Евгений Титов - Игра в мечты

• Название: Игра в мечты
• Автор: Евгений Титов
• Жанр: Русское современное

Сказочники и фантасты – совершенно особый народ на Земле. Они живут одновременно в нескольких реальностях и приглашают нас путешествовать по чудесам вместе с ними. Дети очень любят совершать подобные путешествия, потому что еще не забыли волшебные места, где возможно всё. Но и для взрослых это очень полезное занятие, расширяющее сознание через воображение. Ганс Христиан Андерсен, Братья Гримм и Жюль Верн – были моими самыми лучшими друзьями в детстве, моими тайными проводниками в необозримые пространства Мечты. Магические открытия их сказочно прекрасного творчества продолжают вдохновлять меня в течении всей «взрослой» жизни, помогая делиться своими озарениями с вами, дорогие жители планеты Земля. Наша голубая звезда всё ещё полна непознанных явлений, загадок и тайн. То, что я приношу в дар людям, рождается из сердца, которое хранит в себе знания как об устройстве нашей планеты, так и о сокровищах всех миров и вселенных. Когда ключи божественной любви бережно открывают мне связь с душой, то на экране внутреннего зрения распахиваются несказанной красоты живые полотна земных и звездных царств. И я с радостью и бесконечной любовью приглашаю вас войти в них, мои дорогие знакомые незнакомцы, посредством непревзойденного по глубине смысла и богатству оттенков, общекосмического русского языка.

---

– Побежал с Козой-дерезой сражаться! – засмеялся Бадхи.

– Не, в натуре, куда он подался?

– Может, поплохело ему, обделался от страха?

– Точно! Наплёл тут с три короба: колдун, кузнец, блин, слесарь-сантехник потомственный!

– Ага, дороги, говорит, в космосе прокладываю…

Мы посмеялись и дружно сели снова за стол, достали ещё водки.

Мы шумели и смеялись. Мы умирали от смеха. У нас заболели животики. Мы насмеяли себе, наверное, дополнительно месяца два каждый (если определять по формуле, что минута смеха равна 15 минутам дополнительной жизни). Когда начинали заходиться до кашля, то отворачивались в разные стороны друг от друга, чтобы не видеть уморительных образин друг друга. Но даже это не помогало – срабатывала память. В конце концов, мы смогли себя перебороть и успокоиться, привели в порядок сбившееся дыхание. Привели, но ненадолго, потому что снова дунули, прямо в комнате. На холод в темноту идти совсем не хотелось. И тогда мы сожрали всю капусту, баранки и сухари. Прошу меня понять правильно – именно сожрали, а не скушали или съели. И снова наш разговор вернулся к Гипнотизёру.

– А может, он к Фроське побежал. Фроська – бабка ещё ничего, – захихикал Бадхи.

– Да, она ж на морозе ледяной водой обливается. Хохол рассказывал, идёт, а она в ночной сорочке у дома стоит, главное, ведь на дорогу вышла, не за домом где-нибудь. Ой, говорит, холодно чтой-то сегодни. Ой, Володьк, замерзаю я! – Стас заголосил старушечьим голосом. – Ой, говорит, замерзаю! А сама стоит на дороге, на морозе в одной рубашке ночной. Ой, говорит, Володьк, замерзаю! Ой, замерзаю! Ой, холодно мне!

– Да, может, он ваще еврей! Ты рубильник его видел? Ваще-е-е носяра! Как у черняшки. Их ваще надо всех отсюда! Все чтоб к себе валили! – Вовка вдруг перешёл на свою «больную» тему национального вопроса.

– А что тебе плохого евреи сделали? – Бадхи посерьёзнел.

– А что, Бадхи, может, ты тоже еврей? – зло захихикал Стас.

– Может, и еврей! – с вызовом заявил Бадхи.

– Может, ты и обрезанный? Может, ты даже монгольский еврей?

И действительно, проглядывалась в Евгении Мельникове по прозвищу «Бáдхи», сокращённо от Бодхидхарма, лёгкая монгольская грусть и задумчивость в разрезе серых глаз и слегка раздвинутых скулах. Что ж с того?

Стас снова захихикал и затряс головой.

– Что тебе тут смешного?

Бадхи стал настороженным и злым:

– Понавешал тут картиночек своих лядских! И улыбается ещё.

Кулак Бадхи сжался и превратился в настоящее оружие ближнего боя – такой крепкий крестьянский кулак. Бадхи сжал оба кулака и яростно смотрел на Станислава. Я ничего не мог понять. Какие картины? У нас на стенах висели две картонные репродукции, доставшиеся вместе с домом. Картинки в стиле хохломской росписи. На одной бравый сельский парубок дореволюционного ещё времени в полушубке, подпоясанном кушаком, и в шапке набекрень встречает молодку с коромыслом на плечах и призывно ей улыбается. Водички, небось, просит попить, а то захороводить так и охота, так и охота. А вторая репродукция – с девушками в народных русских нарядах, ведущими хоровод. Очень простая.

Поглядел я на картинки и обмер. Вместо парубка Сталин игриво поглядывал на Брежнева, несущего вёдра на коромысле, а вёдра – не вёдра вовсе, а крылатые ракеты с надписью «СС–20». Брежнев в цветастом платочке, густые свои косматые брови развесил, тоже улыбается, правда, застенчиво, а Сталин ему и говорит, с акцентом, конечно: «И ядэрный кулак кому хочэшь вааткном! Так, Лэоныд Ильич?»

Перевёл я взгляд на другую стену, а вместо девок черти вокруг котла с грешниками пляшут, а ближайший ко мне чёрт – не кто иной, как наш Гипнотизёр. Ужаснулся я увиденному, огляделся и ужаснулся ещё сильнее. Получилась такая картина общая у нас в доме, значит:

– репродукции эти лядские, неизвестных художников,

– я сижу, луплюсь на них, ничего не понимая;

– Бадхи натурально лает, как бешеный пёс, готовый броситься на Стаса, хихикающего и трясущего головой, как китайский болванчик без остановки;

– Вовка рассказывает кому-то невидимому, сидящему вроде бы на печке, чем отличается секель от просака и как ими правильно пользоваться.

И в голове моей так всё закружилось, закружилось, натянулось в моей голове так, что…

Позади Вовки и Стаса, разместившихся напротив нас с Бадхи, оглушительно грохнуло и зазвенело с такой силой, что на спины ребят и на пол полетели мелкие стёкла. Все бросились в разные стороны. Вовка брыкнулся на спину вверх ногами, влетев в подлокотник, Станислав отшатнулся и почти вскочил на стол. Сильнейший порыв ветра со снегом ворвался в комнату, саданув о стену форточку. Ветер был настолько сильный, что у меня разлетелись волосы, будто решил высунуться на ходу в окошко вовкиной машины.

Стас, мгновенно сообразив, схватил подушку и ткнул ею в открытый проём. И тогда мы услышали – на улице был… да конец света был на улице! Крышу рвало в разные стороны, ветер пел на сто голосов, как хор Пятницкого, в дырах крохотной летней комнатки на втором этаже. По стёклам металась ледяная крупа так неистово, что становилось страшно за стёкла. Мы вскочили и чем попало – куртками, одеялами, подушками, старым рваным ватником – залепили по-баррикадному окна. Стас вышел в коридор, в котором гулял ветер, будто дверь была не закрыта. В комнате сразу стало холодно. Он попытался открыть входную дверь и не смог. Ветер просто не пускал на улицу. Стас вернулся в комнату и сказал:

– Не, ребят, надо, наверное, ложиться спать, ну её в манду. Здесь чтото непонятное творится. Я погоду на неделю смотрел, вроде солнце обещали.

– А на Селигере всегда так. Низкая облачность, ветер меняется часто. Местные говорят, что по сто раз на день, – попытался успокоить нас Бадхи.

– Да и хрен с ним! Братух, давай, правда, ложиться, – поддержал Стаса Вовка.

Не только я подумал, что Гипнотизёр так и не вернулся домой, но все промолчали, хотя его диван занимать не стали. Мы с Бадхи залегли за печкой, а Стас с Вовкой примостились на узком диванчике, у свистевшего окошка. Погасили свет.

Наприключенившись, мы отключились быстро: день-то непростой сложился. Ночь, однако, тоже спокойной не стала. Мне снились страшные костлявые старухи, водяные и лешие. Старухи тянули длинные руки, настигавшие меня повсюду. Как и бывает во сне, убежать я никак не мог – тело становилось тряпочным, кукольным, каким-то неживым, я даже отмахнуться от них не мог. Старух сменили фашисты, окружившие меня с трёх сторон. С четвёртой была пропасть. Я понял как-то сразу и очень ясно, внушительно, что вот она, моя смерть, что меня сейчас не станет. От страха я стал задыхаться, что-то тяжёлое навалилось на меня. Сердце остановилось. Я никак не мог вздохнуть. Спасти могло одно- единственное движение рукой, я пытался и не мог его сделать. Никак. Сейчас задохнусь! На смену панике пришла апатия: мне показалось, будто я лежу на дне океана, так глубоко, что выплыть на поверхность даже смешно пытаться.

Спас Бадхи. Он перевернул моё еле живое тело, уткнувшееся лицом в подушку, и потряс за плечо.

– А-а-а-а, – вздохнул я и проснулся. Руки затекли. Невозможно было их поднять или пошевелить ими. Я лежал на боку как парализованный и пытался сжать кулаки. Где я нахожусь? Кромешная темнота. Такую темноту я впервые встретил на Селигере в нашем маленьком домике. В Забузье не было уличных фонарей. Вся деревня в безлунные и беззвёздные ночи, как эта, особенно зимой, была глуха и незряча.

– Жень, я дверь не могу найти, – пожаловался Бадхи.

– Какую дверь? – я не понял сразу, что значит «дверь». Потом в голове слово это сложилось в предмет, про который я снова спросил уже в сознании.

– Бадхи, какую дверь?

– Выход не могу найти. Я в туалет хочу.

Не знаю почему, я спросил, сжимая и разжимая застывшие кулаки:

– По-маленькому или по-большому?

– ВЫХОДА ЗДЕСЬ НЕТ! – шёпотом крикнул Бадхи.

– За печкой дверь, – руки начали колоть сладко и больно.

– Нет за печкой двери, я всё тут облазил.

– За печкой, за печкой дверь, там выключатель прямо у косяка, у меня руки не двигаются. Ребят разбуди.

Я подумал, что Бадхи ещё пьян или обкурен. Я же помнил, как он хотел наброситься на Стаса.

– Стас! – позвал я. – Стас! Стас!

В дальнем углу заскрипел и хрустнул диван.

– Кхгэ, да! – Стас попытал прикинуться не спавшим.

– У меня руки затекли, помоги Бадхи дверь найти, он на улицу не может выйти.

– Да!

И молчание.

– Стас! – снова позвал я.

– Да! – отозвался Стас.

– Стас, выхода нет в доме, – подключился Бадхи. – Ты слышишь?

– Да! – заскрипел диван.

– Бля, нога! – закричал Вовка, проснувшись.

– Вов, извини, – Стас перелезал через Вовку в темноте.

– Бадхи, а где фонарь?

– Нет фонаря, я и зажигалку не нашёл. Печь погасла, даже углей не осталось.

Стас, видимо, то есть невидимо встал на пол и шагнул. Сдвинулся по полу стол, упала пустая бутылка, после послышался глухой удар – Стас попал в стену, зашаркал по печке рукой, упёрся в стену и зашарил по ней. У меня начали отходить руки, отступил и страшный сон, подключилась голова.