Анджела Картер - Адские машины желания доктора Хоффмана

• Название: Адские машины желания доктора Хоффмана
• Автор: Анджела Картер
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5—8301—0099—1

Она были слишком своеобразным, слишком неистовым писателем: попеременно чопорной и скандальной, экзотической и обыденной, изысканной и вульгарной, манерной и скабрезной, занимательной и обличительной, пышной и мрачной. От транссексуальной колоратуры «Страстей новой Евы» и до бесшабашных мюзик-холльных вечеринок «Мудрых детей» ее романы не спутаешь ни с какими другими... Иногда на протяжении романа характерный для Картер голос, эти пропитанные опиумным дымом каденции, то и дело прерываемые режущими по живому или комическими диссонансами, эта смесь лунного камня с фальшивыми бриллиантами, изобилия и мошенничества может утомлять. В своих рассказах она способна ослеплять, когтить и ускользать, оставаясь все время впереди.

---

Безумный бег увенчанной падающей башней колесницы, подскакивающей на ухабах стези из плоти, привел ее на берег реки, где она лихо погрузилась в пенный поток, который в считанные секунды домчал ее до кромки водопада. Там колесница разлучила общество с ездоком, поскольку вода вместе подняла их высоко в воздух и уже порознь метнула через порог каскада, чтобы разнести на части о лежащие внизу камни.

Мы с Альбертиной целовались.

Солдаткам следовало бы как раз тут нас и прикончить, ибо мы были в тот миг абсолютно счастливы. Но среди них воцарилось полнейшее замешательство, ибо исчез единственный полюс их мира. Все эти жены, наложницы и евнухи рвали на себе волосы и во весь голос причитали, ибо им в голову не пришло ничего иного, как немедленно приступить к разработанному до тонкостей ритуалу оплакивания. Чародеи-некроманты тут же очертили круг и вступили внутрь него, пытаясь призвать обратно дух своего вождя, а госпожа генеральша выкрикнула какую-то строевую команду, и вот, пока причитающая чернь разбегалась в беспорядке во все стороны, солдатки строго по уставу выстроились по четыре и перекинули свои аркебузы с одного плеча на другое с такой четкостью, что, наблюдая за ними при иных обстоятельствах, можно было бы, чего доброго, преисполниться воодушевлением, ибо они демонстрировали преданность своему долгу, далеко выдающуюся за те пределы, где начинается абсурдность. Я продолжал целовать Альбертину и за ними, стало быть, не следил, хотя по распространившемуся вокруг тяжелому запаху мог с уверенностью сказать, что граф почти готов. Альбертина зашевелилась в моих объятиях.

— Я должна оказать ему последние почести, — сказала она. — Мы долго путешествовали вместе. Да и в конце концов, я восхищалась им.

Обнаженная, как греза, она приподняла крышку кастрюли и помешала накипь, поднявшуюся на поверхность вместе с лавровыми листьями.

— Нельзя отрицать, что он был достойным противником. Малейший его жест создавал заранее предусмотренную им пустоту.

Она опустила на место крышку и с деловитым видом принялась раздевать тело одной из солдаток. Облачившись в снятый темно-синий передник и шоколадно-коричневый плащ, она собрала в охапку столько оружия, сколько туда поместилось, и целеустремленно заявила мне:

— Пошли!

Никто не пытался нас остановить. Вскоре последние отзвуки судорожных поминок приглушила массивная голубовато-серая лесная дверь, которую мы прикрыли за собой.

7. ЗАБЛУДИВШИСЬ В СМУТНОМ ВРЕМЕНИ

Жил-был однажды на свете молодой человек по имени Дезидерио, который отправился в путешествие и очень скоро совершенно заблудился. Когда же он решил, что достиг наконец своего предназначения, оказалось, что это всего лишь начало иного, бесконечно более рискованного путешествия, ибо Альбертина тут же, чуть улыбнувшись, сообщила мне, что мы находимся вне пределов досягаемости формальных законов времени и места и фактически пребываем в этом состоянии с тех пор, как я повстречал ее под чужой личиной. Мы передвигались среди ландшафтов Смутного Времени, которые ее отец вызвал к жизни, но не мог больше контролировать, ибо набор шаблонов оказался погребенным под горою. Она выглядела рассеянной и витала мыслями где-то вдалеке.

Поначалу пейзаж был как раз таким, каким должен выглядеть тропический лес, хотя и это казалось мне граничащим с чудом. В той низинной, редколесной географической зоне, в которой я вырос, не было ничего, что подготовило бы меня к божественной, потрясающей энергии вздымающихся ввысь колоннад пальм, завершавшихся высоко у нас над головой туго сплетенной кровлей из перевитых лианами ветвей. С непривычки я бы впал среди этих гигантских зеленых форм, куда более старых, чем моя древняя раса, в панику, если бы рядом не шла Альбертина, безошибочно и изящно, как кошка, выискивая путь через подлесок, где, словно в омрачаемой кошмарами дремоте, корчились странные плотоядные цветы, ибо этот лес тоже оказался каннибалом и буквально кишел разными напастями.

Все растения сочились ядом. Эта гнездящаяся в самой их сути враждебность не была направлена лично на нас или на любого другого пришельца; весь лес казался беспомощно, беспочвенно злокачественным. Цветы, венчавшие ползучие побеги, впивались зубами то в ничто, то в нечто — в стрекозу, змею или пробормотавший что-то и затихший ветерок — с вполне объективной произвольностью. Они не в силах были сдержать свою злокозненность. Листья соглашались пропускать сквозь себя только ослепительное зеленое сияние, а уши нам, как мехом, закладывала полная тишина, поскольку деревья росли слишком часто, чтобы между ними могли пролетать или петь песни птицы. Вооруженная до зубов Альбертина выступала с горделивым вызовом, будто истинная Царица Экзотики.

— Милая Альбертина, как тебе удалось одновременно быть и Ляфлером, и Мадам?

— Нет ничего проще; — отвечала она. В ее речи слышался едва заметный отзвук какого-то непривычного акцента, а свои фразы она строила из тщательно подобранных слов с чрезмерным педантизмом человека, в совершенстве овладевшего иностранным языком, хотя я так никогда и не выяснил, каков был на деле ее родной язык. Хотя в буквальном смысле родным — материнским — языком, языком ее матери, был китайский.

— Я спроецировала себя на подвернувшуюся под руку отзывчивую плоть Мадам. В конце концов, разве она не предназначалась для постороннего пользователя? И Ляфлер из стойла, где он находился в окружении ржущих лошадей, спроецировал себя, то есть меня, в Звериный Зал, обрядил меня в телесную оболочку Мадам. Она была вполне реальной, но эфемерной видимостью. Под влиянием достаточно страстной тоски дух — или даже, рискнем сказать, душа — страдальца или страдалицы может породить двойника, который присоединится к отсутствующему возлюбленному, в то время как исходная модель продолжает свою обычную деятельность. О Дезидерио! Никогда не недооценивай силу желания, в честь которого ты назван! Однажды в сумерках Ян Юцзи выстрелил из лука в, как он думал, дикого быка, и стрела по самое оперение вошла в скалу, которой на самом деле был этот «бык» — благодаря его страстной убежденности, что эта скала живая.

Я был не против, чтобы она читала мне лекции, ведь она была так прекрасна, и заявил, что немедленно хочу ее со всей возможной страстностью, но она на это уклончиво ответила, что ей были даны определенные указания и она боится, что нам придется повременить.

— Давай будем не только влюбленными, но и таинственными, — сказала она, цитируя одно из своих «я» с таким ироническим изяществом, что я поддался ее очарованию — в достаточной степени, чтобы подавить свое разочарование и полностью отдаться лесной прогулке бок о бок с нею.

Вскоре она подстрелила маленького, схожего с кроликом зверька, неосторожно забравшегося на валун, чтобы умыть лапками мордочку, и, когда мы выбрались на какую-то прогалину, — а тени тем временем все углублялись, свидетельствуя о наступлении вечера, — я освежевал тушку, а моя спутница, обнаружив на солдатском поясе трут, развела костер и приготовила нам ужин. Поев, мы уселись рядышком и, глядя, как угасают алые угли, разговорились.

— Да, граф был опасен. Я держала его под бдительнейшим присмотром. За всю войну это, пожалуй, самое ответственное мое задание. Если бы я могла, я забрала бы его с собой в замок к отцу, чтобы завербовать в наши ряды, ибо он был человеком огромной силы, хотя и чуть нелепым, когда реальный мир не слишком далеко заходил навстречу его желаниям. Но он делал все, что мог, чтобы поднять этот мир до своего уровня, даже если его воля и превышала достигнутый им уровень самопознания. Так он и изобрел этих жутких клоунов, Пиратов Смерти.

Но от чего я боязливо поеживалась, если не впадала в ужас, так это от чисто рассудочной природы его ненасытности. Он был самым метафизическим из всех либертенов. Когда его посещали страсти, своей ясностью и интеллектуальностью они пришлись бы впору геометру. Он подходил к плоти так, будто собирался доказывать теорему, и даже если ему самому казалось, что некоторые его страсти ничтожны и не стоят выеденного яйца, все равно все они были предварительно продуманы. Перед своими страстями он изображал деспота. Какой бы гиньоль ни разыгрывался в его постели, он всегда рассчитывал варианты загодя в уме и столь часто прокручивал все у себя в мозгу, что само представление оказывалось идеальным подражанием импровизации. Его желание становилось подлинным из-за того, что было абсолютно деланным.

Но все же оно оставалось подражанием. Он мог извергать сперму потоками, но никогда не высвобождал энергию. Вместо этого он высвобождал силу, энергии противостоящую, силу, лишающую жизненных сил, полную противоположность — хотя столь же мощную — тому подобию электричества, которое течет между мужчиной и женщиной во время полового акта.