, их не разбить. Лучшее место для бегства – собственное сознание. В моем сознании вспыхивали образы прошлого (возможно, не моего, так как я был уверен, что ничего из того, что мне в эту минуту представляется, в реальности со мною не происходило и произойти не могло). Почему-то я стал отождествлять себя с чернокожей женщиной, с первобытной охотницей, склонившейся над разодранным трупом антилопы и рвущей зубами еще не успевшее остыть мясо поверженного зверя. Вкус крови был так приятен и так привычен, будто я ее пью ежедневно и это излюбленный мой напиток, сродни красному полусухому. Антилопа уже перестала конвульсивно вздрагивать и выкатила выпуклые глаза на ночной шатер, усыпанный звездами. Неужели я все еще внутри этой тесной трещины в полу? Или это не трещина, а раскинувшийся на десятки километров первобытный каньон? Так или иначе, но здесь мне намного уютнее, чем на светском, мать его, рауте, среди околобогемной шпаны, среди гламурных шлюх и педерастов. Но морок быстро рассеялся, и кровь антилопы, к сожалению, и в самом деле оказалась красным вином, не самого, впрочем, отвратительного качества.

– За ваш успех! – мне пришлось еще раз чокнуться с этим назойливым типом, как его там, с «доктором Годжаевым». – Ваш новый роман великолепен! Надеюсь, вас не смущают мои льстивые речи! Поверьте, это от чистого сердца! Хо-хо-хо! От чистого, так сказать, сердца! Давайте выпьем!

Мы выпили. Если так пойдет и дальше, то у нас с этим гнусом в скором времени дойдет и до брудершафта.

Меня трясло, как наркомана, хотя я не то что наркотики, даже сигареты не употребляю. Завязал с дурными привычками много лет тому назад. Это всем известно. Но отчего тогда эта дрожь и тошнотворное чувство, будто в животе у меня работает миксер? Может быть, я отравился рыбой, ломтики которой, нанизанные на зубочистки, в изобилии лежали на блюдах? Или черной икрой? Но я не помню, что брал что-нибудь со стола. Нет-нет, этого не было. Я ни к чему не притрагивался, это исключено. Я был не в состоянии запихнуть в себя съестное. От одной только мысли о еде душила тошнота. Неприятный ком подкатывает к горлу и просится наружу. Или, может быть, это просто нервная дрожь, возникшая от дискомфорта, сковавшего меня на этой тухлой вечеринке? От головокружения, свалившего меня на пол? Не знаю. Но Годжаев, кажется, заметил мое состояние и вновь направил на меня свои белесые бельма. Доктор покалывает меня булавками глаз, протыкает взглядом, явно получая от этого удовольствие.

– С вами все в порядке, мой друг? Может быть, выпьете что-нибудь покрепче? Я знаю, что вы не курите, так я бы предложил вам кое-что успокаивающее, вы меня понимаете? Хо-хо! Вначале мне показалось, что вы поскользнулись на отполированном полу, но теперь я вижу, что вы упали не от этого. Была другая причина!

Я и эту его реплику не удостоил ответом, но моя холодность Годжаева, похоже, не заботила. Как, впрочем, и тот лихорадочный озноб, которым я был охвачен. Он достал из золоченого портсигара свернутую самокрутку, раскурил ее от стоявшего рядом канделябра и выпустил изо рта кольцо дыма. Несколько человек с завистью покосились на доктора, а одна смазливая блондинка с полуоголенной грудью встала у Годжаева за спиной и принялась похотливо, как кошка, об него тереться. Годжаев, сделав пару затяжек, передал самокрутку девушке, и та, достав из сумочки длинный мундштук, вставила в него окурок и отошла в сторону. Доктор с плотоядной ухмылкой посмотрел на голую спину блондинки, белевшую в вырезе ее вечернего платья. Глазки его замаслились.

– Зря. Иногда помогает. Но вам, с вашим патологическим воображением, и в самом деле лучше воздерживаться. Стимуляторы хороши для бездарностей, а вам, несомненному гению, они не нужны. Представляю, куда бы вас занесло, пристрастись вы к подобного рода безделицам! Право, не стоит! Я, как специалист, предпочитаю наблюдать за блужданиями вашей отчаявшейся мысли, за пируэтами вашего мятущегося разума, и пусть он не будет омрачен стимулирующим мусором! Плебейские радости! Вам это ни к чему! Оставим наркотики бездарям! Я – за чистое искусство!

Теперь запела пышногрудая оперная певица. Она исполняла арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта. Декольте певицы было таким глубоким, что все гости, затаив дыхание, ожидали, когда две увесистые дыни вывалятся из-под платья. Но этого, к сожалению, не произошло. Все облегченно выдохнули и стали аплодировать.

– Маленькие люди устраивают себе маленькие праздники и очень боятся, что кто-то им их испортит. Таких людей, как вы, обычно на подобные мероприятия не зовут. Но сегодня – особый случай. Ведь именно из-за вас и собрались тут все эти люди. Неужели вы и этого не помните? Ну, мой друг, вы начинаете меня пугать. Поток сознания, погружение в бессознательное – это, конечно, хорошо, но нельзя ведь так отрываться от реальности! Как же вы книги пишете, если не способны вспомнить элементарнейшие вещи? Так можно и буквы все позабыть, хо-хо! – Годжаев не умолкал ни на минуту, его трескотня начинала меня раздражать. Он напоминал мне докучливого кинокритика из фильма «8 1/2» Федерико Феллини. И я, подобно Гвидо Ансельми, герою Феллини, был бы рад вздернуть эту переполненную фекалиями и мозгами чахлую тушку на первом попавшемся суку. Бац! – и Годжаев висит на ветке. Хруст шейных позвонков и высунутый язык! Прелесть! Ну а если бы этот сук принадлежал раскидистому дереву, например африканскому ши, я развесил бы на нем и всех присутствовавших в зале людей. Всех до одного, включая секьюрити и официантов. Нет никаких сомнений. Меня тошнило. Слишком велико было мое отвращение к тем лицам, что клубились вокруг и поминутно норовили заискивающе заглянуть мне в глаза. Внутри живота поднималась волна негодования, и во что она выльется – я не знал.

12. ГОДЖАЕВ ЛЬСТИТ

– Как еще мы можем понять несовершенство этого мира? Только через отсутствие чего-то такого, чего не хватает именно нам. Все просто, как в детской считалочке. Нет лишь детской зоркости и детского понимания мира, детской чистоты. Впрочем, в нынешнюю эпоху поглупели даже дети, они растут без поэзии, без стремления к героизму, без сказки в душе. Это ужасно: они так же банальны, как и их родители. На вас в этом смысле лежит высокая миссия, маэстро. Вы ведь своими дикими романами даже прожженных циников превращаете в малых детей. Мне кажется, читая ваши книги, беспомощность перед жизнью ощущают все, вплоть до биржевых маклеров, спекулянтов и ростовщиков. Даже политики, черт их подери, чувствуют некий зуд в том месте, где у них раньше была душа (если, конечно, мы можем допустить мысль, что и современные политики рождаются на свет божий с душою и сердцем, я лично в это не верю). Ваш талант – это великий дар, берегите его! Да что я, в самом деле, нашел, кого учить! Вы ведь понимаете все не хуже меня, по крайней мере в сфере искусства – уж точно. Единственное, с чем вам никак не удается справиться (уж извините меня за прямоту), так это личная самоидентификация. Вот где ваша ахиллесова пята, так сказать, это я вам не только как врач говорю, но и как истый ваш почитатель. И знаете, с каждым новым романом вы уходите все дальше и дальше от себя самого (это я уже только как врач). Но тем увлекательнее каждое новое ваше произведение. Тут, конечно, говорит мой читательский эгоизм. Как романист вы великолепны, вас просто невозможно предугадать. А это и есть один из признаков настоящего искусства. Не так ли? За вас, маэстро, за вас, за вас, за вас! – пьяный чертяка, при всей никчемности своих габаритов, закладывал за воротник будь здоров, бокал за бокалом. Несмотря на многолетний опыт алкоголизма, за ним мне было не угнаться. Мне стало вдруг казаться: а не хочет ли этот незнакомец меня напоить, высмеять и выставить публично дураком? Может быть, это один из моих завистливых собратьев по перу, которые, я знаю, просто ненавидят меня и мои книги, будто я их публикую по рукописям, украденным у инвалидов! Да плевать! Чем безобразнее будет скандал (а скандал непременно будет, я это чувствовал спинным мозгом), тем благоприятнее все скажется на продаже романа. Таковы механизмы индустрии. Скандал, книга, скандал – все просто, как в детской считалочке.