Евгений Титов - Игра в мечты

• Название: Игра в мечты
• Автор: Евгений Титов
• Жанр: Русское современное

Сказочники и фантасты – совершенно особый народ на Земле. Они живут одновременно в нескольких реальностях и приглашают нас путешествовать по чудесам вместе с ними. Дети очень любят совершать подобные путешествия, потому что еще не забыли волшебные места, где возможно всё. Но и для взрослых это очень полезное занятие, расширяющее сознание через воображение. Ганс Христиан Андерсен, Братья Гримм и Жюль Верн – были моими самыми лучшими друзьями в детстве, моими тайными проводниками в необозримые пространства Мечты. Магические открытия их сказочно прекрасного творчества продолжают вдохновлять меня в течении всей «взрослой» жизни, помогая делиться своими озарениями с вами, дорогие жители планеты Земля. Наша голубая звезда всё ещё полна непознанных явлений, загадок и тайн. То, что я приношу в дар людям, рождается из сердца, которое хранит в себе знания как об устройстве нашей планеты, так и о сокровищах всех миров и вселенных. Когда ключи божественной любви бережно открывают мне связь с душой, то на экране внутреннего зрения распахиваются несказанной красоты живые полотна земных и звездных царств. И я с радостью и бесконечной любовью приглашаю вас войти в них, мои дорогие знакомые незнакомцы, посредством непревзойденного по глубине смысла и богатству оттенков, общекосмического русского языка.

---

На ужин он не пошёл, боясь встретить – не демона, тот наверняка где-нибудь пил или уже напился, – он боялся встретить её. Вдруг слышала, вдруг видела, вдруг поняла, зачем он торчал на причале с глупой удочкой. Было стыдно. Горько и стыдно. Он накинул на дверь крючок, погасил лампу и лёг не раздеваясь.

Вечер был прохладным, но не настолько, чтобы в домике стоял «дубак», как пугал сменщик Володя. Мечтатель лежал под двумя одеялами, согревал горящими ступнями, выставленными наружу, домик и дремал.

День сплошь состоял из стрессов. За самую трудную, самую нервную смену столько переживаний было не собрать. Главное переживание дня мечтатель отгонял от себя. Он выводил его на улицу в шелестевшую рощу, пытался забросить подальше в чёрную воду безымянной речки, закапывал прямо тут под домиком в сыром тяжёлом песке, сажал в последний автобус, уходивший от турбазы в город, чтобы никогда, никогда, хотя бы не сегодня, оно не тревожило его.

Проходило несколько спокойных минут, в которые он задрёмывал, и оно привидением возвращалось, проникало через щели в полу, свернувшись трубочкой, протискивалось в замочную скважину, садилось грустной серой птицей на спинку кровати, шуршало над ухом и забиралось обратно в голову.

Его спас шум на улице: смех, звон гитары и голоса. Там его ждали живые весёлые люди. Из душной дремотной темноты он выскочил на свежий сырой воздух, взлетел из глубин океана под звездное сентябрьское небо огромной сильной касаткой. Он приподнялся на кровати, поправил подушку и приготовился слушать песни и голоса.

За домиком и двумя рядами берёз стоял каменный на два входа барак для размещения начальства. Из управления бывали редко, и высокие ступеньки с директорской стороны облюбовала рабочая молодёжь, приезжавшая почти каждые выходные. Здесь собиралась своя компания, приходили из соседней деревни ребята, девушки-ткачихи из пансионата напротив. На ступеньках они поджидали, пока соберётся вся «стая», пели, выпивали, разговаривали, а потом срывались в лес, где «приземлялись» на всю ночь и встречали у костра рассвет.

…Одна девушка после долгой разлуки встречала парня в аэропорту. Была она немного под chauffe (подшофе) и с букетиком жёлтеньких цветов. Она поцеловала в щеку парня, который никак не рассчитывал на такую прохладную встречу, и пошли они в номер пустой гостиницы аэропорта.

Так начиналась песня, и фальцет пытался донести до слушателей каждое слово, повторяя последние две строчки по два раза. В гостинице девушка объясняется:

Я так тебя ждала, я по тебе скучала,
я ночи не спала три года сорок дней.
Оставленной тобой любви мне было мало,
и стала я женой, но только не твоей.

Мечтатель насторожился и приготовился к трагической развязке. Парень за такие слова запросто мог растерзать героиню песни, подобный грустный финал часто встречался в городском фольклоре. «Пусть будет эта ночь последней нашей ночью, пусть будет эта страсть последней из страстей, – продолжала монолог девушка. – Пусть будет ночь длинна, а значит жизнь – короче».

«Какая точная фраза, – подумал мечтатель. – Раз ночь длинна, значит, жизнь стала на эту ночь короче». А девушка закончила куплет так: «Оставим мы любовь на взлётной полосе». Дальше она плакала и целовала героя, а по комнате «гулял» свет аэровокзала: по стенам, по плащу, цветочкам на столе.

Как понял мечтатель, влюблённые расстались. Не могла молодая женщина оставить только что зародившуюся советскую ячейку общества. Она взяла себя в руки, задушила свою старую любовь на смятой постели в гостинице аэропорта и бросила её на взлётную полосу. И вот спустя годы, в другом аэропорту, задерживаемый непогодой парень и, конечно, уже не парень («Ах, сколько лет прошло, уж дети повзрослели»), вспоминает эту историю. И блёклый свет, и силуэт девушки в номере гостиницы на кровати, и понимает, что, несмотря на прошедшие годы, он её по-прежнему любит и сходит с ума (в переносном смысле, оборот в песне такой. Плохо ему было, плохо).

Простые и понятные слова превратились в картинку кинофильма, будто мечтатель в ДК, а на экране эта история. На него сильно действовали подобные песни, рассказанные без лукавства, понятные и чувственные. Однажды мечтатель услышал по радио песню: осень, мокрый сад, рваный платок жёлтой листвы и встреча, которая должна была состояться за полчаса до весны, – и не заметил, как песня кончилась, а вместе с нею и вечер.

За стеной заговорили, потом зазвенели посудой, зашуршали и снова запели. Про колокола. «Как ты войдёшь в распахнутые двери».

Но вот взял гитару серьёзный и спокойный тенор. Он провел пару раз по струнам, проверяя строй, и запел близко к мотиву «Цыганочки», но по-другому, по-своему.

Забубнили бубны,
Заскрипела скрипка:
То, что я тебя люблю —
Глупая ошибка.
То, что я напрасно ждал
Эти дни и ночи,
То, что я тебя желал,
А ты меня не очень.
Грянули гобои,
Загремели громы,
Будто мы с тобою
Даже незнакомы.
Будто не было ночей
Нервных и бессонных,
Будто я теперь ничей,
Брошенный, бездомный.
Стукнули стаканы,
Пискнуло пиано,
Жить теперь я стану
Безрассудно пьяно.
Мимо – пуля-дура
И петля не тронет,
Только как-то хмуро
И в груди заноет.
Затрубили трубы,
Задудели дудки.
Маки – твои губы,
Глаза – незабудки,
Твои речи – сладкий яд,
Руки твои – пламень,
В серьгах яхонты горят…
Только в сердце – камень.

В конце, действительно, пошла «Цыганочка» и даже кто-то пустился в пляс, а кто-то свистнул оглушительно, по-настоящему, по-разбойничьи, засмеялся, и музыка начала удаляться, и голоса стали уплывать в ночи. «Стая» снялась с места.

Музыку уводили за турбазу. Вот голоса смолкли. Мечтатель полежал немного и вдруг уткнулся в подушку очками, которые забыл снять на ночь, и всем своим белым некрасивым лицом.

«Там, на улице, люди. Там, на улице, жизнь, крикливая, глупая, сентиментальная, живая, недоступная мне, прямо сейчас проходящая мимо окон твёрдой и быстрой походкой. Эту песню должен был сочинить и спеть ей – я!»

Последняя мысль прыгнула в голове неожиданно. Он вскочил, сел на кровати, спешно натянул туфли, кинулся вперёд к двери и толкнул её. Дверь в отместку толкнула мечтателя. Он вспомнил про крючок, нащупал его в темноте и оказался на улице.

На турбазе было тихо. Горели несколько фонарей у причала, по тёмно-синему небу плыли бледно-синие облака, лёгкий ветерок лизнул мечтателя в щёку, залетел в распахнутую дверь, несмело тронул занавеску маленького окошка и спрятался в ней.

Мечтатель постоял на ступеньках, немного послушал тишину и побрёл в сторону уборной.

2

Время ушло далеко за шесть часов, уже закончилась любимая передача Ивашкина «Ленинский университет миллионов» и приближалась польская многосерийная картина «Ставка больше, чем жизнь», а дискуссия была в самом разгаре. Из зала никто не ушёл, даже те, кто к получению автомобилей отношения совершенно не имели. Таких, по наблюдению мечтателя, было большинство. Они-то громче всех и спорили, бузили и уводили собрание в сторону.

Сначала Ивашкин пытался кричать, призывая зал к порядку, но много ли заика накричит? Карандашиком по графину – не тот контингент, класс-то рабочий в зале, настоящий гегемон, авангард, ему просто так рот не заткнёшь. И когда Ивашкин отбил руку об стол, а секретарша месткомовская закатила глаза, и её рыжий шиньон готов был свалиться со сцены, Ивашкин молча встал, и медленно начал спускаться по ступенькам к дверям с надписью «Выход». На последней он остановился и коротко буркнул через плечо, почти не заикаясь: «Ант-ракт». Задние ряды не слышали, но зато всё видели (как говорил один крановщик с высшим образованием, «большое видится на расстоянии», а Ивашкин ростом был под два метра). Передние ряды услышали, что сказал председатель, но не поняли, куда он собрался уходить (ибо «видеть – не значит знать», как шутил городской окулист).

По залу прокатилось: «Что он сказал? Что он сказал-то?» Ответы были разные. От простых предположений – «перерыв», «конец собранию», «шабаш», до фантастических – «говорит, пойду поссссс…» и «пошли вы все на…»

Через пару минут зал остыл. Мужики потянулись вслед Ивашкину на один из его обманных призывов. Некоторые женщины тоже вскочили – кто подышать, а кто, взглянув случайно на часы, всплеснул руками, вспомнив про костиков, светочек, валериков, томившихся в разных группах детсадов, и бросился нешуточными прыжками, сменяемыми лёгкой трусцой, в сторону города. Заводской автобус давно стоял в гараже.

В зале, кроме мечтателя, осталось несколько человек, в основном околопенсионного возраста. Наломавшись за смену, им не хотелось вставать, им хотелось только слушать. Они терпеливо ждали второй части трагикомедии, зная, что заставят Ивашкина на дежурном автобусе довезти их до города – заики уступчивы и добры.