Хлоя Бенджамин - Бессмертники

• Название: Бессмертники
• Автор: Хлоя Бенджамин
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2018
• ISBN: 978-5-86471-782-0

1969-й, Нью-Йорк. В Нижнем Ист-Сайде распространился слух о появлении таинственной гадалки, которая умеет предсказывать день смерти. Четверо юных Голдов, от семи до тринадцати лет, решают узнать грядущую судьбу. Когда доходит очередь до Вари, самой старшей, гадалка, глянув на ее ладонь, говорит: “С тобой все будет в порядке, ты умрешь в 2044-м”. На улице Варю дожидаются мрачные братья и сестра. В последующие десятилетия пророчества начинают сбываться. Судьбы детей окажутся причудливы. Саймон Голд сбежит в Сан-Франциско, где с головой нырнет в богемную жизнь. Клара после встречи с гадалкой с каждым годом все глубже будет погружаться в мечты, желая преодолеть грань между фантазией и реальностью. Дэниэл станет военным врачом, и жизнь он будет вести размеренную, пока не вмешается та самая судьба. Варя посвятит себя изучению проблемы бессмертия, балансируя между наукой и вымыслом. Удивительной глубины роман о связи неизбежности и свободы выбора, о переплетении иллюзии и реальности, о силе семейных связей и силах, их разрывающих.

---

По будням Клара встаёт в седьмом часу утра, надевает скучный бежевый костюм – жакет с юбкой из комиссионного магазина, таких у неё два – и идёт на работу. Работает она полдня в страховой компании, полдня в зубной клинике, возвращается злющая, и Саймон старается ей не попадаться, пока она не выпьет. Она жалуется на своего начальника-стоматолога, но почему-то срывает злобу на Саймоне, когда тот прихорашивается перед зеркалом или приходит из “Пурпура” – усталый, разгорячённый, весь в потёках лилового грима. Может быть, дело в сообщениях на автоответчике, а они поступают каждый день: слёзные послания от Герти, прокурорские речи Дэниэла, мольбы Вари, с каждым разом всё более отчаянные, – после выпускных экзаменов она перебралась домой.

“Если ты не вернёшься, Саймон, мне придётся отложить аспирантуру. – Голос её срывается. – Кто-то же должен присматривать за мамой. И не понимаю, почему всегда я”.

Иногда он застаёт у телефона Клару с проводом, обмотанным вокруг запястья, та умоляет кого-то из родных войти в их положение.

– Они же тебе не чужие, – твердит она потом Саймону. – Рано или поздно тебе придётся объясниться.

Только не сейчас, думает Саймон, в другой раз. Если он с ними заговорит, их голоса вторгнутся в тёплый океан, где он блаженствует, и его, мокрого, задыхающегося, выбросит на берег.

Однажды в понедельник, в июле, Саймон возвращается из академии, Клара дома – сидя на матрасе, играет с шёлковыми платками. За её спиной к оконной раме приклеена фотография бабушки по матери – странной женщины, чей крохотный рост и огненный взгляд всегда внушали Саймону страх. Есть в ней что-то от ведьмы из сказки – нет, ничего зловещего, но она будто не имеет ни пола, ни возраста: не ребёнок и не взрослая, не женщина и не мужчина, а нечто среднее.

– Что ты здесь делаешь? – удивляется Саймон. – Почему не на работе?

– Я ухожу.

– Уходишь? – повторяет Саймон с расстановкой. – Почему?

– Осточертело всё, вот и ухожу. – Клара прячет один из платков в левом кулаке, вытаскивает с другой стороны – платок уже не чёрный, а жёлтый. – Разве непонятно?

– Придётся тебе искать другую работу. За квартиру надо платить, один я не потяну.

– Знаю. Будет у меня другая работа. Для чего я, по-твоему, тренируюсь? – Она машет платком у Саймона перед носом.

– Не смеши меня.

– Да пошёл ты! – Скомкав оба платка, Клара прячет их в чёрный ящик. – Думаешь, ты один имеешь право жить как тебе угодно? Ты трахаешь целый город! Танцуешь стриптиз и балет – балет! – и я ни слова против не сказала. Не тебе, Саймон, меня отговаривать.

– Я деньги зарабатываю, разве нет? Исполняю свою часть обязательств.

– Вам, пидорам из Кастро, – Клара тычет в него пальцем, – на всех плевать, кроме самих себя.

– Что? – Саймон разгневан: впервые он слышит от Клары подобное.

– Сам посуди, Саймон, у вас в Кастро сплошной сексизм! Кругом одни мужчины, а женщины где? Где лесбиянки?

– А ты-то при чём? С каких это пор ты у нас лесбиянка?

– Нет, – отвечает Клара почти с горечью и качает головой, – никакая я не лесбиянка. Но и не мужчина-гей. И вообще не мужчина. Так куда мне податься?

Клара смотрит на него, но Саймон тут же отводит взгляд.

– А я почём знаю?

– Ну а я почём знаю? Если подготовлю свою программу, то хотя бы смогу сказать, что не сидела сложа руки.

– Свою программу?

– Да! – огрызается Клара. – Свою программу! Не понимаешь, ну и ладно. Я и не жду, что ты беспокоишься хоть о чем-то, кроме себя.

– Ты же сама меня сюда вытащила! Думала, так они нас и отпустят, без боя? Разрешат здесь остаться?

Губы у Клары плотно сжаты.

– Я об этом не думала.

– Тогда о чём же, чёрт подери, думала?

На загорелых Клариных щеках выступает коралловый румянец. Обычно только Дэниэлу удаётся вогнать её в краску, однако на сей раз она молчит, будто щадит Саймона. Вообще-то сдержанность ей несвойственна, как несвойственно и прятать взгляд, но сейчас она отвернулась и чересчур сосредоточенно запирает свой чёрный ящик. Саймон вспоминает их майский разговор на крыше. “Махнём в Сан-Франциско”, – предложила она тогда, будто всерьёз не задумываясь над своими словами, будто ей только что пришло это в голову.

– В том-то и дело, – продолжает Саймон, – ты никогда не задумываешься. Вечно во что-нибудь влипаешь и меня впутываешь, но никогда не думаешь о последствиях. А если и думаешь, то тебе до них нет дела, пока не станет слишком поздно. И теперь винишь меня? Вот сама и возвращайся, раз тебя совесть грызёт!

Клара встает и шагает на кухню. Груда немытых тарелок уже не умещается в раковине. Открыв кран и схватив губку, Клара принимается за работу.

– Я знаю, почему ты не хочешь вернуться, – продолжает Саймон, пристроившись рядом. – Это значило бы, что Дэниэл прав: нет у тебя никаких планов, ты не можешь устроить жизнь сама, вдали от семьи. Вернуться – значит признать поражение.

Саймон пытается побольней задеть сестру, вызвать на разговор – Кларино молчание для него страшнее, чем её вспышки, – но Клара не говорит ни слова, сжав губку в побелевших пальцах.

Саймон сознаёт, что поступает по-свински. И всё равно мысли о семье целыми днями с ним, будто кто-то жужжит над ухом. И в академии он учится, можно сказать, для родителей: доказывает, что в его жизни, помимо излишеств, есть место и дисциплине, и работе над собой. Своё чувство вины он умеет переплавить в прыжок, в полёт, в виртуозный пируэт.

Шауль, конечно, ужаснулся бы, узнав, что Саймон занялся балетом. Но Саймон убеждён: если бы отец, будь он жив, пришёл на него посмотреть, то понял бы, какой тяжёлый это труд. Саймону понадобилось шесть недель, чтобы научиться правильно ставить ноги, и ещё больше – чтобы усвоить, что такое пируэт. К концу лета, однако, тело уже не болит так сильно, и Гали стал уделять ему больше внимания. Саймону по душе размеренная жизнь студии, ему нравится, что есть куда идти. В редкие минуты ему кажется, что здесь он дома – или почти дома, как и многие из них: и Томми, семнадцатилетний красавец, бывший студент Лондонской Королевской академии балета; и Бо из Миссури, который крутит по восемь пируэтов подряд; и Эдуардо с Фаузи, близнецы-венесуэльцы, приехавшие сюда на попутном грузовике с соевыми бобами.

Эти четверо танцуют в труппе академии под названием “Корпус”. В балете мужчины обычно довольствуются ролями слащавых принцев, а то и вовсе служат мебелью, но у Гали современная хореография, сложная акробатика, и семеро из двенадцати артистов “Корпуса” – мужчины. Среди них и Роберт, который застал Саймона, когда того тошнило в туалете, и Саймон с тех пор не смеет поднять на него глаз. Впрочем, вряд ли Роберт это заметил: перед занятиями все танцоры разминаются вместе, а он – один, у окна.

– Сноб, – тянет Бо с певучим южным акцентом.

На исходе август; холодный ветер принёс на Кастро туман с бульвара Сансет, и Саймон натянул спортивный свитер поверх белой футболки и чёрного трико. Морщась от боли, он массирует правую лодыжку

– Что он за птица?

– Ты хочешь сказать, педик он или нет? – спрашивает Томми, поколачивая кулаками бёдра.

– Вопрос на миллион долларов, – мурлычет Бо. – Хотел бы я знать!

Роберт выделяется не потому лишь, что держится особняком. Он ещё и прыгает выше всех, а по части пируэтов даже Бо заткнёт за пояс (“Вот гад”, – бурчит Бо, когда Роберт делает восемь оборотов подряд против его шести), и вдобавок он чернокожий. Мало того, что он чёрный в белом Кастро. Он чёрный балерун – и вовсе экзотика.

После занятий Саймон остаётся посмотреть, как репетируют “Рождение человека”, новое творение Гали. Пятеро танцоров образуют туннель: спины согнуты, колени соприкасаются, руки сплетены над головами. Роберт – Человек. Ведомый Бо, Повитухой, он пробирается через туннель, а выйдя из туннеля, почти обнажённый, в одних тёмно-коричневых трусах, исполняет трепетное соло.

“Корпус” выступает в “чёрном ящике”[21] на территории Форт-Мейсона, бывшего военного объекта в заливе Сан-Франциско. Когда начинаются репетиции, Саймон вызывается помогать – пишет под диктовку Гали, размечает сцену. Как-то раз, выйдя освежиться, он застаёт на причале Роберта с сигаретой. Тот оборачивается на звук шагов Саймона и вполне дружелюбно кивает. Расценивать ли это как приглашение, не совсем понятно, но Саймон подходит к краю причала и садится рядом.

– Будешь? – Роберт протягивает пачку сигарет.

– Ага. – Саймон изумлён: Роберта все считают помешанным на здоровом образе жизни. – Спасибо.

Над головой носятся с криками чайки; запах моря, резкий и солёный, щекочет ноздри. Саймон кашляет.

– Здорово ты танцевал!

Роберт качает головой:

– Тяжело даются мне эти туры.

– Тур жете? – переспрашивает Саймон, довольный, что не переврал название. – По мне, так было потрясающе!

Роберт улыбается:

– Ты меня щадишь.