Алексей Решетун - Между жизнями. Судмедэксперт о людях и профессии

• Название: Между жизнями. Судмедэксперт о людях и профессии
• Автор: Алексей Решетун
• Жанр: Медицина
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-117601-3

Алексей Решетун – человек, который по долгу службы ежедневно сталкивается лицом к лицу со смертью. Пройдя долгий путь обучения в медицинском вузе и процесс становления профессионалами, судмедэксперты приобретают свое особое мировоззрение – мрачноватое, чуть циничное, но не лишенное юмора. Каждый день становясь свидетелями смерти – внезапной, нелепой, трагичной, а порой и долгожданной, – они тем не менее не теряют жажды познания и интереса к миру и людям. Судмедэксперт может рассказать нам многое о ценности жизни и цене ошибок, на которые люди порой предпочитают закрывать глаза. Конечно, итог все равно один – «все там будем». Но именно на секционном столе лучше всего видны последствия наплевательского отношения человека к собственной жизни, единственной и неповторимой! От не пристегнутого ремня безопасности до пристрастия к наркотическим веществам. Жизнь каждого из нас многогранна, неповторима и интересна, поэтому и проживать ее хочется с полной отдачей – и желательно долго. И может быть именно рассказ Алексея Решетуна позволит нам не только познакомиться изнутри с бытностью судмедэксперта и посмеяться над реальными историями, но и задуматься о том, как раньше времени не стать анатомическим препаратом.

---

Позже, обучаясь в медицинском институте, я вспоминал, что именно при забое крупного рогатого скота наблюдал артериальное кровотечение, фонтанирование крови, вдавленные переломы костей черепа, сокращение отдельных мышечных волокон после смерти. Помню, я обратил внимание на бычьи легкие, которые отличались от легких поросенка. Они были светло-розовые, почти белые, и на этом белом фоне выделялись темно-красные пятна – будто на них кто-то брызнул кровью. Естественно, меня это заинтересовало, и отец мне объяснил, что белыми легкие становятся от потери крови (при рассечении артерий и вен шеи возникает обильное кровотечение), а темно-красные пятна – это кровь, которая попала в легкие через перерезанную трахею, и называется это явление аспирацией. Потом я неоднократно видел точно такую же картину у людей, погибших от кровопотери. Людей тоже иногда убивают, перерезая им горло.

Конечно, в детстве я не предполагал, что стану судмедэкспертом, но выучившись, понял, насколько полезным в профессиональном плане было для меня участие в таких заготовках мяса…

А хотите, я расскажу вам об одном случае, который, наверное, мог бы стать подарком для моего психолога, если бы он у меня был?»

«Валяйте, – ответил я. Мое воображение вмиг нарисовало жуткую картину: я в серой рубашке в крупную черную клетку, черной футболке с красно-белой аппликацией и в джинсовых брюках стою под струей крови, бьющей фонтаном из перерезанного коровьего горла; кровь заливает мне глаза, я даже пытаюсь смахнуть ее рукой… Будто очнувшись, я повторил: – Рассказывайте, в забое какого еще скота вы участвовали?»

«Это, скорее, случайный эпизод из детства, – продолжал эксперт. – В тех местах, где обитали домашние животные, а также в помещениях для хранения кормов нередко объявлялись крысы. Уникальные животные, хитрые и очень умные. Например, они точно знали, в какое время я кормил свиней, и ждали, когда я вывалю ведро с кормом в корыто. После этого, нередко даже не дождавшись моего ухода, они подбегали и подъедали те кусочки корма, которые вываливались у свиней изо рта. Один раз слишком наглая или слишком голодная крыса залезла в корыто, но свинья зацепила ее вместе с кормом и сжевала, думаю, даже не заметив. Крыса орала как резаная, но свинье было все равно. Однажды, когда я играл во дворе с топором (я всегда любил топоры, ножи и другие острые штуки), из-под двери кладовки вышла крыса. Она медленно пересекала двор, покачиваясь из стороны в сторону. «Отравы наелась», – догадался я. Ядовитую приманку раскладывали специально для крыс, и эта наверняка была отравлена – обычно крысы бегают очень быстро, да и днем не особенно показываются. Естественное желание в такой ситуации – крысу прибить, к тому же в руках я держал топор. Я решил отрубить крысе голову, но то ли из-за того, что грызун продолжал, хотя и вяло, перемещаться, то ли из-за моей неопытности, однако удар пришелся не на шею, а чуть ниже. Я фактически разрубил крысу пополам. Крови было немного, и я увидел, как сокращается маленькое сердце. Удивительное зрелище! Сейчас существует множество фильмов об анатомии человека и животных, порой с уникальными кадрами, но тогда я впервые смотрел на то, как работает сердце. Крыса уже умерла, а сердце ее сокращалось еще несколько минут. Как завороженный, я наблюдал за тем, как оно наполнялось кровью и становилось почти шарообразным, потом выбрасывало кровь в сосуды, делаясь похожим на шляпку какого-то гриба, и эти циклы повторялись снова и снова, но с каждым разом все медленнее и медленнее – до полной остановки».

«И вам опять было интересно и не страшно?» – съязвил я.

«Нисколько не страшно. Но если вы думаете, что я совсем ничего не боялся, то вы ошибаетесь. Например, я, как и мои сверстники, боялся смерти».

«Вы? А как же все то, о чем вы только что рассказали?» – я удивился и даже подумал, что доктор шутит. Но он не шутил.

– Вы неправильно меня поняли, – продолжал он. – Мы боялись человеческой смерти. Возьмем, к примеру, похороны. Во времена моего детства они проходили следующим образом: по улице медленно двигалась колонна, во главе которой ехал грузовой автомобиль – ГАЗ-53 или ЗиЛ-130; борта его кузова были опущены, в кузове стоял гроб. Тут же, у гроба сидели самые близкие родственники умершего. За машиной шли люди: вначале родня, друзья, соседи, потом – все остальные. Иногда собиралось множество человек, и эта печальная процессия через все село тянулась к кладбищу, расположенному неподалеку в лесу. Нередко перед автомобилем шел оркестр, состоящий из преподавателей нашей музыкальной школы, и играл похоронные марши. Со стороны все это выглядело очень торжественно, но когда оркестр выдавал пронзительные ноты марша, становилось страшно.

Кладбище располагалось возле озера – одной из зон отдыха, с настоящими пляжами с желтым песком, чистой и прозрачной водой. В последний свой приезд на родину я сидел в траве в том месте, где раньше находилась середина водоема, и вспоминал те времена, когда люди здесь купались, ловили рыбу, а зимой катались на коньках… Однажды в этом озере утонул мальчик из параллельного класса. Никто из нас не видел, как он тонул, никто не был на похоронах, никто не видел тела, но с тех пор каждый раз, проходя мимо его дома, мы вспоминали, что здесь жил утопленник. Помню, когда на их воротах кто-то прибил подкову, все дети сразу же решили, что это знак: в этой семье утонул человек. Кто и почему это придумал – неизвестно.

Или другой пример. Нашими соседями была семейная пара – бабуля, божий одуванчик, и дедуля. Жили они тихо, однажды только пожаловались моим родителям на то, что я случайно закинул в их двор мяч. Как-то мы, играя около дома, увидели, что у соседей происходит какая-то движуха. Приехали скорая и милиция, чего раньше не бывало. Оказалось, что дед умер, и не просто умер, а повесился. Нам, детям лет двенадцати, стало жутко именно от факта самоубийства, и это притом, что все мы были не впечатлительными девочками, а уже почти сформировавшимися молодыми мужчинами. От самой мысли о том, что человек самостоятельно повесился, холодела спина. Гораздо позже, зная обстоятельства множества самоповешений и даже наблюдая сам процесс, я убедился: смерть при этом виде механической асфиксии особенно отвратительна и некрасива».

«Вот удивительно, – заметил я. – После таких детских переживаний вы все-таки стали тем, кем стали».

«Я вам больше скажу, – продолжал эксперт, проигнорировав мое замечание. – Как-то в нашей школе, когда я учился классе в седьмом или восьмом, то есть был уже совсем большим, прошел слух о том, что одна из учениц, имени которой никто не знал (а ведь в нашем селе все друг друга знали), умерла – причем умерла очень странно. Рассказывали, что она вышла на заднее крыльцо, ведущее на школьный стадион, и там у нее взорвалась голова. В подтверждение своих слов рассказчики показывали колонну на крыльце, на которой было большое засохшее пятно крови. При всей абсурдности этой истории школьники, особенно из младших классов, ужасались и старались обходить то злополучное место стороной. Я же к тому времени уже почти избавился от страха смерти и крыльцо-таки посетил. На одной из квадратных колонн действительно имелось большое красное пятно на высоте человеческого роста. От пятна стекали потеки, и при наличии фантазии можно было представить, что эти следы оставлены окровавленными фрагментами головы. Однако на самом деле высохшая жидкость являлась красной тушью, пузырек с которой какой-то хулиган (таких везде предостаточно) разбил о колонну.

Впервые я близко увидел труп тоже где-то классе в восьмом. Летом я, как всегда, отдыхал в пионерском лагере «Серебряный бор». Детей оттуда обычно домой не отпускали, родители навещали, привозили всякие вкусности – или забирали ребенка насовсем, если он сильно страдал вдали от семьи. Иногда, в приступе особенной тоски, некоторые дети уходили из лагеря домой, благо идти всего час-полтора, а дорогу все знали. Был уже самый конец смены, мы все перезнакомились, даже приятельствовали. Один паренек оказался моим соседом – жил на соседней улице, и почему-то его на выходные родители забрали домой. Дома у них то ли шла стройка, то ли делали ремонт, и мальчик где-то получил удар током и умер (поговаривали, что был неисправен какой-то аппарат, используемый при ремонтных работах). Суть в том, что наш отряд в полном составе прямо из лагеря повезли на похороны. Какому взрослому дураку пришла в голову эта идиотская мысль, история умалчивает. Нас привезли прямо к дому, в котором собралась толпа скорбящих родственников покойного. Эти родственники постоянно рыдали, а появление отряда «друзей» вызвало в присутствующих новые горестные эмоции. «Проходите, деточки, попрощайтесь», – пригласила нас мама нашего одноотрядника в комнату, в которой стоял гроб с телом. Увидев гроб, мы тоже стали рыдать, рыдал и я, но больше от антуража, чем от жалости. Несмотря на атмосферу всеобщего горя, три вещи я запомнил надолго. Во-первых, духоту в комнате. На улице было жарко, а в комнате – невыносимо жарко. Во-вторых, запах. Его я сразу почувствовал, он напоминал запах, исходящий от мертвой собаки, но имел более сладковатые нотки. Неудивительно: при дикой жаре процессы разложения происходят очень быстро, а хоронить принято на третий день, так что тело пролежало в такой температуре довольно долго. Сейчас я понимаю: скорее всего, труп тогда не бальзамировали. Бальзамация на дому, тем более на селе, в те времена не проводилась – да и некому было это делать. Кстати, тогда я выяснил и потом неоднократно убеждался в том, что гнилой труп животного и гнилой труп человека пахнут совершенно по-разному. Третье, что мне запомнилось, – это то, что ноздри покойника были забиты белой ватой. Она торчала из носа и бросалась в глаза. Потом, уже после похорон, я спросил отца, для чего это, и он мне объяснил, что при такой жаре из естественных отверстий может вытекать гнилостная жидкость, и это не прибавит, конечно, положительных эмоций окружающим. Меня удивил, наверное, даже не сам факт наличия ваты в носу, а то, насколько грубо это было сделано. На кладбище нас, к счастью, не повезли, но и того, что мы увидели, хватило для легкой психотравмы у нескольких детей. Уже потом, работая экспертом, я научился бальзамировать трупы разными способами так, чтобы тело сохранялось и не пахло, несмотря ни на какую жару.