Лина Кирилловых - Идущие. Книга I

• Название: Идущие. Книга I
• Автор: Лина Кирилловых
• Жанр: Альтернативная история

У них есть способность ходить между мирами и понимать любые языки. Над ними стоит Организация, которой они все подчиняются, и законы о невмешательстве. Наблюдать за чужими мирами и изучать их – задача и призвание Идущих. Изменять ход чужой истории – нельзя. Расколовшая Организацию война, случившаяся двадцать лет назад, не всех научила уму-разуму. Кто-то снова хочет примерить на себя роль Бога – а кто-то просто вспомнить свое потерянное прошлое и вернуться домой.

---

Маркиза перегибается через полированную поверхность стойки, чтобы поцеловать старика в щёку. У неё при этом немного игривый вид. А у бармена – довольный. Наверное, в молодости был тем ещё сердцеедом. Рыжеволосая слезает с табурета и идет к выходу. За чай, замечает Роман, она не заплатила. Маркиза проходит мимо него, и он ощущает запах её парфюма – странный, неженственный, отдающий древесной стружкой, кофе и кожей, хотя в последнем случае это может быть и запах мокрой куртки. На сидящего за столиком маркиза не смотрит. Блёклый, усталый, угрюмый – он явно не магнит для женских взглядов. Было бы немного обидно, когда бы не было сейчас нужды как раз в подобном, и Роман даже рад: рыжеволосая не поняла, что он подслушивал. А бармен?

Тот, прищурясь, отстранённо протирает безупречное дерево стойки и так же отстранённо глядит вслед своей гостье. Блюдечко с последней оставшейся долькой лимона печально белеет у его правого локтя. Закончив протирать, бармен убирает блюдце, чтобы снова вернуться к газете. Шурх. Словно включён режим: «ничего не было». Белобрысая официантка, держа в руках блокнот, подходит к Роману.

– Что-нибудь ещё желаете?

Роман торопливо просит счёт и зачем-то, будто оправдываясь перед ней и её радушием, добавляет, что засиделся и теперь опаздывает. На двери опять звякает колокольчик – теперь прощально. Маркиза проходит мимо витрины-окна. «Что-то будет», – лихорадочно бьётся в мозгу, а поверх этого звучит слово: «Сенсация». Пальцы дрожат, когда Роман раскрывает бумажник. Раз, два, три, четыре, пять – отсчитывает он навскидку, пока не принесли чек. Кое-кому теперь придётся жить экономно, но хорошо, что лишь до конца недели, а там зарплата, и в общем-то нет смысла переживать, а ещё ведь это, это – что оно обещает, чем грозит, будет ли оценено эквивалентом не только эмоционально-зрительским, но и…

Зарождающийся восторг от неведомого теснит неродившиеся фантомы падающих с неба банкнот. Не деньги ему на деле нужны – живущая бок о бок с реальностью сказка.

Он платит по счёту и выскакивает на улицу. Быть может, слишком поспешно, привлекая к себе внимание, но у него нет времени одёргивать себя и оглядываться. Поток бурчащих автомобилей медленно ползёт по проспекту. Роман ищет рыжеволосую в разреженной массе толпы. Впереди мелькает приглушённый всполох шевелюры – и левое плечо, обтянутое блестящей кремовой кожей куртки, на несколько секунд показывается среди серых и чёрных одеяний горожан. Этой осенью отчего-то в моде унылость. Любопытно только, в одной столице или повсюду. Очередной студент сует в руки листовки – рекламу суши-бара. Снова начинает накрапывать. Дожди ещё не обрели осенней силы, когда за серой пеленой деревья, лица и дома одинаково обесцвечиваются, и не секут – касаются, но уже достаточно холодные, чтобы сбить первоначальную горячность. Гудки сливаются в один противный визг. Если быть честным, городские голоса иногда звучат почти омерзительно. Кто-то из прохожих сплёвывает под ноги. Город не любит патетиков и слабаков; Роман хочет думать, что он причисляется к первым. В витринах поверх норковых шуб и дубленых пальто, сапог, часов, цветов, браслетов, цельных фигурок из шоколада видно торопящееся отражение: бледный, худой, невысокий, непримечательный горожанин. Никто не поверил бы, что он ловит сказку. Да и он сам…

Он многократно мечтал. Что в старой блочной пятиэтажке и правда живет колдунья, управляющая грозой и ветрами, что среди людей ходят иномирцы, что на кладбище воют вовсе не псы, а сны бывают не только вещими, но и приветом из прошлой жизни. Что груда тряпок на чердаке вполне способна обрести объём и плотность и воспарить к гниющим балкам. Он даже готов был допустить, как итогом, намокшие штаны и седину, а то и микроинсульт, лишь бы только получить подтверждение, что мир глубже, чем квартальный отчет и алкоголь по пятницам. Даже готов был принять то, что, возможно, не вышел бы из этой встречи живым. В конце концов, он был пока ещё всего лишь плывущим на спине. Он ещё не обрёл ничего, что заставило бы зубами держаться за существование. Ничего, кроме идеи – увидеть, к чему так тесно вдруг приблизился сейчас. Он гонит себя вперед через лужи и недружественные спешащие спины, сквозь поток бледных лиц, плечи, ударяющие по его плечу, загазованный воздух и окрики, зазывающие посетить экскурсию или магазин, купить путевку, страховку, билеты в цирк и театр, арендовать квартиру на сутки или сауну на ночь, принять участие в лотерее и розыгрыше, гонит вслед за мелькающим эхом волос – рыжая уже далеко. Но Роман успевает понять, что она свернула с проспекта. Он бежит, расталкивая людей и едва ли слыша ругательства, чтобы как раз у того места, где мигает светофор и вправо уходит скользкий асфальт проулка, поймать взглядом ржавь, исчезающую в провале двора метрах в трехстах от себя, и кинутся туда, затормозив, чуть-чуть не добегая, – от одышки и осторожности. Прокрасться, как вор, через подворотню, минуя исписанные граффити стены. Затаиться. Выглянуть. Увидеть.

Зловоние мусорных баков врезается в ноздри. Банки, бутылки, пакеты, сочащиеся какой-то коричневой жидкостью, огрызки и очистки, что-то прошуршавшее – может быть, крысиный хвост. Аммиачная вонь. Сыплющаяся со стен штукатурка. Сто лет не ремонтировали эти дома, а ведь почти в центре города… Куда же ты лезешь, Роман. Он вовремя прячется за краем контейнера: маркиза, стоящая у глухой стены из кирпича, оглядывается по сторонам. Вечер окутывает её плечи, выделяя яркими пятнами светлую куртку и волосы. Из какого-то окна над головой у Романа раскатывается громкая трель заставки круглосуточного новостного телеканала. Рыжая смотрит не на контейнеры – на окна, выходящие во двор, и, очевидно успокоенная, отворачивается обратно. Что именно она делает, не разглядеть – загораживает собой. Звуки, если они есть, глушит громкий голос диктора. И всё случается в одно мгновение, настолько быстрое, что оно совпадает с морганием глаза: маркиза шагает вперед и пропадает. Лишь остается потерявший свою опору сумрак, падающий вниз, как ткань, на место у стены, где только что стоял человек. И романово обидчивое изумление – ну зачем сразу так-то, и куда, и что теперь ему, одному, с этим делать.

Он подходит, всё ещё не веря, ступая, должно быть, точь-в-точь по её невеликим следам. Под ногами они, влажные отпечатки, уже совсем сравнялись цветом с намокшим асфальтом. Роман втягивает в себя сырую полутьму, вонь кучи мусора, металла и штукатурки. Кирпичная стена идет крупной рябью – словно слабые волны на море. Но рябь медленно угасает. Так рассеивается в воздухе запах, вклинивая свои молекулы в привычным пахнущее окружение, растворяясь в нём, чтобы было уже не учуять и не разобрать. Роман боязливо трогает стену рукой – и пальцы проваливаются во что-то упругое и податливое. Словно бы тугой воздух, или не оставляющая на пальцах капли вода, или желеобразное… пространство? Но через это что-то ушла маркиза. В Неназванный-16, о котором она сказала – мир. Сидела за стойкой бара, пила зелёный чай, секретничала с барменом, а потом сделала со стеной замусоренного двора нечто странное и исчезла. О том не зная, показала это всё постороннему – женщина с портрета в галерее. Как дальше быть?

Все контактёры и снежные люди, все призраки, духи и ясновидящие, всё, над чем можно было смеяться вслух, а втайне, не признаваясь себе, верить, привело сюда и оставило. И уже заносило огромную бесплотную руку, чтобы ткнуть в спину и направить вперёд. Чтобы заставить мнущегося перед стеной человека увидеть что-то, показать себя кому-то, возможно, принести куда-то вот эти, его родные и привычные визгливые автомобили, серые дома-высотки, холодность вечно занятых людей… или забрать что-то и откуда-то себе. Или просто сгинуть. Трусливое благоразумие обитателя офисных клеток зовёт его обратно – к такой простой и ясной жизни пятидневной рабочей недели, обжитому углу, размеренной предсказуемости. Когда-то искусственно взращенное, но оттого не менее сильное чутьё охотника за необычным обещает Роману сенсацию. И что-то ещё говорит: решайся, иначе один маленький мальчик, который когда-то читал книжки под одеялом, навсегда… исчезнет? умрёт?

Он успевает шагнуть до того, как стена становится неподвижной.

Он, наверное, делает большую ошибку.

IX

– Болван набитый, – сказала Лучик. – Впрочем, как и все ему подобные. Других проблем нет, что ли? Не ходящий, ничего не знающий, а туда же – нос в прореху…

– Не дурак он – человек, – возразил Курт и отхлебнул ещё чаю.

– И что? – Лучик поморщилась. – «Человек» – оправдание?

– «Человек» – любопытство. Это врождённое, инстинктивное. Он просто слушал, что скажет кровь.

– И кровь сказала ему пойти в неизвестность.