Сергей Гилёв - Чужие письма

• Название: Чужие письма
• Автор: Сергей Гилёв
• Жанр: Триллер

Каждая жизнь как письмо. Чужая жизнь – чужие письма. Дебютный сборник рассказов москвича Сергея Гилева про обычных людей. Тех самых, что мы видим каждый день в метро, на работе, на улице или в кафе. Простые люди, но не простые перемены. Реальность, мистика, сны и воспоминания. Дальше будет по-другому. Может быть, даже хорошо.

---

Чужие письма Сергей Гилёв

Моим близким – Кате и Сереже

Дизайнер обложки Сергей Ивановский

© Сергей Гилёв, 2017

© Сергей Ивановский, дизайн обложки, 2017

ISBN 978-5-4485-5710-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Язык

Таких добрых глаз в селе до Лаврушки-звонаря отродясь и не видывали. Прибился этот чёрт колченогий ещё в двадцать третьем, во времена НЭПа, да так и остался. Пришёлся ко двору, как в народе говорят. Сначала в колхозе навоз раскидывал из-под скотины, жил в сарае у Прасковьи Самбуровой, а потом его местный поп к себе в хозяйство прибрал. А чего? Ручищи колодочные. Загривок, как у мерина. Здоровенный детина, но глупый, будто щепка. Поговаривали, мол, Лаврушка давным-давно воевал на русско-японской войне и даже получил причитающиеся ему награды. А вместе с наградами получил там и увечье с двойной контузией да ранение в бедро, от которого так и не оправился. Распахало дай бог. Приехал Лавруха на родину в Тамбов, а там его жена уже с другим закрутила. И не было бы жене Лаврушки оправдания, коли не похоронка, которая прибыла аккурат за год до Лаврушкиного появления. Что делать? Осерчал парень, подался в калики, надоело всё. Пошёл по миру, от горя и от сажи внутренней сам не свой. Помазала она душу ему, аки сам чёрт-клеветник. Прошёл Лаврушка тысячи вёрст, где только не бывал, что только не видел, а потом приняла его девка одна. Настругали ребятёнка. Растили-растили вместе, избу поправили, огород, корова, боров в сарае спит жирный, ну а затем и революция-матушка грянула, тут как тут плутовка, побирушка. Голод, гражданская, смерть окаянная пляшет свой подлый танец. Не справился сынок Лаврушкин да помер от тифа. Лавр сам вознёс гробик на холм – туда, где разносилось по заливным лугам кладбище человеческое, упокой их души. Лавруха горстями закидал худой гробик и, сняв шапку, долго смотрел в небо, будто пытаясь найти там виноватого, будто пытаясь распознать что-то неведомое среди хмурых туч. Когда воротился назад да зашёл в избу, увидал и девку свою. Та сладила петлю из пеньки да и сиганула со стула. Только лапоток один остался на синей ножке. Покрылся Лавруха потом отчаяния, задрожали его руки, голова не выдержала, ноги подкосились, а в горло полез истошный, жуткий вопль. Когда очнулся ночью, снял жену с удавки и отнес туда же, на холм, к сынку соседкой. Руками могилу ей копал, а когда закончилось действо, то побрёл куда глаза глядят. Через три года Лаврушка слез с красного коня. Партизанил, бил белых. Всю свою тоску потопил в крови. Сначала был пулемётчиком, потом взрывал железнодорожное полотно. Был в плену, где ему отрезали три пальца. После гражданской Лаврушка пошёл ко дну. Пил всё, что видел. Долго пил. Просыпался в московских канавах и от того, что натворил, пил ещё хлеще. В конце концов сел в тюрьму за разбой, а после тюрьмы уже с этими самыми добрыми глазами вышел и как-то набрёл на село.

Откуда мы знаем о Лаврухе в таких подробностях? Дак это Степан Дольник рассказал. Верста Коломенская. Мужик под два метра, приковылял с Лаврушкой за компанию да умер через месяц. Но до этого успел порассказать о спутнике.

В тридцатые, в годы террора, в церкви сменилось несколько настоятелей. Батюшка Гапон однажды услышал, как Лаврушка насвистывал себе что-то под нос.

– Складно свистишь, Лавр. Слух-то есть у тебя. Молодец.

Лаврушка улыбался беззубым ртом. Брови его поднялись, как две речные излучины, а щёки запылали багрянцем. Лаврушка заволновался, шамкая пустыми челюстями и суча ногами от счастья. Глаза его загорелись, лучистые, праведные. Лаврушка не разговаривал, может, не хотел, а, может, и правда, был нём как щука.

– Звонарём хочешь быть? – Гапон улыбнулся и хлопнул Лавра по плечу. – Давай, бродяга, полезай.

– Мгмгхх, – ответил бессвязно новый звонарь и полез наверх.

Колокольня в селе была невысокая. Метров десять. Зато красивая и стройная, как молодка. Недавно её побелили совсем. Уж очень хороша она была. Лаврушка звонил с утра, в обедний час, да вечером пару лихих ударов сельчане точно слыхивали. Лаврушка задумчивый и гордый стоял, держась за язык колокола, слушая пронзительный вихрь серебристого дрожащего эха. А всего колоколов, всего их было девять. Лавруха всем пораздавал имена. Самый большой звался Фомой Долдоном. Потом значился – Гриня Бидон. И дальше по списку: Влас, Никодим, Лашка-Грузин, Будень, Зорька, Гудок и самый маленький из братьев, получивший имя – Полушка. Как только солнце устремлялось ввысь, поднимаясь от горизонта, звонарь уже был на посту. Он щурился от щекастого, оранжевого света, чихая и утирая сопливый нос. Лаврушка был счастлив. Порой он смотрел на тяжёлые пододеяльники туч и, думая свою думу, брался за грудь. За левую её сторону. Может, болело сердце, а может, воспоминания о былом рвались ворохом горящего костра.

Лицо у Лаврухи было мощное, скуластое. Его надбровные дуги свисали над глазами, как подковы грузового мерина. Нос торчал мясистый, с дырами оспин. Губы, плотно сжатые, синие от холода, иногда побуждаемые шёпотом, отворялись тяжело. Вихры свисали на плечи. Борода придавала Лаврушке свирепый вид, если бы не глаза. В зрачках Лавра было что-то такое, о чём можно было бы сказывать книги. В них лучилась такая прихоть и доброта, что если человек заглядывал в них, то и оставался там навсегда, получая порцию незримого блага. Такой был Лавруха.

Так и жили, пока не грянула война. Страшная, она снизошла на село, будто туча саранчи. И вот однажды Лавруха сквозь сон почувствовал запах гари. Забился он в нос, будто комок грязи, и полез отвращением по венам. Лавруха вскочил в темноте и услышал стрёкот пулемёта. Он знал этот звук, знал не понаслышке. Звонарь как был в одних тонких портах, так и выскочил с сеновала по пояс голый. Он увидал вдалеке серые шторы наступления. Масса врага двигалась молча. Она шла, побуждаемая незримой яростью. Лавруха чувствовал это кожей. Немцы брели с бледными лицами, выставив дула вперёд. Рядом, грозно ворча, катились по траве бурые тигры. Вся эта картина въелась в глаза Лаврушке-звонарю, как будто прыснули ему в лицо уксусом. Лавруха бросился к церкви со всех ног. Он размахивал страшными своими огромными ладонями и, отворив рот, жадно глотая воздух, вопил гласными:

– А! Ы! У! Э!

Сердце Лаврушки превратилось в набат. Единственная цель бурлила в его голове: добраться до своей колокольни. Вот в оконцах изб стали появляться испуганные лики односельчан. Бабка Лукерья, заспанная, повязывала узел белой косынки. Никифор с внуками и сыном, открыв рты, заиндевевшие в ступоре, смотрели, как серая орда шагала по направлению к селу. Послышались крики немцев. Лавруха взбирался на четвереньках по деревянной лестнице, осаживая свои пальцы занозами. Лавр в потёмках мычал себе под нос страшные полуслова-полубредни. Когда же наконец он поднялся на колокольню, то замер в нерешительности.

Фашисты вошли в деревню.

Три танка замерли на дороге. Их прожорливые до смертей пушки, их жерла смотрели в глаза сельчанам. Солдаты рассредоточились. Они окружили центр села и, выхаркивая по-псовьи иноземные фразы, пошли выгонять жителей из своих домов. На Лавруху будто надели кандалы. Он стоял, разинув беззубую пасть, замерев, ни живой, ни мёртвый. Волосы трепал прохладный, свежий ветер. Голые стопы Лавра покоились на каменных барельефах храма. Немцы выгнали жителей из домов и что-то им втолковывали. Затем повели бренное стадо в мукомольню. Мужики, догадываясь, стали хмуро противиться солдатам. Раздалась очередь. Дети закричали. Бессильный плач навис над сельцом. Старухи и женщины, скрывая родных чад, брели, заливаясь страданиями, по изумрудной траве, холодящей стопы крупными каплями утренней росы.

Когда всех затолкнули в сарай, самый статный из наступавших закричал что-то по-своему, указывая на сухое сено. Солдаты рассыпали его по периметру. Плач стоял гулким эхом над селом. Показалось солнце. Лаврушка не шелохнувшись стоял, полный тугого, необратимого затмения. Его мрачное лицо, его обветренные губы, его рассудок не сказали ни слова. Немец поджёг тряпку, уходящую другим концом в бутыль. Он поджёг её, а когда пламя взошло, то швырнул в сарай.

Лавруха-звонарь будто очнулся ото сна. В уши его понесся жуткий, пронзительный вопль сгорающих заживо односельчан. Лавр, пустой от собственных слёз, взметнул ладони и, схватив за верёвки Власа и Буденя, начал звонить незатейливую трель. Потом за дело взялись Лашка-Грузин и Зорька. Столп заливающегося эха пронзил уши немцам. Они обернулись, оглядывая колокольню. Они смеялись и смотрели, как безумец наверху, отчаянно ворочая руками, играл сопроводительный марш на сожжении деревни.

– Ха-ха, – смеялись фашисты, глядя на мечущегося, обезьяноподобного Лаврушку-звонаря, который, обряженный лишь в худые порты, бегал по колокольне и неистово звонил.