Игорь Алексеев - Портрет рассказчика

• Название: Портрет рассказчика
• Автор: Игорь Алексеев
• Жанр: Русское современное

В сборник вошли эссе «Я и Пушкин» о романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин», комментарии к «Повестям Белкина» А. С. Пушкина, роману «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова и «Петербургским повестям» Н. В. Гоголя, в которых прослеживается, как идея Пушкина о личности рассказчика продолжилась в произведениях Лермонтова и Гоголя.

---

Тут уместно вспомнить о творчестве А. Мицкевича в Крыму:

В развалинах лежит стен крепостных громада,

Прославивших тебя, неблагодарный Крым!

Они – как черепа по склонам гор крутым,

В них поселился гад и люд ничтожней гада.

Адам Мицкевич. Крымские сонеты.

(перевод В. Коробова)

– рисует утрированную и пародийную картину русской деревни:

Люблю песчаный косогор,
Перед избушкой две рябины,
Калитку, сломанный забор,

– и идет далее, не стесняясь бедных рифм:

Одессу звучными стихами
Наш друг Туманский описал,
Но он пристрастными глазами
В то время на нее взирал.

Завершая фейерверк и не слишком заботясь о связности мыслей, переходит к географическим подробностям, объявляя Одессу грязным городом:

А где, бишь, мой рассказ несвязный?
В Одессе пыльной, я сказал.
Я б мог сказать: в Одессе грязной —
И тут бы, право, не солгал.

– и заканчивает, потеряв нить повествования, увлеченный банальным описанием ночной природы:

Но поздно. Тихо спит Одесса;
И бездыханна и тепла
Немая ночь. Луна взошла,
Прозрачно-легкая завеса
Объемлет небо. Все молчит;
Лишь море Черное шумит…

Итак, я жил тогда в Одессе…

Четвертая глава – первая, не отредактированная рассказчиком-Пушкиным. Она дает возможность читателю начать разбор романа «по голосам», поскольку в ней впервые происходит эмоционально насыщенная перекличка и видно радикальное несовпадение речевых стилей и оценок (например, в отношении Баратынского) между соавторами-рассказчиками, что позволяет легко отделить речь каждого. В диалоге видны тот самый «залог, достойнее тебя» и реакция на него Онегина:

(4-XII и далее)
Минуты две они молчали,
Но к ней Онегин подошел.

Рассказчик-Пушкин пересказывает проповедь Онегина Татьяне, стремясь одновременно получить одобрение его отказа у читателя. В самом деле, что ещё мог сделать Онегин с излияниями чувств 13-летней девочки, переживающей свой первый гормональный удар?

(4-XIX—XXII)
А что? Да так.
Я усыпляю
Пустые, черные мечты;

Строфы с XIX по XXII – это длинная вставка Онегина, который не разделяет намерений соавтора. Его строфа XIX целиком обращена на себя, и он беспощаден. Здесь присутствуют самобичевание, едкий сарказм, фрустрация, заниженная самооценка, депрессивное настроение (черная меланхолия), безысходность, черный юмор. Далее звучат брюзжание, глухое раздражение.

(4-XXIII)
Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Здесь снова Пушкин.

(4-XXX)
Но вы, разрозненные томы
Из библиотеки чертей,
Великолепные альбомы,
Мученье модных рифмачей,
Вы, украшенные проворно
Толстого кистью чудотворной
Иль Баратынского пером.
Пускай сожжет вас Божий гром!

И вот еще один ключевой фрагмент четвертой главы – третье поминание Баратынского, на этот раз от Онегина – в отличие от двух предыдущих случаев от Пушкина, здесь нет никакого пиетета и присутствует дважды перенесенное ударение – «библиОтека» и «украшЕнные». Такие стихи, разумеется, не могли бы принадлежать Пушкину. Онегин демонстрирует фрустрацию, желчь, раздражение, злобу, агрессию и сниженный эмоциональный фон.

Вот примерный разбор «по голосам» первой главы романа:

(1-I)
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.

Вся первая строфа – прямая речь и неискаженные мысли Онегина.

(1-II) – (1-XVIII)

С II по XVIII строфы Пушкин дает описание быта и привычек Онегина в Петербурге. Стиль повествования Пушкина – легкий, летящий; настроение бодрое, приподнятое, даже праздничное; отношение рассказчика-Пушкина к тем, о ком он рассказывает, – всегда ровное, позитивное и благожелательное. Последние две строчки XVIII строфы

Там, там под сению кулис
Младые дни мои неслись.

принадлежат Онегину.

(1-XIX)
Мои богини! что вы? где вы?
Внемлите мой печальный глас:
Всё те же ль вы? другие ль девы,
Сменив, не заменили вас?

Внезапная и резкая перемена настроения и ритма повествования. Вся XIX строфа принадлежит тоскующему Онегину. Слова:

И, устремив на чуждый свет
Разочарованный лорнет,
Веселья зритель равнодушный,
Безмолвно буду я зевать
И о былом воспоминать?

представляют собой подсказку читателю о личности рассказчика. Здесь находится отсылка к XXI строфе, где речь идет о том же – лорнете и зевании Онегина в театре, но уже не от первого лица, а от стороннего наблюдателя Пушкина.

(1-XX) – (1-XXVIII)
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла, всё кипит;

Здесь снова ведет повествование рассказчик-Пушкин.

(1-XXIX) – (1-XXX)

Две строфы подряд от Онегина, пребывающего в печальных воспоминаниях. Здесь есть еще одна подсказка читателю рассказчиком от первого лица:

О вы, почтенные супруги!
Вам предложу свои услуги;
Прошу мою заметить речь:
Я вас хочу предостеречь.
Вы также, маменьки, построже
За дочерьми смотрите вслед:
Держите прямо свой лорнет!

Это отсылка к строфам XI и XII, где Пушкин рассказывает об Онегине в третьем лице и рассматривает ту же тему соблазнения. Удаленный текст строф XIII и XIV, восстановленный по рукописи, касается темы соблазнения Онегиным его жертв еще более откровенно.

(1-XXXI) – (1-XXXIV)
Когда ж и где, в какой пустыне,
Безумец, их забудешь ты?

Первые две строчки XXXI строфы – это реплика Пушкина, обращенная к Онегину. Остальной текст вплоть до XXXIV строфы включительно принадлежит Онегину. Реплика Пушкина касается последних строк предыдущей строфы, написанной Онегиным:

«Ах! долго я забыть не мог
Две ножки… Грустный, охладелый,
Я всё их помню, и во сне
Они тревожат сердце мне.»

Смысл замечания Пушкина очевиден – Онегин находится под домашним арестом в деревне «в пустыне», поэт призывает Онегина забыть о дамских ножках – их уже слишком много в первой главе.

Ах, ножки, ножки! где вы ныне?
Где мнете вешние цветы?

Это снова Онегин, который продолжает излюбленную тему. Лишенный нормального общения, женского общества, находясь в деревне в заточении, Онегин вместе с Пушкиным пишет роман о себе и мечтает о женщинах.

(1-XXXV) – (1-XLV)

Здесь повествование продолжает Пушкин.

(1-XLVI)
Кто жил и мыслил, тот не может
В душе не презирать людей;
Кто чувствовал, того тревожит
Призрак невозвратимых дней:
Тому уж нет очарований,
Того змия воспоминаний,
Того раскаянье грызет.
Всё это часто придает
Большую прелесть разговору.

Первые девять строчек XLVI строфы принадлежат Онегину, который с желчью и сарказмом говорит о презрении к людям и различных видах фрустрации. Также авторство Онегина выдает ударение в слове «призрак». Эти девять строк использованы как характеристика речевого стиля Онегина, следом за ними следуют пять строк Пушкина с оценкой языка соавтора-рассказчика:

Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с желчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.

Вся XLVI строфа – важнейшая подсказка автора в отношении личностей и речевых стилей рассказчиков.

(1-XLVI) – (1-XLIX)
Ночей Италии златой
Я негой наслажусь на воле
С венецианкою младой,
То говорливой, то немой,
Плывя в таинственной гондоле;
С ней обретут уста мои
Язык Петрарки и любви.

Это снова Пушкин.

(1-L)
Придет ли час моей свободы?
Пора, пора! – взываю к ней;
Брожу над морем, жду погоды,
Маню ветрила кораблей.

В пятидесятой строфе приведены мысли Онегина в литературной обработке Пушкина. Оба рассказчика мечтают о путешествиях и дальних странах. Предыдущая строфа – мечты Пушкина об Италии, предвкушение вдохновения, неги любви от знакомства с молодой венецианкой. Строфа L – тоже мечты о странствиях, но уже Онегина, с депрессивными настроениями, с мотивом бегства, хоть в Африку, но на волю от скучного и опостылевшего берега и неприязненной стихии, от сумрачной России,

Где я страдал, где я любил,
Где сердце я похоронил.

(1-LI)
Онегин был готов со мною
Увидеть чуждые страны;
Но скоро были мы судьбою
На долгий срок разведены.

Это снова Пушкин. Здесь повествование возвращается к весне 1820 года и отъезду Пушкина в южную ссылку 6 мая 1820 года, а Онегина в деревню за наследством, но происходит смещение временных планов. Мечтать о свободе в предыдущей строфе Онегин мог только после дуэли в январе 1821 года, уже находясь в заточении.