Жан-Клод Мурлева - А еще я танцую

• Название: А еще я танцую
• Автор: Жан-Клод Мурлева
• Жанр: Зарубежное современное

Однажды утром известный писатель, лауреат Гонкуровской премии Пьер-Мари Сотто находит в своем почтовом ящике толстый пакет. Очередная рукопись неизвестного графомана? Пьер-Мари никогда не читает чужих рукописей! Он собирается отослать пакет отправителю, но там нет обратного адреса, только электронная почта некой Аделины Пармелан. Чтобы узнать почтовый адрес, Пьер-Мари пишет Аделине письмо, получает немного странный ответ, пишет новое, получает еще один ответ и… постепенно втягивается в переписку, которая скоро перестает быть формальной и захватывает обоих участников. Загадочный пакет так и лежит нераскрытым на полке книжного шкафа, словно дожидаясь, когда писатель, переживающий после таинственного исчезновения жены жестокий личный и творческий кризис, очнется от тоски и вновь поверит, что жизнь прекрасна.

«А еще я танцую» – написанный «в четыре руки» трогательный и остроумный роман о потерянной и вновь обретенной любви, о двух одиноких сердцах, которые из статистов вдруг превращаются в главных героев захватывающей драмы.

---

Когда у нас бывали гости, она превращалась в почти прежнюю Веру. Но стоило нам остаться вдвоем, ее опять окутывала пелена. «Поговори со мной». Я думал, она заболела, но нет, она наотрез отказалась обращаться к врачам, включая психотерапевта. А если Вера не желала чего-то делать, заставлять ее было бесполезно.

Летом в доме снова настала привычная суматоха. За столом нас собиралось от восьми до двадцати четырех (иногда) человек. Мне казалось, у нас в бассейне постоянно кто-то плещется. Ах да. В денежном выражении Гонкуровская премия носит символический характер (и составляет десять евро), но после ее присуждения продажи книги, удостоенной награды, пошли вверх, и в 2007 году мы вырыли у себя во дворе просторный бассейн. Мне еще долго не верилось, что он мой. На протяжении нескольких месяцев мне все снилось, что вот я лежу на краю бассейна, а тут приходит некто и велит убираться вон. Я в ответ бормочу, что это мой бассейн, следовательно, я имею полное право оставаться в нем после закрытия, и вообще, он у меня никогда не закрывается, но мой голос никогда не поднимался выше шепота, и главное, я сам начинал сомневаться – а в самом ли деле этот бассейн принадлежит мне. Одним словом, лето промелькнуло в веселой суете. Потом наступила осень. Мы снова остались вдвоем. В опустевших комнатах снова поселилась тишина, и вернулась пелена. Вера опять прижимала к своей груди мою руку.

«Поговори со мной».

В четверг 28 октября 2010 года я уехал в Лион, где читал лекцию в университете и проводил очередную автограф-сессию в книжном магазине. Как обычно, утром я вызвал такси (машина у нас была всего одна, и я всегда оставлял ее Вере), добрался до вокзала Валанса, а там сел на поезд. Пообедал с лионскими книготорговцами в ресторанчике в Старом городе, днем прочитал студентам свою лекцию, а потом примерно до семи вечера подписывал в магазине книги. Меня приглашали на ужин, но я спешил вернуться домой, поэтому сел в поезд, доставивший меня до Валанса, и на такси доехал до дома. Часы показывали четверть десятого. Я расплатился с таксистом, и он укатил. Наша машина стояла на своем обычном месте. В окнах горел свет; дверь не была заперта на ключ. Я вошел и позвал Веру. Ни в гостиной, ни в спальне, ни в других комнатах ее не оказалось. В доме было чисто. Она не оставила ни письма, ни даже коротенькой записки. Больше я ее не видел.

Возможно, когда-нибудь я расскажу вам, что было дальше. Сейчас у меня нет на это сил. Я до сих пор не оправился от удара. Именно об этом я пытался сказать вам в одном из своих первых писем, когда упоминал о включенной кнопке. Стоит мне подумать о Вере или упомянуть о ней, как во мне происходит какая-то автоматическая реакция: в голосе появляется дрожь, и я вижу, как увлажняются глаза моих собеседников. Вот такие дела… (позволю себе одно многоточие).

Что-то никак не доведу это письмо до конца. Простите. Мне стыдно, что я до такой степени эгоист. Я бросил вас с вашим одиночеством, с вашими неприятностями, с вашими материальными проблемами и вещаю вам о своем бассейне, своей Гонкуровской премии и своем горе. Честное слово, в следующий раз исправлюсь!

Обнимаю вас.

Пьер-Мари Сотто (писатель, который больше ничего не пишет, не считая писем Аделине Пармелан)

(Кстати, если планируете переезд, постарайтесь выбрать для обитания место с радостным и солнечным названием – до сих пор вы демонстрировали редкостный дар поступать наоборот. Боюсь, вздумай вы поселиться под Парижем, очутитесь в пригороде под названием Ой.)

P. S. Да, чуть не забыл. Я сгораю от нетерпения узнать, что же произошло в вашем сыром доме пятьдесят четыре года назад!

11 марта 2013

От кого: Аделина

Кому: Пьер-Мари

Дорогой друг!

Для начала – немного юмора. Сегодня утром я поехала на станцию техобслуживания, продлевать техпаспорт на свою (очень старую) машину. Заполняла формуляр, и вдруг расхохоталась в голос. Попробуйте угадать, какие буквы значатся у меня на номерах! Спорю на что угодно, не угадаете. VGT[5]! А я раньше никогда не обращала на это внимания! Да уж, сигналы так и сыплются на меня со всех сторон. Похоже, мне, чтобы выбраться из тупика, в котором я слишком долго прозябаю, и машину придется сменить. Даю вам слово, что никогда не перееду в Ой (неужели на свете действительно есть место с таким идиотским названием?), а тем более – в какой-нибудь Ай. Предложите, пожалуйста, что-нибудь получше!

Но, надеюсь, вы отметили, что я засмеялась. Смех, признаю, получился малость натянутым, но все же! Или это не считается?

А теперь приступим к главному – к Вере.

Когда вы только намекнули на существование своей четвертой жены и сказали, что, стоит вам заговорить о ней, у вас в мозгу словно «включается кнопка», я сразу догадалась, что между вами произошло что-то серьезное и болезненное. Не стесняйтесь рассказать мне об этой странице вашей личной жизни. Пожалуйста! Для меня это будет залогом доверия, важного до такой степени, какую вы и представить себе не можете, и я, трепеща от волнения, надеюсь оказаться его достойной. В любом случае не сомневайтесь: я глубоко сочувствую вашим страданиям.

По поводу вашей Веры у меня к вам тысяча вопросов. Вы пытались ее разыскать? Например, в Италии, ведь это ее родина? Что говорят трое ее детей? Вы по-прежнему с ними общаетесь? Вы обзвонили больницы? Или санатории – иногда люди, переживающие депрессию, находят в них себе убежище?

Как бы то ни было, вы потеряли свою музу, а вместе с ней лишились большого куска своего сердца; теперь я лучше понимаю, почему ваше перо дало и продолжает давать сбои. Не думаете ли вы, что в один прекрасный день, узнав причины, подтолкнувшие Веру исчезнуть таким странным образом, вы снова обретете вдохновение и огонек, наполняющий вашу жизнь смыслом, разгорится с новой силой?

Но интуиция подсказывает мне, что в ожидании этого дня вы должны сделать нечто такое, что удивит вас самого. Например, почему бы вам не попробовать писать детские сказки? Вы живете один в пустом доме, перед своим опустевшим (подозреваю, что в это время года он точно опустел) бассейном, со своим чертовым котом, своими душевными муками, сомнениями, хандрой шестидесятилетнего мужчины и пятилетним внуком, с которым делите двухэтажную кровать. Что вам еще надо? Сочините что-нибудь для него! Считалочку! Детские стишки! Историю в картинках! Занимательную азбуку! Сказку про злого волка! Или про доброго кролика! Представьте на минуту, с какой гордостью ваш внук принесет в детский сад книжку, написанную его дедушкой!

Ладно, кажется, я увлеклась.

Но, видите ли, это все из-за того, что я неравнодушна к детям. Они переворачивают мне душу и сердце. Заставляют сходить с ума от любви. И от печали.

Не собиралась вас в это посвящать, но рассказ о том горе, каким стало для вас исчезновение Веры, всколыхнул во мне собственные воспоминания.

Постараюсь покороче. Извините за телеграфный стиль – все, что надо, вы прочитаете между строк. Двенадцать лет назад у нас с мужем родился ребенок.

Мне было двадцать два года, и я только что похоронила отца. Через три месяца и восемь дней на свет появился мой сын. Филимон.

Мужа я к тому времени успела разлюбить. Он вел себя грубо – по-моему, я вам об этом уже говорила.

Филимон родился с сердечной недостаточностью. Он прожил ровно семнадцать дней.

Я чуть не свихнулась. Меня на несколько месяцев определили в так называемый санаторий – вам не надо объяснять, что это было за заведение. Там меня с утра до ночи накачивали антидепрессантами. А потом я каким-то чудом вынырнула на поверхность.

Чуть собравшись с силами, я развелась с мужем. И – никому не нужная, без гроша в кармане – переехала к матери, то есть сюда, в этот самый Ле-Клуатр.

Мы с матерью прожили вместе почти девять лет. Благодаря ей я постепенно пришла в себя. Посещала психоаналитика. Поступила учиться – на заочное отделение. С головой погрузилась в учебники и другие книги, хваталась за что угодно, лишь бы не думать о том, что со мной случилось. Получила диплом и наконец начала работать. Первое время в одной общественной организации, потом открыла свое дело.

В прошлом октябре моя мать скоропостижно скончалась при обстоятельствах, о которых я расскажу вам как-нибудь потом. Я повесила на дверь своего кабинета табличку «Нет по причине похорон»[6] – как в песне Брассенса («Завещание», слышали ее?). И больше туда не возвращалась.

Теперь вы знаете (почти) все. Кроме того, что касается пресловутого пакета, который я отправила вам около месяца назад. Спасибо, что все еще не вскрыли его. Во имя дружбы, благотворной для нас обоих, осмелюсь попросить вас не делать этого и впредь.

Что-то я ужасно разволновалась – из-за того, что рассказала вам о Филимоне и своей матери. О своих утратах.

Поймите, милый Пьер-Мари, разве могу я поделиться этим с директором банковского отделения? История-то совсем не гламурная. Вряд ли она ему понравилась бы.