Валентин Пикуль - Из тупика. Том 1

• Название: Из тупика. Том 1
• Автор: Валентин Пикуль
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-4444-8878-2

В романе отражен сложный период отечественной истории, связанный с формированием Мурманской железной дороги и флотилии Северного Ледовитого океана, из которой позже родился героический Северный флот. Русский крейсер «Аскольд» начал боевую службу в Дарданелльской операции, а вошел в революцию кораблем Северной флотилии. Большая часть романа посвящена борьбе с иностранной интервенцией на Мурмане, в Архангельске, в Карелии.

За роман «Из тупика» Валентин Пикуль был удостоен литературной премии Министерства обороны СССР за 1987 год.

---

Банка – так зовется на флоте любая скамья. Пивинский заглянул под банку, выискивая святцы, и там блеснул ему чудесный шкалик. Такая красотища – просто ух!

– Это тебе для смелости, – пояснил Труш, наблюдая за радостью Пивинского. – Мы же не звери. И человека, коли он человек, то… Как его не понять? Всегда понимаю…

В этот день из ружейных станков, размещенных в коридоре кают-компании (подальше от команды), пропали две винтовки. Было дано знать в Пятую флотскую префектуру, и на «Аскольд» прибыл комиссар полиции. Комиссар долго слушал путаные соображения Иванова-6, молчал, наслаждаясь прекрасной сигарой из ящика каперанга. Наконец ему молчать надоело:

– Мсье Иванов, я вас понял. Эти винтовки мы уже нашли. Недалеко отсюда. На дворе заводского цеха. Но скажите мне, зачем обращаться к полиции, если вы сами знали, где спрятаны ваши винтовки? Это же – неловкий шантаж…

Иванов-6 выставил комиссара прочь. Он был опозорен.

Но каперанг действительно не знал, куда делись винтовки. Он в этой провокации не участвовал.

Глава пятая

Долго не ложились спать офицеры и команда. Все были возмущены глупой и наглой провокацией. В офицерских каютах крейсера прямо обвиняли в пропаже винтовок боцмана Труша, который действовал по указке… Федерсона!

– Нашему механисьёну, – говорил Женька Вальронд лейтенанту Корнилову, – очевидно, снится аксельбант флигель-адъютанта. Я уже давно к нему приглядываюсь…

– И что?

– И знаешь, Володя, с ним что-то неладное в лунные ночи. Но Федерсон плохо извещен: машинные типы во дворец не вхожи. «Царскосельский Суслик» не переносит запаха мазутного масла.

– Же-енька, – протянул кормовой плутонговый, – ты говоришь о его величестве как матрос, это нехорошо…

Между тем офицеры пришли к согласному убеждению, что матросы распустились, их надобно подтянуть. Слишком много воли дано им! Стоянку в Тулоне надо разумно использовать для внедрения железной дисциплины. А что делают унтер-офицеры? На всех кораблях они друзья и помощники кают-компании. Они цепные псы флотской логики. На «Аскольде» же они более близки к матросам, нежели к нам, к офицерам… – так рассуждали. А за ужином каперанг Иванов-6 произнес одну фразу, которая – через вестовых – дошла, конечно, и до матросских кубриков:

– Меня опозорили свои же офицеры. И перед кем? Перед французской полицией… Стыдно, господа, стыдно!

Утром, еще очень рано, когда зевающие вестовые перетирали хрусталь к завтраку, раздался звонок на расблоке. Электрическое веко закатилось на глазу лампочки. Как раз под табличкой с надписью: «Комкор» (командир корабля).

– Каперанг вызывает к себе… – И, взмахнув полотенцем, вестовой Васька Стеклов поднялся в командирский салон: – Ваше высокоблагородие, явился по вызову… Что прикажете?

Иванов-6, истерзанный сомнениями и бессонницей, сказал:

– Базиль! Завари для меня «адвокат» покрепче. К столу в кают-компанию я сегодня вообще спускаться не буду…

Стеклов бесом скатился по трапу, рассказывал в буфете:

– «Адвоката» просит. К столу не выйдет. Обиделся здорово…

Он заварил каперангу «адвокат», так назывался крепчайший чай. На темно-вишневой поверхности плавал, благоухая, ломтик лимона. И торчала из стакана ложечка с монограммой «Аскольда».

– Хорошо, – сказал Иванов-6, отхлебнув. – Ступай…

Потом кто-то долго царапался в двери салона.

– Кто там? Войдите…

Дверь открылась (неслышно), и в полутемном салоне выросла фигура матроса – незнакомого. В робе, застиранной. На груди его – номер, начинающийся с нуля. По номеру Иванов-6 уже знает, что матрос этот сер, как лапоть деревенский; ноль – это значит: у него нет разумной специальности, его дело на корабле самое грязное, ума не требующее.

– Ты кто? – спросил Иванов-6.

– Штрафной матрош второй штатьи Ряполов, ешть!

– Не ори. Еще все спят на крейсере… Знаешь ли ты, что сюда ни один матрос не имеет права входить?

– Так тошно – жнаю!

– Где тебе, сукину сыну, зубы выставили?

– Итальяшки… иж Мешшины.

– Вот как? С какого же времени ты у меня на крейсере?

– От шамых Дырданелл, ваше вышокоблагородие…

Иванов-6 еще раз хлебнул «адвоката» и устало вздохнул.

– Ну, – разрешил, – теперь можешь рассказывать.

***

Павлухина тряс за плечо Шурка Перстнев, перепуганный:

– Вставай, дурында… Скочи с койки!

Павлухин открыл глаза – прямо в лоб ему светили лампы с подволока. Качались койки, будто их швыряло штормом, а под гамаками уже строили полуголых матросов, расхаживали офицеры и боцманматы…

Павлухин стряхнул остатки сна.

– Хоп! – И спрыгнул вниз. – Что у вас тут?..

Фельдфебель Ищенко сразу запихнул его в шеренгу.

– Все в сборе, – отрапортовал он Быстроковскому.

Тут же стоял мичман Вальронд. Руки – по швам, глаза плутонгового – в смятении.

– Мичман, – окликнул его Быстроковский, – вы своих людей знаете лучше нас… Вот и приступайте с богом!

Вальронд шагнул к матросам.

– Ребята, – сказал он сорванно, дребезжа голосом, – на крейсер «Аскольд» проникли немецкие агенты. Прошу вас всех…

– Мичман! Не так надо, не так, – вмешался Быстроковский, беря дело в свои руки. – Внимание, слушай мою команду…

Людей развернули лицом к борту. Держа подштанники, вперились они в стальной борт, пробитый шляпками заклепок. Внимательно изучали в тоске путаницу проводов и патрубков. Там бежит электричество, там грохочет пар, там рвется по трубам вода. А за их спинами уже рьяно работали боцманматы, ученики Труша.

– Павлухин! Кру… хом!

Гальванер четко обернулся:

– Есть!

– Твои шмотки?

– Мои…

Возле ног Павлухина раскинули матросское барахло: прощупанный пальцами матрас, подушка, запас белья, две книжки по теории электричества, сборник биографий великих людей, открытки с видами Парижа, конверт с письмами от родных, кусок голубого мыла… ну и прочую ерунду.

– Я его знаю, – промямлил Вальронд, стыдясь. – Полухин хороший матрос, и фон Ландсберг готовит его на унтер-офицера…

Фельдфебель уже перетряхнул вещи, выпрямился:

– Ваше благородие, чисто!

– Павлухин, – велел Быстроковский, – на другой борт, бегом марш! Там и стой… замри.

Шлепая босыми пятками, Павлухин перескочил на другой борт. Замер, как велели, только зыркал глазами.

– Захаров! Кру… хом!

Обернулся Захаров, и не узнал его Павлухин: лицо синее от перепуга, глаза запали.

– Твоя хурда? – спросили его боцманматы.

– Моя… То есть, позвольте номер.

– Гляди: 2–56–43… твой номер?

– Так что, ваше благородие, моя хурда.

Павлухин думал: «Боится… Неужто не все выбросил?»

Трясли. Летели в сторону тетрадки с грустными виршами собственного сочинения про любовь… Через всю палубу глаза Захарова вклинились в глаза Павлухина – так, словно сейчас опять сцепятся в драке.

И вот выпрямились боцманматы:

– Чисто, ваше благородие.

Павлухин даже вспотел. Легкой рысцой, сияя лицом, к нему уже подбегал Захаров. Поворот – и замер рядом.

– Ну? – шепнул ему Павлухин. – Понял, сучья лапа?

– Спасибо… – долетел вздох облегчения.

Дошла очередь до погребного Бешенцова – баптиста. Старший офицер крейсера пустил по палубе, разметывая страницы, сборник прохановских «Гуслей». В злости рвал афонские книжицы, отпечатанные крамольными имябожцами.

– Несчастный сектант! Тебе – что? Больше других надобно? Ты что на меня, как на Христа, уставился? Я из тебя эту дурь выколочу, а глаза выкручу, как шурупы…

– И выколотили, и выкрутили, – отозвался Бешенцов.

– Ты на что намекаешь? Выверни карманы у робы…

На палубу звонко выпал дубль-ключ от носовых погребов. Тонны взрывчатки в руках этого человека с лютым взглядом, и Быстроковский невольно съежился.

– Можешь подобрать, – сказал и ногою придвинул к баптисту всю рвань «божественного»…

Вальронд стоял красный как рак. Мичман страдал за свой плутонг, за его людей – храбрых и сильных бойцов флота империи. Писали о них газеты – русские, британские, французские, бельгийские. А теперь, полураздетые, растерянные, они мечутся с борта на борт, и всё наружу – и рундуки, и души этих людей.

Женька Вальронд производил обыск поспешно и неловко, лишь бы отвязаться. С того конца палубы, где он перетряхивал вещи, чаще всего слышалось:

– Перебегай… Ты тоже беги… К борту, к борту!

Вальронд стоял внаклонку над вещами, разложенными в ряд; он стоял как раз спиною к шеренге матросов, еще ожидающих обыска. И вдруг мичман ощутил (так страшно, так бедово), как провис у него карман кителя. Тяжесть была такая, как будто в карман опустили ему булыжник с мостовой.

Никогда еще мичман не бывал так испуган, как сейчас. Ему было ясно: кто-то, невидимый из-за спины, спасая себя или товарища, переложил… револьвер. Кто? Но Вальронд еще больше боялся оглянуться, чтобы узнать дерзкого. Кто?..