Анджей Беловранин - Последний зеленый лист

• Название: Последний зеленый лист
• Автор: Анджей Беловранин
• Жанр: Повести

Реалистическая повесть в альтернативной условно средневековой вселенной. В основе повествования – становление героя, «аколита» по имени Пенига. Будучи в начале книги скромным средневековым «аспирантом», без особых амбиций работающим над своей диссертацией, Пенига оказывается вовлеченным в водоворот политических событий молодой Республики, а к концу становится одним из потенциальных лидеров сопротивления наступающему социальному хаосу и диктатуре.

---

Моей любимой жене и бессменному редактору Екатерине "Мурке" Колесовой. Спасибо за все, солнышко!

"Сеятель же пусть сеет без оглядки, ибо не в скором времени доведется ему узреть плоды трудов своих"

Из "Поучений" святого Идеро-Бениги

1.

Был дождь. Уже несколько дней в городе и предместьях царил дождь, каждой каплей утверждая конец света и тепла, и золотых деревьев средь струй гордого ветра. Впереди была долгая мрачная осень; и холодная зима.

Неделю назад солнце спряталось за горизонтом, да так и не вернулось. И то, что каждое утро небо, закованное в глухие доспехи туч, начинало слабо светиться, не могло служить доказательством существования дневной звезды.

Дождь смывал пыль и грязь со стен и крыш, и город словно бы растворялся, растекался, разваливался, как замок, построенный из песка – но, в отличие от песчаного замка, не исчезал полностью.

Вода была везде, но узкие кривые улочки не превращались теперь, как еще лет десять назад, в застойные болотные лужи: да здравствует дренажно-канализационная система Республики!

Аколит Пенига зашел под длинную арку Трициркула, и сразу зарядил такой силы дождь, что он решил задержаться и подождать немного. Арка была изогнутая, так что с одного ее конца был виден только самый краешек конца другого, поэтому же внутри было особенно темно.

Пенига хлюпнул носом, чувствуя, что вездесущая вода проникла даже в шарф, закрывающий лицо, а ведь тот надежно укрыт от дождя капюшоном. Он стоял у самой границы мокрого царства и думал, что ливень такой силы не может длиться долго…

– Как задолбала эта серость! – аколит обернулся: рядом с ним остановился его товарищ, неофит Урира.

– Серость?

– Ненавижу дождь, – пояснил свою мысль Урира.

– А-а, – равнодушно протянул Пенига и вдруг почувствовал легкий укол… разочарования, что ли? И тут же захотелось загладить это перед самим собой – словно откуда-то вполз неведомый стыд.

– Сейчас это разве дождь! Вот в год Стены были такие осенние дожди, несколько недель не прекращались, – возможно, излишне сердечно заговорил аколит, – и в конце концов…

– Знаю, знаю я эти байки, – со смешком перебил его Урира. – Сто раз уже слышал про переливающиеся через край выгребные ямы и размытые могилы. Наш прозелит по истории все уши прожужжал: «Могилы, размытые дождем… Полусгнившие трупы плавали по улицам города… Эпидемия чумы!..»

– Ты так говоришь, будто все это старые сказки. Но это было на самом деле. Ты слишком молод, чтобы помнить…

– Подумаешь, ты будто намного старше! – уязвлено заметил неофит. – Тебе лет двадцать пять, не больше.

– Двадцать семь, вообще-то.

– Двадцать семь? – присвистнул Урира, опустив вниз уголки губ. – И ты все еще в аколитах? Ты что, чем-то декану не потрафил?

Общий дух университетского братства давал возможность открытого, неформального общения практически всех со всеми; но все же излишняя фамильярность студентов по отношению к преподавателям не поощрялась. Аколиты же были чем-то средним между теми и другими, поэтому неофиты чаще всего намеренно вели себя с этими старшими товарищами запанибрата, чтобы не прослыть рохлями. Само собой, аколиты отвечали на это со снисходительным превосходством: они сами совсем недавно были на этой же, первой ступени университетского братства и прекрасно понимали чувство неуверенности, которое неофит пытается скрыть за излишней бравадой.

Между тем дождь немного сдал, и Пенига, кивнув Урире вместо ответа, быстро зашагал по Трициркулу в сторону университетской библиотеки.

2.

Здание библиотеки до свержения Последнего монарха служило столовой одного из множества монастырей Трициркула. С началом Эпохи регентства Тридцати чуть не половина домов церковного округа была передана университету, ранее ютившемуся в одном-единственном стареньком двухэтажном особнячке эпохи императора Рампсинита.

Обеденный чертог, в котором двадцать лет назад бодро стучали ложками монахи, стал теперь, пожалуй, самым тихим местом во всем Мемфисе – читальным залом. Под страхом исключения из университета здесь запрещалось не только громко разговаривать, но и скрипеть стульями по дощатому полу, о чем оповещала висевшая при входе строгая надпись. Правда, как догадывался Пенига, это был скорее способ держать в узде излишне непоседливых неофитов, чем реально действовавшее правило: никого ни разу за все время существования университета за громкий разговор в читальном зале не исключили – достаточно было лишь гневного одергивания хранителя библиотеки, чтобы прекратить самую неистовую возню разыгравшихся студентов.

В кампусе упорно ходила легенда о том, как однажды невезучий неофит второго круга, корпевший в читальном зале над трудами Борреция, обжегся, поправляя свечу, и вскрикнул – и за это получил запрет на пользование библиотекой на 33 дня. Из поколения в поколение старшие неофиты в красках описывали вновь прибывшим бесстрастное лицо и замогильный голос ректора, выносившего приговор преступнику.

Однако никакого упоминания об этом событии в университетских хрониках Пенига не встречал. "А это что-нибудь да значит", – подумал он, раскрывая тяжелый ин-фолио 14 тома Имперской истории, привычно стараясь потише шуршать страницами. Аколит проштудировал уже все хроники университета и значительную часть прочих исторических сочинений в работе над диссертацией "Влияние мифов о временах поздней Империи и Последнем монархе Псамметихе IV на исторический дискурс Эпохи Регентства".

Сквозь высокие стрельчатые окна читального зала едва сочился серый свет, и тяжелые капли дождя ручейками стекали по узким стеклам. Над каждой конторкой, где работали студенты, преподаватели и монахи, горела свеча или керосиновая лампа – изобретение недавнего времени.

Пенига углубился в чтение книги, рассказывавшей о деяниях императора Асихиса, время от времени делая выписки на тонком, ломком листе бумаги. 14-й том Имперской истории был завершен прозелитами Факультета гуманитарных искусств одиннадцать лет назад, на восьмой год после свержения Последнего монарха. С внимательностью рыбака, наблюдающего за кроткими движениями поплавка на безмятежной глади воды, выискивал аколит любое допущение, каждый странный логический ход или слабо доказанный факт в огромном труде. Но натренированный долгими упражнениями разум позволял части его сознания одновременно блуждать собственными тропами.

И нестреноженная мысль его, сумбурно прыгая от вчерашней куропатки в сливочном соусе к чудесным ножкам и улыбкам торговок Квинквециркула, неведомым путем добралась до поразительных способностей Тридцати Регентов, по сравнению с которыми его собственные сметливость, живость ума и склонность к неожиданным выводам казались неуверенными размышлениями малого ребенка или даже очень прозорливого пса.

Это, ставшее для него уже привычным, но все еще будоражащее сравнение, заставило Пенигу даже на минуту отложить стило. Он вдруг ярко представил себе этих молодых людей в поре расцвета, которых не звали тогда ни Регентами, ни даже Тридцатью. Перед его мысленным взором они неслись на легких скакунах по озаренной солнечными бликами лесной дороге, и длинные волосы выбивались из-под шлемов, разметываясь на ветру.

Они были тогда всего лишь школярами, выпускниками таинственного ликея Учителя Тадорума. Никто и подумать не мог, зачем на самом деле Тадорум – один из самых могущественных оптиматов Дуоциркула – вдруг покинул столицу Империи и, набрав в приютах, бедных кварталах и нищих деревнях несколько десятков никому не известных пацанов семи-восьми лет, уединился с ними на своей вилле. Пенига хорошо мог себе представить, какие скабрезные шуточки отпускали в то время праздные оптиматы насчет этой неожиданно проявившейся "любви к мальчикам"… но они и не догадывались, насколько далеки были от истины.

Двенадцать долгих лет Тадорум воспитывал и обучал ликеистов, прибегая к помощи лучших профессионалов своего времени из самых отдаленных уголков Империи и даже из-за ее пределов – специалистов в весьма неожиданных областях. Их учили философии и схоластике и риторике, географии и истории, медицине и астрономии, фехтованию, верховой езде и стрельбе из лука, карманному воровству и грязному рукопашному бою, музыке, танцам и живописи, ремеслам ткача, гончара, кузнеца и плотника, крестьянскому труду и искусству банковской двойной бухгалтерии, поэтике и анатомическому устройству живых существ…

Постепенно Тадорум отсеивал недостаточно одаренных или тех, кто не проявлял должного усердия, так что к концу двенадцатого года обучения в его ликее осталось тридцать четыре молодых человека – самых умных, сильных, ловких и образованных во всей Империи. "Гвардия ликеистов" – как назвал их много позже один поэт-славослов.