Джон Малмстад - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

• Название: Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915
• Автор: Джон Малмстад
• Жанр: Языкознание
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0870-2

Переписка Андрея Белого (1880–1934) с философом, музыковедом и культурологом Эмилием Карловичем Метнером (1872–1936) принадлежит к числу наиболее значимых эпистолярных памятников, характеризующих историю русского символизма в период его расцвета. В письмах обоих корреспондентов со всей полнотой и яркостью раскрывается своеобразие их творческих индивидуальностей, прослеживаются магистральные философско-эстетические идеи, определяющие сущность этого культурного явления. В переписке затрагиваются многие значимые факты, дающие представление о повседневной жизни русских литераторов начала XX века. Важнейшая тема переписки – история создания и функционирования крупнейшего московского символистского издательства «Мусагет», позволяющая в подробностях восстановить хронику его внутренней жизни. Лишь отдельные письма корреспондентов ранее публиковались. В полном объеме переписка, сопровождаемая подробным комментарием, предлагается читателю впервые.

---

14. Белый – Метнеру

31 декабря 1902 г. – 1 января 1903 г. МоскваМосква. 31 декабря 1902 года.Многоуважаемый и дорогой Эмилий Карлович!

Вы говорите о том, чтобы я напомнил Вам наш незаконченный осенний разговор, для уяснения которого прибегал к моему любимому методу – графическому. Все это так трудно в письме. Требуется множество звеньев мысли, предшествующих этим схемам, – звеньев мысли философской, исторической, экзотерически-религиозной, гаммы чувств, определенно звучащих. Вся эта совокупность должна быть фиксирована в один намек; психологическая глубина без потенциала пройденных ступеней окажется плоской и мои графические чертежи, опирающиеся на многое иное, неумело высказанными, краткими, схоластичными. Вот почему я предваряю эти схемы, заложив минимальный фундамент, чтобы основание нижесказанного опиралось хотя бы на крошечный материал, предшествующий, обычно – мыслимый. С ужасом думаю, сколько мне придется писать, но… героически решаюсь начать «ab ovo»[351].

Буду сперва непомерно скучен, намеренно пошл, чтобы дальнейшие безумия не упали прямо с неба.

Итак…

Следует ясно знать отличие в общеупотребительных понятиях, сферы которых заходят друг к другу настолько, что ими пользуются уже как синонимами. Эти часто лишь внешне-однозначные понятия необходимо прояснить, выяснить себе их объем и содержание. Пусть этот объем и это содержание разнится от обычных определений – дело не в звуковых обозначениях (они – ярлыки), дело в отличии их друг от друга, в резком проведении границ (всякий формальный синтез и заключается в упорядочении взаимных отношений в необработанном материале, т. е. в взаимноограничении). Как скоро ярлычки (обозначения) отстают от обозначаемого – все путается, начинаются бесконечно-фельетонные споры о «народничестве», «марксизме», «либерализме», «консерватизме», «символизме», «декадентстве». Сюда же я отношу путаницу, взаимное слияние общеупотребительных обозначений рассудка, ума, разума, мудрости.

Как скоро центр тяжести перенесен от метафизического определения рассудка, ума, и т. д. (пример – несовпадение этих понятий у Канта и Шопенгауэра) к просто-напросто разграничению главных этапов нашего сознания, снимается ответственность в правильном обозначении «α» – рассудком, а не разумом, «β» – разумом, а не рассудком; важно, чтобы главным ступеням сознания соответствовали бы разные словесные знаки (условно или безусловно, это все равно).

Мне хотелось бы расположить этапы сознания в зависимости от влияния нашей психики на познавательную силу человеческого духа.

1) Рассудок заведует механизмом нашей познавательной способности; функция его – вывод из данных оснований неизбежного следствия. Доказательность определяет состоятельность всякого рассудочного положения, причем правильность того, что мы доказываем, является конечным звеном среди ряда умозаключений. Сложность рассудочного механизма достигает там своего формального развития, где мы устанавливаем теоретическую связь какого-нибудь наиконкретнейшего явления с общим принципом (например: когда мы движение неправильного тела связуем с основными тремя принципами движения Нютона). Тут работа наиболее сложная, наиболее трезвый логический контроль. Логика наиболее чуждается всего личного, конкретного, психологического, проявляется ли она как диалектика или теснее, как эристика. О реторике ничего не скажу: реторика не исключительно рассудочна. Рассудок – противоположен, полярен физиологическому ощущению.

• ощущение • рассудок

2) Довольствуясь исключительно правильностью вывода, не обращая внимания на верность оснований, рассудок играет чисто служебную роль. Он ручается лишь за правильность вывода, а не за действительность выведенного. А между тем в умственной деятельности важно копить наш багаж знаний, а также соединять накопленное, ткать наше отношение к действительности. Важно, чтобы отдельные доказательства, слагаясь в общую ткань, пополняли друг друга. Мы нуждаемся в такой форме познавательной способности, которая, сохраняя нам раз выведенные доказательства, контролировала бы их взаимным сопоставлением. Это – функция ума. Выбор и контроль требуют личного почина, между тем как логические формы рассудка абсолютно безличны, мертвенны. Ум окрашивает умствование. Отдельные доказательства, графически изображаемые ↑↑↑↑↑, обрывочны, пока не связаны, не сотканы умом в одно связное целое, причем соблюдена правильность в расположении отдельных доказательств: а не

Каждый человек не совпадает в своем взгляде на окружающее с другими, ибо 1) не относительно всех в мире явлений сделал соответствующие выводы, 2) неодинаково расположил свои доказательства, не в том порядке соткал свою умственную схему. 3) Если присоединить еще разнообразие в логических ошибках, то понятен весь индивидуализм умственных схем сравнительно с формализмом логических доказательств. Отсюда самоуверенная ограниченность логиков («Д. С. Милль – обидная ясность» Ницше[352]) и разнообразие и шаткость научных гипотез, философских систем и т. д. В выборе и соединении обрывков доказательств в сложное целое играет уже роль мое личное, чувственно-психологическое отношение к действительности, которое оказывает давление на составление моего отношения к миру. Но… меня зовут встречать новый год… Обрываюсь…

1-го января 1903 года. 2 часа ночи. С Новым годом, Эмилий Карлович. Ночь ясна… Радостно… Пенно-пирное шампанское бьет в голову… Какое-то мировинное пьянство!.. с туманом в голове продолжаю…

Сторонники рационализма скажут: «Если ум отдельной личности ограничен, то ошибки мыслителей могут быть исправлены последующими мыслителями и таким образом формальный объективизм будет одерживать всё большие и большие победы над личностью: взаимно противоположные ошибки, уничтожив друг друга, обнаружат истину»…

Пустая реторика!.. Общее место! Когда говорят они так, у меня тоже вырастают ослиные уши: это – невольный миметизм…

Достаточно сказать следующее: два взаимно противоположных писателя: один отклонился от истинного пути <На этом текст обрывается.>

РГБ. Ф. 25. Карт. 30. Ед. хр. 10. Л. 1 – 3 об.Ответ на п. 13. Вероятно, не было закончено; не отправлено.

15. Метнер – Белому

31 декабря 1902 г. – 3 января 1903 г. Нижний НовгородН. Новгород 31 декабря 1902 года.Дорогой Борис Николаевич!

Надеюсь, Вы получили мое калейдоскопическое письмо, в котором я говорю о чем угодно, только не отвечая на Ваши письма; о странных явлениях, замеченных в Париже; о попах-шинкарях и т. п.[353] Намереваясь кое о чем переспросить Вас, я взял Ваше первое письмо[354]. Вы упоминаете в нем об исследовании Мережковского. Хорошо было бы, если бы Вы снизошли до общедоступного и притом осторожного отзыва об этом исследовании с точки зрения религиозно-философской; тогда я бы написал о том же исследовании с точки зрения литературно-эстетической; получились бы две статьи двух авторов об одной книге, которые (статьи) дополняли бы друг друга[355]. Разумеется, это стоит сделать лишь в том случае, если Духовецкий, который сам же молил, чтобы ему присылали материалы, прекратит по крайней мере свое молчание.

1 января 1903 г. Вы – первый, дорогой Борис Николаевич, которому я пишу первое свое письмо в новом 1903-ьем году… Странно, что я сегодня и частью вчера в Silvesterabend[356] чувствую себя так же тоскливо, как в сочельник и Рождество. Меня это несколько тревожит: не из-за себя, а из-за жены и родителей: они очень рады, что я устроился; было бы ужасно, если бы что-нибудь случилось. Будем надеяться, что это дурное самочувствие имеет значение (подобно тому сну, помните, о двух змеях, черной и белой) не личное, не интимное, а всеобщее… Вчера вечером за три, четыре часа до нового года я уронил свои часы; они остановились, я снес их часовщику; оказалось – сломан маятник. Опять-таки: что это означает? Обращаю этот эпизод в шутку (полушутку) и делаю предположение: перестану ли я маяться? Или вообще жить? Буду думать, что только первое. – А в прошлом году в то же самое время я нашел подкову! Она принесла мне счастье. Продолжаю читать Ваше первое письмо. С удовольствием перечитываю: «всякое забегание вперед, как церковников (с их Антихристом) и теософов, так и теургов à la Мережковские с их речами о соединяющем религиозном делании значительны только как попытки „нового мышления“, а не сами по себе». Читаю Ваше второе письмо[357]. Вы обещаетесь написать по поводу книжки Файгингера о Ницше (с точки зрения законности его появления после Шопенгауэра; Ницше в связи с современным неоидеализмом). Эта тема была бы более удобна, нежели о докладе Тернавцева[358]. Читаю в третьем письме[359]: оказывается, что статью о Ницше Вы написали, но переписывать нет времени. Быть может, теперь найдется время; или присылайте непереписанною. Этот возмутительный Духовецкий не имеет обыкновения отвечать скоро на письма.