Николай Карамзин - История государства Российского. Том IX

• Название: История государства Российского. Том IX
• Автор: Николай Карамзин
• Жанр: История

«История Карамзина» — один из величайших памятников русской национальной культуры.

В девятом томе описывается продолжение царствования Иоанна IV Васильевича, названного Грозным, с 1560 года по 1584.

---

Так правосудие Всевышнего Мстителя и в сем мире карает иногда исполинов бесчеловечия, более для примера, нежели для их исправления, ибо есть, кажется, предел во зле, за коим уже нет истинного раскаяния; нет свободного, решительного возврата к добру: есть только мука, начало адской, без надежды и перемены сердца. Иоанн стоял уже далеко за сим роковым пределом: исправление такого мучителя могло бы соблазнить людей слабых… Несколько времени он тосковал ужасно; не знал мирного сна: ночью, как бы устрашаемый привидениями, вскакивал, падал с ложа, валялся среди комнаты, стенал, вопил; утихал только от изнурения сил; забывался в минутной дремоте, на полу, где клали для него тюфяк и изголовье; ждал и боялся утреннего света, боясь видеть людей и явить им на лице своем муку сыноубийцы.

В сем душевном волнении Иоанн призвал знатнейших мужей государственных и сказал торжественно, что ему, столь жестоко наказанному Богом, остается кончить дни в уединении монастырском; что меньший его сын, Феодор, неспособен управлять Россиею и не мог бы царствовать долго; что Бояре должны избрать Государя достойного, коему он немедленно вручит державу и сдаст Царство. Все изумились: одни верили искренности Иоанновой и были тронуты до глубины сердца; другие опасались коварства, думая, что Государь желает только выведать их тайные мысли, и что ни им, ни тому, кого они признали бы достойным венца, не миновать лютой казни. Единодушным ответом было: «не оставляй нас; не хотим Царя, кроме Богом данного, тебя и твоего сына!» Иоанн как бы невольно согласился носить еще тягость правления; но удалил от глаз своих все предметы величия, богатства и пышности; отвергнул корону и скипетр; облек себя и двор в одежду скорби; служил Панихиды и каялся; послал 10000 рублей в Константинополь, Антиохию, Александрию, Иерусалим, к Патриархам, да молятся об успокоении души Царевича — и сам наконец успокоился! Хотя, как пишут, он не преставал оплакивать любимого сына и даже в веселых разговорах часто вспоминал об нем со слезами, но, следственно, мог снова веселиться, снова, если верить чужеземным Историкам, свирепствовал и казнил многих людей воинских, которые будто бы малодушно сдавали крепости Баторию, хотя сами враги наши должны были признать тогда Россиян храбрейшими, неодолимыми защитниками городов. В сие же время, и под сим же видом правосудия, Иоанн изобрел необыкновенное наказание для отца супруги своей. Долго не видя Годунова, избитого, израненного за Царевича, и слыша от Федора Нагого, что сей любимец не от болезни, но единственно от досады и злобы скрывается, Иоанн хотел узнать истину: сам приехал к Годунову; увидел на нем язвы и заволоку, сделанную ему купцем Строгановым, искусным в лечении недугов; обнял больного и, в знак особенной милости дав его целителю право именитых людей называться полным отчеством или вичем, как только знатнейшие государственные сановники именовались, велел, чтобы Строганов в тот же день сделал самые мучительные заволоки на боках и на груди клеветнику Федору Нагому! Клевета есть конечно важное преступление; но сия замысловатость в способах муки изображает ли сердце умиленное, сокрушенное горестию? Тогда же в делах государственных видим обыкновенное хладнокровие Иоанново, его осмотрительность и спокойствие, которое могло происходить единственно или от удивительного величия души или от малой чувствительности в обстоятельствах столь ужасных для отца и человека. 28 Ноября в Москве он уже слушал донесение гонца своего о Псковской осаде; во время переговоров знал все и разрешал недоумения наших поверенных, которые в Феврале месяце возвратились к нему с договором.

Скоро явился в Москве и хитрый Иезуит Антоний, принять нашу благодарность и воспользоваться ею, то есть достигнуть главной цели его послания, исполнить давнишний замысел Рима соединить Веры и силы всех держав Христианских против Оттоманов. Тут Иоанн оказал всю природную гибкость ума своего, ловкость, благоразумие, коим и сам иезуит должен был отдать справедливость. Опишем сии любопытные подробности.

«Я нашел Царя в глубоком унынии, — говорит Поссевин в своих записках: — Сей двор пышный казался тогда смиренною обителию Иноков, черным цветом одежды изъявляя мрачность души Иоанновой. Но судьбы Всевышнего неисповедимы: самая печаль Царя, некогда столь необузданного, расположила его к умеренности и терпению слушать мои убеждения». Изобразив важность оказанной им услуги Государству Российскому доставлением ему счастливого мира, Антоний прежде всего старался уверить Иоанна в искренности Стефанова дружества и повторил слова Баториевы: «Скажи Государю Московскому, что вражда угасла в моем сердце; что не имею никакой тайной мысли о будущих завоеваниях, желаю его истинного братства и счастия России. Во всех наших владениях пути и пристани должны быть открыты для купцев и путешественников той и другой земли, к их обоюдной пользе: да ездят к нему свободно и Немцы и Римляне чрез Польшу и Ливонию! Тишина Христианам, но месть разбойникам Крымским! Пойду на них: да идет и Царь! Уймем вероломных злодеев, алчных ко злату и крови наших подданных. Условимся, когда и где действовать. Не изменю, не ослабею в усилиях: пусть Иоанн даст мне свидетелей из своих Бояр и Воевод! Я не Лях, не Литвин, а пришлец на троне: хочу заслужить в свете доброе имя навеки». Но Иоанн, признательный к дружественному расположению Баториеву, ответствовал, что мы уже не в войне с Ханом: Посол наш, Князь Василий Мосальский, жив несколько лет в Тавриде, наконец заключил перемирие с нею: ибо Магмет-Гирей имел нужду в отдыхе, будучи изнурен долговременною войною Персидскою, в коей он невольно помогал Туркам и которая спасала Россию от его опасных нашествий в течение пяти лет. Далее Антоний, приступив к главному делу, требовал особенной беседы с Царем о соединении Вер. «Мы готовы беседовать с тобою (сказал Иоанн), но только в присутствии наших ближних людей и без споров, если возможно: ибо всякий человек хвалит свою Веру и не любит противоречия. Спор ведет к ссоре, а я желаю тишины и любви». В назначенный день (Февраля 21) Антоний с тремя Иезуитами пришел из советной палаты в тронную, где сидел Иоанн только с Боярами, Дворянами Сверстными и Князьями Служилыми : Стольников и младших Дворян выслали. Изъявив послу ласку, Государь снова убеждал его не касаться Веры, примолвив: «Антоний! мне уже 51 год от рождения и недолго жить в свете: воспитанный в правилах нашей Христианской Церкви, издавна несогласной с Латинскою, могу ли изменить ей пред концом земного бытия своего? День Суда Небесного уже близок: он явит, чья Вера, ваша ли, наша ли, истиннее и святее. Но говори, если хочешь». Тут Антоний с живостию и с жаром сказал: «Государь светлейший! из всех твоих милостей, мне поныне оказанных, самая величайшая есть сие дозволение говорить с тобою о предмете столь важном для спасения душ Христианских. Не мысли, о Государь! чтобы Св. Отец нудил тебя оставить Веру Греческую: нет, он желает единственно, чтобы ты, имея ум глубокий и просвещенный, исследовал деяния первых ее Соборов и все истинное, все древнее навеки утвердил в своем Царстве как закон неизменяемый. Тогда исчезнет разнствие между Восточною и Римскою Церковию; тогда мы все будем единым телом Иисуса Христа, к радости единого истинного, Богом уставленного Пастыря Церкви. Государь! моля Св. Отца доставить тишину Европе и соединить всех Христианских Венценосцев для одоления неверных, не признаешь ли его сам главою Христианства? Не изъявил ли ты особенного уважения к Апостольской Римской Вере, дозволив всякому, кто исповедует оную, жить свободно в Российских владениях и молиться Всевышнему по ее Святым обрядам, ты, Царь великий, никем не нудимый к сему торжеству истины, но движимый явно волею Царя Царей, без коей и лист древесный не падает с ветви? Сей желаемый тобою общий мир и союз Венценосцев может ли иметь твердое основание без единства Веры? Ты знаешь, что оно утверждено Собором Флорентийским, Императором, Духовенством Греческой Империи, самым знаменитым иерархом твоей церкви Исидором: читай представленные тебе деяния сего осьмого Вселенского Собора и если где усомнишься, то повели мне изъяснить темное. Истина очевидна: прияв ее в братском союзе с сильнейшими Монархами Европы, какой не достигнешь славы, какого величия? Государь! ты возьмешь не только Киев, древнюю собственность России, но и всю Империю Византийскую, отъятую Богом у Греков за их раскол и неповиновение Христу Спасителю». Царь спокойно ответствовал: «Мы никогда не писали к Папе о Вере. Я и с тобою не хотел бы говорить об ней: во-первых, опасаюсь уязвить твое сердце каким-нибудь жестоким словом; во-вторых, занимаюсь единственно мирскими, государственными делами России, не толкуя церковного учения, которое есть дело нашего богомольца Митрополита. Ты говоришь смело, ибо ты Поп и для того сюда приехал из Рима. Греки же для нас не Евангелие: мы верим Христу, а не Грекам. Что касается до Восточной Империи, то знай, что я доволен своим и не желаю никаких новых Государств в сем земном свете; желаю только милости Божией в будущем». Не упоминая ни о Флорентийском Соборе, ни о всеобщем Христианском союзе против Султана, Иоанн в знак дружбы своей к Папе снова обещал свободу и покровительство всем иноземным купцам и священникам Латинской Веры в России с тем условием, чтобы они не толковали о Законе с Россиянами. Но ревностный Иезуит хотел дальнейшего прения; утверждал, что мы новоуки в Христианстве; что Рим есть древняя столица оного. Уже Царь начинал досадовать. «Ты хвалишься Православием (сказал он), а стрижешь бороду; ваш Папа велит носить себя на престоле и целовать в туфель, где изображено распятие: какое высокомерие для смиренного Пастыря Христианского! какое уничижение святыни!»… «Нет уничижения, — возразил Антоний: — достойное воздается достойному. Папа есть глава Христиан, учитель всех Монархов Православных, сопрестольник Апостола Петра, Христова сопрестольника. Мы величаем и тебя, Государь, как наследника Мономахова; а Св. Отец…» Иоанн, перервав его речь, сказал: «У Христиан един Отец на Небесах! Нас, земных Властителей, величать должно по мирскому уставу; ученики же Апостольские да смиренномудрствуют! Нам честь Царская, а Папам и Патриархам Святительская. Мы уважаем Митрополита нашего и требуем его благословения; но он ходит по земле и не возносится выше Царей гордостию. Были Папы действительно учениками Апостольскими: Климент, Сильвестр, Агафон, Лев, Григорий; но кто именуется Христовым сопрестольником, велит носить себя на седалище как бы на облаке, как бы Ангелам; кто живет не по Христову учению, тот Папа есть волк, а не пастырь»… Антоний в сильном негодовании воскликнул: «Если уже Папа волк, то мне говорить нечего!» …Иоанн, смягчив голос, продолжал: «Вот для чего не хотел я беседовать с тобою о Вере! Невольно досаждаем друг другу. Впрочем называю волком не Григория XIII, а Папу, не следующего Христову учению. Теперь оставим». Государь с ласкою положил руку на Антония, отпустил его милостиво и приказал чиновникам отнести к нему лучшие блюда стола Царского.