Сергей Чевгун - Там, вдали, за… Повесть и рассказы

• Название: Там, вдали, за… Повесть и рассказы
• Автор: Сергей Чевгун
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Русское современное

Пусть не считает читатель, что «Там, вдали, за…» – это где-то очень далеко. Напротив, всё, что происходит с героями рассказов, представленных в этой книге, вполне могло произойти в соседнем доме или на соседней улице, в крайнем случае, в соседнем городе. При этом автор отнюдь не стремится подвергнуть нашу сегодняшнюю действительность всеобщему осмеянию, он просто предлагает взглянуть на окружающий мир с доброй улыбкой…

---

Там, вдали, за… Повесть и рассказы Сергей Чевгун

© Сергей Чевгун, 2017

ISBN 978-5-4485-9229-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОВЕСТЬ ПРОВАЛЬНАЯ

Профессор Рябцев любил свою дачу. Она того стоила. Четыре груши, три яблони, семь или восемь слив дарили профессору умиротворение и покой, давно уже ставшие редкостью для жителей миллионного города. И это – не считая витаминов, столь необходимых работникам умственного труда.

А дом? Вместительный и уютный, он привлекал добротной верандой, где прекрасно работалось по утрам. Словам было тесно, а мыслям – просторно. И всегда под рукой – свежезаваренный чай или хороший кофе.

По вечерам супруга профессора, Нина Андреевна, зажигала на веранде лампочку под старомодным вязаным абажуром, и тотчас на огонек начинали слетаться соседи – посидеть с умным человеком, обсудить последние новости, а то и сыграть партию в шахматы. Чаще других у Рябцева гостевал Борис Гулькин, автор десятка книг и неутомимый соискатель всевозможных литературных премий.

Вот и сегодня, не успела Нина Андреевна щелкнуть выключателем, как во дворе мягко шлепнула калитка, и сквозь сумеречное окно Рябцев разглядел характерный череп писателя Гулькина, живо напоминавший головку орудийного снаряда. А через минуту писатель уже заходил на веранду, одновременно здороваясь с хозяйкой и вежливо прикрывая за собой дверь. В руке он держал почти полную бутылку из-под «Боржоми», цепко ухватив ее за пластиковую талию.

– Не помешал?

– Что ты, Борис! Проходи, садись, – мужчины привычно обменялись рукопожатием. – А мы как раз повечерять собрались, присоединяйся.

– Спасибо, не откажусь.

Гулькин осторожно присел на табурет, застенчиво погладил ладонью череп без малейших признаков растительности. Бутылку писатель по-прежнему держал в руке, не решаясь, как видно, выставить ее на стол.

– А я новый роман закончил, – несколько смущаясь, сказал гость. – Полгода на него угробил. А нынче на рассвете последнюю главу дописал. Ровно в четыре часа, как в песне поется. Нарочно на будильник посмотрел! Так что не обессудьте: по этому поводу полагается.

И здесь Гулькин наконец выставил бутылку на стол, посчитав вступление законченным.

– Не иначе как на вишне настаивал? Небось, и лимонную корочку для запаха добавлял? – живо заинтересовался Рябцев, выказывая глубокое знание предмета.

– Все точно, из вишни. И корочку добавлял. Ох, и забористая же, чертовка!

– Это хорошо, что забористая. Из сливы один компот получается, – пробормотал Рябцев, близоруко прищуриваясь на мутноватый напиток. И покосился на супругу. – А может, лучше коньячку? У меня ведь тоже подходящий повод для этого найдется.

– Неужели решил прозой заняться? И много уже написал? – заметно обеспокоился Гулькин.

– Ну что ты, Борис! Какая там проза?.. Статья в журнале вышла. Как раз вчера свежий номер получил.

– О чем статья, интересно?

– Да так, – Рябцев ловко разливал коньяк по рюмкам, в то время как Нина Андреевна щедро накладывала гостю салат. – Покопался в архивах, в наш краеведческий музей заглянул… А о чем нам, историкам, писать, как не о прошлом? В общем, ничего особенного, – заключил Рябцев, придирчиво оглядывая стол. – Но повозиться над статьей пришлось, не скрою.

Рябцев скромничал. Статья была чудо как хороша. В ней всего было вдоволь: и мыслей о патриотизме, и рассуждений о молодежи, да и для ветеранов войны тоже нужные слова нашлись. Стоит ли говорить, что публикация вызвала в определенных кругах большой шум, особенно среди тех научных мужей, с кем Рябцев, изредка наезжая в столицу, предпочитал не здороваться.

– За статью сам Бог велит пару капель принять, – облегченно подхватил Гулькин. – Выходит, не зря я сегодня к вам в гости заглянул, словно как чувствовал.

К предложению принять пару капель Нина Андреевна отнеслась с пониманием, да и сама пригубила рюмочку – для аппетита. Впрочем, сидела она за столом недолго и вскоре ушла в дом, не забыв лишний раз напомнить супругу о его коронарных сосудах.

А на веранде все пошло своим чередом, как оно и водится у гостеприимных интеллигентов. Рябцев на правах хозяина налил еще по одной. Понятно, что закусили. А там дело и до творчества писателя Гулькина дошло.

– И как же твой новый роман называется? Или это пока секрет? – профессор покосился на дверь, за которой скрылась супруга, и достал початую пачку «Винстона». – Подымим, пока моя благоверная отдыхает?

– Не откажусь. Только я больше к родным привык, – Гулькин покопался двумя пальцами в нагрудном кармане рубашки и выудил изрядно помятую сигаретку местной табачной фабрики. Прикурил, задумчиво пыхнул раз-другой, стряхнул серую кучку в любезно подставленную пепельницу. – А роман я решил назвать просто: «Осмысление». Как думаешь, сгодится?

– А почему бы и нет? Хорошее название. И о чем же роман?

– Как – о чем? О войне, конечно. Или ты забыл, в каком мы городе живем? Да здесь же каждый камень героические годы помнит!

Здесь Гулькин припустил столько пафоса в голосе, что самому стало стыдно. Изрядно смутившись, он взял бутерброд и стал неторопливо его жевать, уткнувшись взглядом в столешницу. Что же касается Рябцева, так тот и бровью не повел. Признаться, от выпившего Гулькина он еще и не такое слышал.

– Нынче о войне писать – святое дело. Нельзя о ней забывать, – раздумчиво заговорил Гулькин, ревниво косясь на книжный шкаф за спиной у Рябцева. – Лично я о войне крепкое памятство имею! У меня ведь, ты знаешь, дядя в этих местах воевал… в обозе, ездовым. Сколько раз, мне рассказывал, приходилось от немцев отстреливаться! А нынче что молодежь о войне знает? Да ничего. Вчера у внука про линию Маннергейма спросил, а он мне и говорит: «Мы эту линию, дед, по геометрии не проходили!»

Поговорили про линию, выпили еще. Потом Рябцев снова взялся за коньячную бутылку, да как-то неудачно: гостю вышла полная рюмка, у самого же и половины не набралось. «Пора на вишневую переходить», – подумал Гулькин, как истинный литератор остро почувствовавший важность момента. И тут же перехватил инициативу в свои руки:

– Ну что, теперь моей настоечки попробуем?

– А почему бы и нет? – отвечал слегка размякший от коньяка хозяин. – Мне, правда, завтра в университет ехать – экзамены начинаются. Ну, да ничего, как-нибудь перетерпим, – и озорно подмигнул охочему до столований Гулькину.

Тотчас же булькнула, расходясь по стаканам, вишневая, и стало совсем хорошо за столом. Настолько тепло и душевно, что гость не удержался, снова вернулся к своему роману.

– Я ведь с чего «Осмысление» начинаю, знаешь? C пустяшной такой детали: лежит в окопе солдатский котелок и отсвечивает помятым боком. Казалось бы, мелочь, ерунда… подумаешь – котелок! А вся нелегкая фронтовая жизнь у читателя как на ладони.

– Отличная деталь! – восхищенно заметил Рябцев, и сам любивший вставлять в статьи всякого рода художественные подробности. – Кстати, помнишь, у Чехова? Лежит на дамбе бутылочное горлышко и луну отражает? Так у тебя не хуже, Боря. Честно тебе говорю!

На что Гулькин лишь рукой махнул: мол, сам знаю, что не хуже. И, выпив за котелок, продолжал все так же раздумчиво:

– Аккурат перед наступлением погибает старик-кашевар, и некому стало на передовую обеды возить. Представляешь? Зима, метель, солдаты голодные сидят… Такая вот, Миша, суровая фронтовая неуютность. И тут приходит к командиру дивизии рядовой Фрол Угрюмов… это моего героя так зовут. Приходит и говорит: мол, так и так, товарищ генерал, есть огромное желание во вражеский тыл сходить – за «языком», а заодно и что-нибудь съестное поискать. Хорошо, говорит генерал, валяй, боец! Только не забудь свой билет парторгу сдать: не дай бог, потеряешь ненароком. А Угрюмов, между прочим, коренной сибиряк, охотник и все прочее…

– Охотник это хорошо. Главное – жизненно, – пробормотал Рябцев, чувствуя, что от коньяка вперемешку с настойкой у него начинают предательски слипаться веки. – А дальше?

– А дальше – ползет Фрол Угрюмов по заснеженной степи. Над головой шальные пули посвистывают, вражеский миномет где-то бьет… И кушать ужас как хочется, – здесь Гулькин, увлекшись рассказом, и сам взял со стола огурец, но покосился на опустевшую бутылку и вернул овощ на место. – Так вот. Доползает Фрол до вражеского окопа, забирается в него и видит: елки зеленые, да он же прямо в логово зверя угодил! Весь окоп немцами забит, у каждого «шмайссер» наизготовку, рукава по локоть закатаны…

– Стоп, какие там рукава? Ты же говорил, дело зимой происходит?

Изрядно смутившись, Гулькин хлопнул себя ладонью по лбу:

– А ведь точно, зимой. И как это я забыл? Вот что значит целую ночь не спать, эпизоды да персонажи выписывать!