Ольга де Бенуа - Время дождя. Парижские истории

• Название: Время дождя. Парижские истории
• Автор: Ольга де Бенуа
• Жанр: Современные любовные романы

Чудаки и зануды, боги, коты и простые смертные – все мечтают о счастье, но не все понимают, что это такое. Ветреная Полина знакомится с Яном, встреча с которым перевернет ее жизнь. Вот только она не знает, чего хочет, и за эту нерешительность ей придется заплатить высокую цену. Тесей ищет свою Ариадну, а Дождливый человек грезит о звездной дороге. Мечтательный фараон с надеждой всматривается в сияющую темноту ночи. Луиза идет по городу за волшебной птицей. Рассказы о Париже, мечтателях и дожде.

---

Время дождя Парижские истории Ольга де Бенуа

Посвящаю моей бабушке Анне.

За ее веру, любовь и преданность, которые согревают меня все эти годы.

Редактор Людмила Шилина

Иллюстратор Антон Мордасов

Дизайнер обложки Нур Эззедин

© Ольга де Бенуа, 2017

© Антон Мордасов, иллюстрации, 2017

© Нур Эззедин, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-6357-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ПОЛИНА И ЕЕ ДУ́ХИ

Моей дорогой М.Г.

Мечтательный фараон и дверь в ночи

Тем памятным летом все свои пятничные вечера я проводила с бокалом кира1 и книгой по французской истории. Приходила после работы к Полине, садилась за столик у окна и ждала, когда она закончит свою смену. Потом мы вместе возвращались домой.

Это был даже не бар, а ресторан итальянской кухни неподалеку от Оперы и Лафайет. Владельцем заведения был усатый турок Бекташ, который по-итальянски не говорил ни слова. Впрочем, и французский у него был плох. Вид у Бекташа был довольно странный: костлявые плечи и узкие бедра, как будто в детстве его спеленали и поместили на несколько лет в египетский саркофаг, вытянутая голова, длинный тонкий нос и мечтательные, близко посаженные глаза. Когда он стоял в дверях ресторана в своей неизменно белой рубашке и задумчиво вглядывался в сияющую дождливую темноту с тонкой полуулыбкой на губах, он казался почти поэтом. Впрочем, возвышенного в нем было мало: на самом деле он высматривал посетителей и оживлялся при виде каждого туриста, переступающего порог ресторанчика. Когда по вечерам Бекташ тщательно пересчитывал выручку в кассе, я видела у него на лице то же самое мечтательное выражение.

Ресторанчик назывался «Иль Густо». Кормили там неплохо. Подавали двадцать видов пиццы, а также салаты, овощные супы, жареную рыбу и стейки по-милански. Были аперитивы, вина и крепкие напитки. Когда ломалась кофейная машина, а ломалась она часто, кофе был отвратительным.

Обстановка мало чем отличалась от обычных парижских бистро. На улице стояли столики с плетенными стульями. На стенах внутри висели аляповатые картины с нормандскими пейзажами. Полстены занимал огромный экран телевизора. Во время чемпионата мира по футболу здесь собирались английские или шотландские туристы. Они орали, колотили посуду и, захваченные азартом и эмоциями, выпивали все, что было в баре. Официантки сбивались с ног, Бекташ складывал руки на груди – ни дать ни взять благочестивый проповедник, которому удалось наконец-то направить заблудших детей в лоно правильной жизни. Глаза его сияли. Во время выборов публика менялась – у экрана собирались французские избиратели. Телевизор врубали на всю мощь. Посетители ели антре, потом основное блюдо, запивая все это кьянти, заказывали профитроли или мороженое, пили кофе, морщились от его вкуса, ругались с Бекташем и все это время громко спорили по поводу дебатов.

Мне нравилось бывать там. Нравилась сумрачная скучающая тишина в начале вечера, в которую хотелось погрузиться, как в сон, и шумная, как будто приклеенная к душному воздуху зала дымная завеса после семи. Кружащие голову запахи итальянской кухни, птичий говор официанток, долетающие из подсобных помещений смех и ругань индийских поваров. Разношерстные посетители, сентиментальные сериалы или яростные политические дебаты по телевидению…

И над всем этим царил Бекташ, который взмахивал руками, как безумный дирижер, пытающий раз и навсегда подчинить себе нервную стихию своего ресторана. Но его никто не слушал, и несмотря на все его усилия навести порядок, вернее, вопреки им, ресторан жил своей жизнью и приносил своему владельцу неплохой доход.

Я всегда сидела за одним и тем же столиком с красной скатертью и белыми бумажными салфетками в стаканчиках. Столик стоял у окна, и иногда я отрывалась от чтения и смотрела на прохожих. Людской поток, движущийся по улице подобно стремительному ручью, вызывал во мне чувство покоя, как будто мне удавалось в такие моменты вклиниться в свою эпоху и почувствовать себя наконец ее частью. Я выпивала два-три кира со смородиной, прочитывала страниц двадцать книги, с 1790 года до Наполеона, заказывала свою любимую пиццу с баклажанами и графин с водой. К вечеру я обычно была слегка пьяна и счастлива.

В ресторане работала моя близкая подруга Полина. Когда-то во время учебы здесь работала и я, но продержалась ровно месяц, потом не выдержала и ушла. С тех пор прошло много лет, но я по-прежнему иногда ужинала «у Бекташа».

Каморка на чердаке

Мы с Полиной учились на факультете коммерции и иностранных языков. Мы даже какое-то время жили на соседних улицах в пятом округе Парижа и часто проводили время вместе. Полина свободно говорила и по-французски, и по-английски, потому учеба давалась ей легко, но раздражала. Коммерция мою подругу совершенно не интересовала, и она постоянно пропускала занятия. Полина путешествовала по Европе, ходила в походы или же устраивалась на самые немыслимые работы, например, матросом на туристическом кораблике и даже переводчиком на занятиях по боксу. Ее жизнь представлялась всем увлекательным приключением. Попутно она занималась фотографией, скалолазаньем, организацией выставок и без особого энтузиазма писала статьи в женские журналы. Любое дело она начинала порывисто, с любопытством, но вскоре охладевала к нему, в конце концов бросала новую работу и снова возвращалась в ресторан к Бекташу. В университет она вообще ходить перестала. Ей пришлось несколько раз пересдавать все экзамены, а на третьем курсе остаться на второй год.

Мне же учеба на чужом языке изначально давалась нелегко. В моем французском было много лакун, и их нужно было восполнить. Я мгновенно схватывала правила и логику языка, делала быстрый прогресс в грамматике, но память у меня была дырявая – лексика в ней задерживалась с трудом. Поэтому мне приходилось учиться как про́клятой, мечтая о том дне, когда чужие языки глубоко прорастут в моей голове. На несколько лет мне даже пришлось полностью отказаться от русского языка. Я смотрела фильмы, читала книги и видела сны только на английском и французском. Постепенно мне удалось подтянуть хвосты, и уже через года два я писала и бегло говорила на обоих языках. Сама не заметила, как это получилось.

Пока Полина сбегала с занятий и искала себя, я окончила университет, прошла необходимые стажировки, сменила три или четыре работы в международных компаниях. Сказать по правде, меня дико раздражали все эти дурацкие офисные работы. Я мечтала только об одном – писать книги. Все остальное меня не волновало.

«Если бы ты действительно хотела стать писателем, то посвятила бы этому все свои вечера и ночи. Или ушла бы с работы, жила в маленькой каморке на чердаке, писала книги с утра до вечера и была бы счастлива. Может, даже рассталась бы со мной, ведь отношения занимают кучу времени. Все зависит от приоритетов. Посмотри на Кафку», – говорил мне Шарль, мой парень, когда мы лежали, устав от любви, на моей узкой кровати в крошечной квартире на улице Муфтар и я рассказывала ему, как бездарно трачу свою жизнь.

Он был, конечно, прав. Но смотреть на Кафку мне совершенно не хотелось – да, он был гением, но мне тогда представлялся диким неудачником. Писать по ночам и сидеть в офисе днем для меня казалось немыслимым. При этом я знала, что если перестану работать, то мне будет нечем платить за квартиру, и у меня будут проблемы с документами. Нет работы – нет разрешения на работу. Нет разрешения на работу – нет работы. Для иммигранта во Франции это замкнутый круг. Если я остановлюсь сейчас, думала я, мне придется вернуться на родину. А в России меня уже давно никто не ждал. Во Франции же меня ждало будущее. Вернее, я уже так много вложила в это самое иллюзорное светлое будущее, что останавливаться на полпути было глупо. И я выкладывалась изо всех сил, надеясь, что этот период собирания камней закончится, и из них можно будет построить что-то хорошее.

– Когда-нибудь, чтобы стать писателем, я пожертвую всем, что у меня есть, и если нужно, даже тобой, – говорила я Шарлю, улыбаясь, гладила его по голове и целовала в смеющийся рот.

– Согласен, но при одном условии: ты должна стать чертовски хорошим писателем, лучшим из лучших.

– Договорились. Но это может занять всю жизнь…

– Это займет столько времени, сколько нужно.

– Знаешь, ты тоже можешь и даже обязан, если нужно, пожертвовать мной ради своего признания. Если что, не стесняйся.

Вот так мы признались друг другу в любви. Мы понимали друг друга как никто другой.

Как не быть такой, как Кафка

Весной того года мы с Полиной искали смысл жизни, каждая на свой манер. Она работала официанткой по вечерам и подрабатывала фотографом по выходным, а я занималась переводами в маленькой консалтинговой компании, связанной с инвестициями в атомный сектор. Пока Полина фотографировала влюбленные китайские парочки на набережной Сены, я переводила с английского на французский тексты про ядерные реакторы и альтернативные источники энергии, утешая себя тем, что каждый день узнаю что-то новое и все это когда-нибудь пригодится мне в другом месте. Это была своеобразная игра в иллюзии. Называется «Обмани себя сам». Я играла в нее с детства, чтобы не повеситься от скуки на ближайшей люстре.