Джон Малмстад - Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915

• Название: Андрей Белый и Эмилий Метнер. Переписка. 1902–1915
• Автор: Джон Малмстад
• Жанр: Языкознание
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0870-2

Переписка Андрея Белого (1880–1934) с философом, музыковедом и культурологом Эмилием Карловичем Метнером (1872–1936) принадлежит к числу наиболее значимых эпистолярных памятников, характеризующих историю русского символизма в период его расцвета. В письмах обоих корреспондентов со всей полнотой и яркостью раскрывается своеобразие их творческих индивидуальностей, прослеживаются магистральные философско-эстетические идеи, определяющие сущность этого культурного явления. В переписке затрагиваются многие значимые факты, дающие представление о повседневной жизни русских литераторов начала XX века. Важнейшая тема переписки – история создания и функционирования крупнейшего московского символистского издательства «Мусагет», позволяющая в подробностях восстановить хронику его внутренней жизни. Лишь отдельные письма корреспондентов ранее публиковались. В полном объеме переписка, сопровождаемая подробным комментарием, предлагается читателю впервые.

---

Посетил недавно Николая Карловича: наслаждался его игрой; он был настолько любезен, что играл для нас с Алексеем Сергеевичем[268]. Я совершенно влюблен в его музыку, так что даже хвалить… совестно (хвалить – это «тепло»…). 1-ая пьеса 2-го альбома[269] произвела на меня неизгладимое впечатление, совсем не такое же, как и соната[270]. Здесь – высший покой, высший и желанный, желанная, вопрошающая тишина, после того, как всё совершилось – ничего уже нет, кроме вечных водопадов, водопадов Вечности (…Пропел петух – пахнуло старинным…)… И «чаяния, слишком чаяния» смягчены, неназойливы…

Бывают минуты (для меня наступили они) когда многие «виʹдения» перестают удовлетворять, заподозриваешь и «виʹдения»: хочется раз навсегда пристально вглядеться, чтобы окончательно и безвозвратно (чтобы уже не вернуться обратно) «увидеть»… Сама переоценка ценностей является в такие минуты лишь произвольной переклейкой ярлычков, а «виʹдения», «чаяния», сопряженные с ограничением (цветом), смахивают на галлюцинации или на близорукие «виʹдения» – на паутину, сплетенную над бездной; здесь тоже могут смущать бездны, но бездны нарисованные, плоскостные, плоские, – лабиринты, но лабиринты зеркальные. Три измерения – измерения длины, широты и глубины – произвольно выбранные. Можно обратно: измерение ширины (плоскостное) углубить, сравняв (или приняв) глубину за плоскость…

И вот пахнуло – вся эта паутина колышется, рвется… тысячи разорванных лоскутков (а «все это» казалось когда-то глубиною) уносит ветер – этот ревущий водопад глубины, водопад Тихой Вечности, Усмиренной… (пропел петух – пахнуло смертным). До-временное и после-временное – «одно, навек одно» (В. Соловьев)[271]. Надо стать во времени за временем, пристально вглядеться, чтобы навсегда увидеть.

Всем этим задела меня 1-ая пьеса 2-го альбома Вашего брата, которого я полюбил не только как музыканта, но и как человека. Третья часть сонаты (мажорная) поразительна: 2-ая тема получает[272] такую гибкость (она, очищенная, не боится разнообразия путей), что при всей глубине своей становится всеобщей: музыкальное пространство 3-ей части буквально напитано ей, а от первой темы остаются лишь обрывки (здесь ее роль кончена). Как только выйдет альбом Николая Карловича, я постараюсь написать о нем что-нибудь (разумеется, не с абсолютно музыкальной точки зрения, ибо здесь я – профан) в «Мире Искусства»[273]: я познакомился с Дягилевым и с Александром Бенуа на только что открывшейся выставке «Мира Искусства»[274], так что теперь мне отнюдь не неловко послать что-нибудь для этого журнала.

Кстати: колоссальная выставка!.. Впервые я увидел Врубеля полно представленного («Сирень», «Фауст», «Демон» и др.[275]). Это в буквальном смысле гигант; впечатление от его картин – подавляющее; вначале он даже неприятен, потому что слишком «крупен» (и в буквальном, и в переносном смысле слова). Когда я вошел в зал, где помещались его картины, мне казалось – меня забросали обломками. А. Бенуа мне говорил, что теперь, по его мнению, выше Врубеля нет никого и он жалеет, что в своей истории русской живописи[276] он отвел Врубелю слишком скромное место.

Приму в соображение все, что Вы говорите о Гофмане: я уже слышал его и еще услышу во вторник[277]. Он произвел на меня, конечно, огромное, чистое, сильное впечатление (особенно своим исполнением Бетховена (4-ый концерт))[278].

Но пока довольно… Тороплюсь.

Простите за это слишком внешнее и пестрое письмо: надеюсь, в скором времени напишу обстоятельней.

Благодарю Вас за память. Льщу себя надеждой, что как-нибудь Вы вспомните обо мне и напишете. Буду ждать письма. Да хранит Вас Господь!..

Остаюсь искреннепреданный и глубокоуважающий ВасБорис Бугаев.

P. S. Мой нижайший поклон и уважение Анне Михайловне[279].

P. P. S. Позволяю себе послать Вам несколько своих стихотворений; не узнаете ли Вы их?..

(Немецки-подмигивающее)

1

В дремучем лесу ветер злился.
В плащ кутаясь, гном запоздалый
В пещере лесной приютился,
Надвинув колпак яркоалый.

Гном плакался горько: «За что же,
Настигнутый в чаще ненастьем,
Всю жизнь одинок я, о Боже!..
Умру – не помянут участьем…»

Все ждал, не промчатся ли тучи.
Морщины чело бороздили.
Чредой неизменно тягучей
И дни, и года проходили.

Все ждал, не повеет ли счастьем.
Притих, одинокий, усталый.
Над скорченным гномом с участьем
Качался колпак яркоалый.

2

Не слышно зловещего грома.
Ненастье прошло – пролетело.
Лицо постаревшего гнома
В слезах заревых огневело.

Сказал он: «Довольно, довольно…»
В лучах борода серебрилась.
Сказал – засмеялся невольно.
Улыбкой лицо просветилось.

И вот вдоль заросшей дороги
Неслась песнь старинного гнома.
«Несите меня, мои ноги
Домой: заждались меня дома!»

Так пел он, смеясь сам с собою.
Лист вспыхнул сияньем червонца…
…Блеснуло вечерней каймою
Зеркальное золото солнца.

1902 ноябрь[280].Утешение

Я знаю – ты загнан людьми.
В глазах не сияет беспечность.
Глаза к небесам подними:
С тобой бирюзовая Вечность.

С тобой, над тобою она:
Ласкает, целует беззвучно.
Омыта лазурью весна.
Над ухом звенит однозвучно.

С тобой, над тобою она:
Ласкает, целует беззвучно…
Хоть те же всё люди кругом,
Хоть так же и ты меж людьми сер, –

О, смейся и плачь: в голубом
Рассыпаны тучки, как бисер.
Закат догорел полосой.
Огонь там для сердца не нужен:

Там матовой, узкой каймой
Протянута нитка жемчужин…
…Там матовой, узкой каймой
Протянута нитка жемчужин.

1902 ноябрь[281].Ясновидение

Милая, – знаешь ли – вновь
Я тебя видел во сне?
В сердце проснулась любовь.
Ты улыбалася мне…
…
Где-то в далеких лугах
Ветер вздохнул обо мне.
Степь почивала в слезах…
Ты замечталась во сне…
…
Ты улыбалась, любя,
Помня о нашей весне…
И вспоминая тебя,
Был я весь день как во сне…

1902 май[282].РГБ. Ф. 167. Карт. 1. Ед. хр. 2. Помета красным карандашом: «II».

Ответ на п. 7.

В архиве Белого сохранился черновик начальной части этого письма. Приводим его текст (РГБ. Ф. 25. Карт. 30. Ед. хр. 10):

Многоуважаемый и горячо любимый Эмилий Карлович,

Сию минуту получил Ваше письмо. Оно меня несказанно обрадовало. Я уж хотел Вам писать, осведомившись о Вашем адресе у Алексея Сергеевича. Еще раз спасибо Вам. Немедленно отвечаю. Очень благодарен за «Приднепровский Край». На днях постараюсь написать статью по поводу книжки Файгингера о Ницше с чисто внешней стороны, т. е. с точки зрения законности его появления после Шопенгауэра (Ницше в связи с современным неоидеализмом). Быть может, это будет чуть-чуть деловито, даже суховато, но… надо ведь пристреляться к фельетону. Что касается до Мережковского, то, несмотря на мое письмо, в котором я спрашивал у Дмитрия Сергеевича о характере изменений в его книге и кое о чем другом, – они прелегкомысленно ответили мне совсем о другом. Поэтому я сам сверил текст книги с текстом из журнала и нашел, что изменений очень мало – почти нет: в иных местах лишь несущественные перестановки; я посоветовал бы Вам не покупать книги: не стоит… Как только выйдет «Новый Путь» – я Вам вышлю его, а он выйдет, вероятно, в конце ноября, в начале декабря. Обещает быть интересным: со статьями Розанова «Жизнь и религия», Перцова «О новых путях», Мережковского «Судьба Гоголя» и т. д. и главное с отчетами религиозно-философского общества. «О Лествице» не могу: надо бранить, а бранить неловко… Недавно посетил Николая Карловича: много наслаждался игрою, он был настолько любезен, что играл для нас с Алексеем Сергеевичем. Я совершенно влюблен в его музыку, так что даже хвалить… совестно (что тут хвалить?)… 1-ая пьеса 2-го альбома произвела на меня неизгладимое впечатление, едва ли не такое же, как и соната. Высший покой, высшая тишина, где уже ничего нет, кроме… водопадов Вечности (пропел петух – пахнуло старинным) и чаяния… слишком чаяния смягчены, не назойливы… Бывают минуты (а со мной теперь происходит нечто подобное) <На этом текст обрывается.>