Александр Миронов - Русская удаль. Сборник рассказов – 3

• Название: Русская удаль. Сборник рассказов – 3
• Автор: Александр Миронов
• Жанр: Русское современное

Лучи солнца просвечивали сквозь редкую осеннюю листву деревьев, сквозь окно, и, отражаясь от линолеума на полу, зайчиками играли на потолке, на стеклянных дверцах шкафа, освещая рабочий кабинет Ивана Трофимовича. Мда… Вспомнилось, как после четвёртого или пятого тоста он сам выдал здравицу.

---

Русская удаль Сборник рассказов – 3 Александр Леонидович Миронов

© Александр Леонидович Миронов, 2017

ISBN 978-5-4485-8836-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Русская удаль

Иван Трофимович Топотков расхаживал по кабинету. С самого утра у него не выходило из головы вчерашнее застолье. И вся вчерашняя компания и зал кафе время от времени вставало у него в воображении.

Он был приглашён с женой на день рождения: начальник жены справлял своё шестидесятилетие. Народ собрался разный и незнакомый, какой-то сдержанный, молчаливый. Чопорная публика.

Правда, потом, когда выпили раза по три и уже не шампанского, немного разговорились, расслабились.

«Если месяцами не выходить на люди, поневоле забудешь, как вести себя в обществе. Теряешь опыт. Дичаешь», – философски заключил Иван Трофимович, остановившись у телефона.

Хотелось позвонить жене, но он медлил. Что-то неясное томило душу.

Лучи солнца просвечивали сквозь редкую осеннюю листву деревьев сквозь окно, и, отражаясь от линолеума на полу, зайчиками играли на потолке, на стеклянных дверцах шкафа, освещая рабочий кабинет Ивана Трофимовича.

Мда… Вспомнилось, как после четвёртого или пятого тоста он сам выдал здравицу.

– Дорогие гости, мы все, собравшиеся за этим прекрасно сервированным столом, и чествуем не только именинника, хотя, разумеется, в его честь этот банкет. Но мы, я бы так сказал, целую эпоху в его лице чествуем. Можно только представить какие годы легли на плечи этого удивительного человека. Но они не сломались, они выдержали, и их гордо несёт эта широкая грудь… – кажется, такую околесицу нёс.

И хотя за столом сидел сморчок ростом не выше подростка, однако от слов Ивана Трофимовича в глазах публики тот вырос до исполина. Одна дама даже в ладошки захлопала, и её поддержали. Может быть, ей почудилась ирония в его словах, но Иван Трофимович не шутил.

Иван Трофимович кисло усмехнулся, дёрнув уголком пухлых губ, и вновь заходил по кабинету.

Потом танцы начались. Под магнитофон, импортный. Не танцы – кривлянье. Дёргались, кривлялись один перед другим, как припадочные.

Иван Трофимович, будучи помоложе, к таким разминкам относился терпимо, иногда и сам принимал в них участие. Но с возрастом начал стесняться. Что-то находил в них дурственное, неприличествующее людям среднего возраста, к коим стал себя относить. Но сейчас, куда не глянь, везде паралитики: по телевизору, в кино, на дискотеках, и вот, на гулянках тоже.

В детстве, в школе был кружок художественной самодеятельности, и он в нём занимался. В нём же научился танцевать вальсы – вот где полёт, фантазия!..

– И-эх! – и он закружился.

Научился плясать «русскую», «флотскую чечётку». По крайней мере, дробить степ ещё мог, и ладони для прихлопований не отсохли.

Иван Трофимович вдруг подпрыгнул, подбоченился и, отстучав чечётку, пошёл по кабинету в пляс.

– Та-д, та-д, та-та! Та-та-та-та-д, та-та!.. – аккомпанировал он сам себе.

Эх, были ж танцы на Руси! Куда что подевалось? Куда?.. Даже пьянки ради редко удаётся сбацать.

– Эх-эх! Эх-ма! – Иван Трофимович остановился у двери, вздохнул полной грудью и хохотнул от наслаждения.

Всюду, где бы ему ни доводилось гулять в компаниях, всегда испытывал пламенное желание сплясать, станцевать нормальный танец под нормальную музыку. Душа так и рвётся из груди птицей. Так и хочется топнуть ножкой. Но не танцуют теперь, не пляшут, к сожалению, – сплошные папуасы. И что с нами происходит? Вот, дикость!..

Правда, вчера немного подёргался.

– Вытащила, гиббониха! – не зло ругнулся Иван Трофимович на женщину, которая пригласила его на групповые припадки под чёрте что. Отказаться было неудобно, это была та, что хлопала в ладоши на его тост.

Думал, так и пройдёт всё веселье – в кривляньях и рокоте магнитофона.

Однако появился баянист, и разом вечер изменился. По крайней мере, для него. Вот тут уж он отвёл душу. Выдал по всей форме и «русского» и «цыгана»… А эти вихляют задами, дрыгаются, а под «русского» подстроиться не могут. Ноги словно шурупами к полу привернуты: туда-сюда, туда-сюда на одном месте.

– Ха-ха! Смех! – своё, русское не умеют, а папуасам подражают. Цивилизованный народ, называется. Сты-до-ба!..

Частушек не знают. Или уж сановитость не позволяет? А он пел, и все пóкатом катались. Ржали, как лошади. Всех развеселил.

Иван Трофимович улыбался, почёсывая лысеющий затылок.

И всё же душу томило смущение… Было в его поведении, наверное, что-то такое… Но он уже вошёл во вкус приятных воспоминаний.

И-эх! Его тело вновь отпружинило вверх и мягко опустилось на согнутые в коленях ноги, и Иван Трофимович от двери к столу пошёл вприсядку.

– Хоп-хоп-хоп-па! Америка-Европа… Съели русского мужика?.. Ха, фига! Покажем мы ещё себя этим паралитикам. Хоп-хоп-хоп-па!

У стола подпрыгнув, выбил лихо дробь на мягком утеплённом полу и, приуставший, довольный, остановился, опираясь на крышку стола.

Фу-у… Красота!

Не-ет, что ни говори, а вчерашний вечер удался. Удался, ядрёный корень! Спасибо юбиляру!

– Нет-нет, никогда буги-вуги не смогут раскрыть души русской, – хлопнул он себя в грудь. – Никогда! В вальсах, в плясках, в частушках она живёт. В них, ядрёный корень! Забили, забарабанили дуристикой: бум-бум-бум по мозгам, и на тебя же ещё смотрят так, как будто бы ты питекантроп пещерный. Чудак, мол, дядя, нашёл что выкинуть…

Ивана Трофимовича с утра начинали разбирать сомнения в правильности его поведения на вечере. Всё-таки народ чужой, представительный был народ. А он с плясками, частушками… Это, знаете ли, теперь не модно. А коли не в моде, значит, ты какой-то несовременный. С поздним зажиганием. То есть наивный простачок, Ванюша-дурачок. Кто там ещё плясал? Так, один-двое. А остальные? Посмеивались, в ладоши хлопали. А он, круженный, как только услышит гармошку, его будто кто подпружинивает, или под пятки горячих углей подсыпает. Не устоит на месте.

Тут Иван Трофимович стал испытывать неловкость на своё поведение. А вдруг он и вправду чудик?

Топотков вновь хотел позвонить жене, узнать её мнение на этот счёт. Да не решился. Вздохнул с сожалением.

И что он там вытворял? Сидел бы уж, прижал бы… Жена, поди, от стыда из-за него там сгорает. Ведь все с её работы были.

Вдруг Иван Трофимович стукнул себя кулаком по лбу и замер. Ноги у него подломились, и он мешком осел на стул.

Каррраул!.. Он вспомнил! Он вспомнил, как лез к Кузьме Спиридоновичу целоваться!

– М-нн… – замычал он, схватившись за голову. – Тьфу!

Прошло минут пять в молчаливых страданиях.

Наконец Иван Трофимович поднял голову и, покачивая ею из стороны в сторону, с тяжелым выдохом изрёк:

– О-пу-пе-ел! – глаза его закатились. – Ещё на кой-то хрен к себе позвал. И не одного, всех!

Иван Трофимович знал за собой маленький грешок: когда подопьёт, так становится рубаха-парень с душой нараспашку – всякий раз что-нибудь да выкинет от простоты душевной. За что Вера Никитична уже не раз его благодарила. То-то ему сегодня будет!..

Только сейчас он понял, чтó его с утра томило. И вот отчего он не мог так долго насмелиться, позвонить жене.

Ну, танцор, допрыгался!

Всё бы он мог себе сейчас простить. Даже лобызания с Кузьмой… Тьфу! – с Кузькой, прости Господи. Сейчас, поди, обтирается, подхихикивает, старый пень. Но то, что от доброты душевной опять наприглашал к себе гостей – это уже чёрт знает, что!

Топотков надолго замолчал, тупо уставившись в шкаф, на полках которого находились СНиПы, чертежи в папках и в рулонах. Но волна негодования на самого себя сходила, и в глазах появились проблески жизни. К тому же он находился в весёлой шкатулке, где долго не погрустишь. В ней играло солнце, разбрызгивая искры и зайчики по полу, по стенам, по шкафам.

– Дурак-с, ваша светлость! Вот где дурак так дурак! Каких век не видывал. Да хоть бы пьяным был в стельку…

Он действительно не был пьян до беспамятства. Но расходилась душа, разгулялась, и не столько от вина стал пьяным, сколько от охватившего его веселья, радости. Под конец вечера он всех любил: и юбиляра, и баяниста, и гостей – оттого и лез лобызаться.

А у нас как? Уж если ты обнял человека, да, не дай Бог, ещё позвал к себе в гости – так уж всё! Ты дурной человек, тряпка. Ты распахнул душу, а это такое место… куда только плюнуть можно!

Эх-хе, вот народ. До чего же мы огрубели, ни любви в нас не осталось, ни радости. Повыпотрошенные, деформированные. Даже жена родная не понимает. Тут от души, от чистого сердца. Разве это дурно?

– А может и плохо! – ответил он вслух. – Ведь гостей угощать чем-то надо. Это ведь не ранешное время. Сейчас, попробуй на такую зарплату, накорми да напои? И потом – хлопоты. Жене хлопоты. Оттого и дурно.