Сергей Алексеев - Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба

• Название: Собрание сочинений. Том 3. Упрямая льдина. Сын великана. Двадцать дней. Октябрь шагает по стране. Братишка. Секретная просьба
• Автор: Сергей Алексеев
• Жанр: Детская проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-08-005284-2, 978-5-08-005287-3

В третий том пятитомного Собрания сочинений известного детского писателя Сергея Петровича Алексеева (1922–2008) включены произведения, в которых отражена эпоха великих революционных преобразований в России начала XX века, – о первых маевках, зарождении рабочего революционного движения, Февральской и Великой Октябрьской революциях 1917 года, о становлении Советской власти, Гражданской войне и деятельности В. И. Ленина и его соратников.

Для среднего школьного возраста.

---

И чем больше крутился Лёшка в помощниках, тем больше ему находилось всяких занятий. Чуть задержится мальчик у Харитины, Полубояров уже кричит:

– Лёшка! Лёшка!

Едва пристроится к мельничным делам, с пригорка вопит Харитина:

– Лёшка! Лёшка!

Так и крутится мальчик целый день между Полубояровым и Харитиной, между мельницей и индюшатником, хоть разорвись на две части!

По вопросу земли

Через несколько дней барыня вызвала Лёшку, стала расспрашивать о Петрограде.

Мальчик и Олимпиаде Мелакиевне принялся рассказывать про то, как разъезжали грузовики, про Арсенал и как арестовывали жандармов.

– Ох, ох!.. – вздыхала Ширяева. – И чего только люди хотят? Царя ни за что ни про что… Ну, а как мужики, про что мужики на селе говорят?

Лёшка замялся:

– Про всякое.

– Ну, а про что такое всякое? Про землю небось говорят?

– Говорят.

– Злодеи! – ругнулась Ширяева. – Разбойники.

Барыню на селе не любили. И за землю брала втридорога – сдавала в аренду за копну из трех снятых. И к барскому лугу не подпускала. А с лесом! Да пропади ты пропадом, этот лес! Дерево не руби, валежник не выноси, грибы, ягоды не собирай.

– Мое! – чуть что кричала Ширяева. – Что хочу, то и делаю!

О разделе помещичьей земли в Голодай-селе заговорили сразу же после Февральской революции. Шумели много. Дыбов предлагал идти и немедля землю брать силой. Прасковья Лапина, так та за то, чтобы и вовсе прогнать Ширяеву. Дед Качкин заговорил о возможном выкупе. Однако многие колебались. А тут из уезда прибыл представитель. Собрали мужиков к собакинскому дому, и приехавший выступил с речью. Говорил долго: и о русском мужике – вековом кормильце, и о славном народе-богатыре, и о власти народной.

Развесили мужики уши, стоят слушают. Хорошие, сладкие речи. Кончил представитель выступать, а о земле – ни слова.

– А как же по вопросу земли? – сунулся дед Качкин.

– С землей? – Представитель задумался. И снова принялся говорить, опять долго и очень красиво. Произносил слова диковинные и непонятные. Запутал мужиков вконец, и те поняли только одно: землю самим не трогать – ждать Учредительного собрания.

Что такое Учредительное собрание, когда соберется и зачем его ждать, приехавший не объяснил.

Расходились мужики возбужденные.

– Чего ждать? – выкрикивал Дыбов. – Брать землю – и крышка!

– Гнать Ширяеву взашей!

– Громить мельницу!

Пошуметь мужики пошумели, однако на этот раз разошлись по домам.

Лечение

Помещицу Олимпиаду Мелакиевну одолевали разные недуги: то голова, то печень болит, то неожиданно в барском боку заколет. А самое страшное: мучилась Ширяева по ночам – страдала бессонницей.

И барыня вспомнила Лёшку. Вызвала.

– Так ты, говоришь, у аптекаря служил?

– Служил.

– Толк в порошках понимаешь?

– Понимаю.

– Поедешь в город, – сказала Ширяева, – за лекарствами.

Дед Сашка забегал, засуетился. «Во как. Повезло, – радовался. – Приметила, значит, внука». Запряг старик лошадей. Настелил побольше соломы. Тронулись. В дороге дед Сашка заговорил о болезнях.

– Оно конечно, – рассуждал старик, – хворь – вещь поганая. Человек ли, зверь ли, птица – каждый от нее, проклятой, мучается. Только мнение мое такое – барыня наша прикидывается.

– Как – прикидывается? – не понял Лёшка.

– Очень тебе даже просто, – ответил старик. – Ничего у нее не болит. Это так, для фасону. Ширяевы – они все такие. И барыня прошлая тоже всё головой мучилась. А дожила до девяноста годов. Живучие, гады…

Наслушавшись дедовых речей, Лёшка устроил такое: вернувшись домой, смешал порошки – те, что от головы, с толченым перцем, те, что для сна, с сушеной горчицей. Понес барыне.

– Так какие от головы? – спросила Ширяева.

– Вот эти.

– А от бессонницы?

– Эти.

– Хорошо. Вот от головы мы и попробуем.

Налила Олимпиада Мелакиевна в стакан воды, развернула порошок, поднесла ко рту, высыпала на язык. И вдруг барыню словно громом ударило: перекосилась, закашлялась и выплюнула всё.

Перевела Ширяева дух.

– Ты что за гадость привез? – набросилась, негодуя, на Лёшку.

– Так, так полагается. Так в Питере… Графиня Потоцкая их принимает. Это самые что ни на есть лучшие порошки, – уверяет Лёшка. Уверяет, а сам искоса поглядывает на помещицу: боится, не схватила бы лежащую на столе скалку.

Однако все обошлось. Барыня успокоилась.

– Графиня, говоришь?

– Так точно, барыня, – заторопился Лёшка. – И графиня Потоцкая, и князь Гагарин, и генерал Зубов – все принимают.

– А как же их принимать? – уже совсем миролюбиво спросила Ширяева. – Уж больно они злые. Чистый перец.

– А оно водичкой, водичкой запить, – стал объяснять Лёшка. – И сразу. И зажмурив глаза. И на язык поглубже. Оно и незаметно.

Барыня послушалась, приняла порошок. Каждый день стала Олимпиада Мелакиевна принимать изготовленные Лёшкой лекарства. Обжигает горчица рот, дерет горло перец. Кривится барыня, но принимает. И что самое странное – помогли порошки! И те, что от головы, и те, что для сна. На пользу пошли лекарства.

А как-то в гостях у Ширяевой был сосед, помещик Греховодов. Разболелась у Греховодова голова. Олимпиада Мелакиевна ему и говорит:

– Одну минуточку. У меня чудесное есть лекарство.

Насыпал Греховодов порошок на язык и сразу же выплюнул.

Набежали у бедного слёзы.

– Что же это вы, Олимпиада Мелакиевна? – обиделся гость. – Это же перец.

А Ширяева смеется.

– Чудесные, – говорит, – порошки. Их в Питере все принимают: и графиня Потоцкая, и князь Гагарин, и генерал Зубов.

Подивился Греховодов, пожал плечами, однако новый порошок принимать отказался.

А еще через несколько дней приехал в Голодай-село уездный лекарь. Олимпиада Мелакиевна и ему про чудесные порошки рассказала.

Лекарь заинтересовался порошками. Просил показать. Попробовал на кончик языка и те и другие.

– Нет, – сказал он Ширяевой, – тут что-то не то. В одном толченый перец, в другом сухая горчица. Тут какое-то недоразумение.

– Какое еще недоразумение! – возмутилась помещица. – Я пью. Мне помогает. И даже очень. Вы просто, батенька мой, отстали. В Питере их все принимают.

Выслушал лекарь барыню, усмехнулся.

– В отношении помогает, – сказал, – это у вас, милейшая Олимпиада Мелакиевна, самовнушение. Само-о-внуше-е-ние. А что касается Питера, то это какая-то шутка. Вы осторожнее, горло себе сожжете, – сказал на прощание.

– Подлец! – кричала потом на Лёшку Ширяева. – Отраву подсунул. Убийство задумал…

– Так ведь и графиня Потоцкая, и князь Гагарин…

– Графиня Потоцкая… князь Гагарин… Ах, разбойник! – схватила Олимпиада Мелакиевна скалку и давай гоняться за Лёшкой. Догонит – ударит. Догонит – ударит.

Вернулся домой мальчик весь в синяках и увесистых шишках. Отлежался. С утра потащился на мельницу.

– Пошел вон! – закричал Полубояров. – Барыня твоего имени слышать не хочут.

И Харитина сказала кратко, но ясно:

– Гнать велено.

– Эх, не повезло. Ой, как не повезло! – сокрушался дед Сашка. – И чего это она обозлилась?

Никакого участия

Весь март мужики только и думали, что о земле, ждали Учредительного собрания. Однако собрание отложили то ли на лето, то ли на осень. А тут вовсю разыгралась весна, прошла мутными ручьями по оврагам и балкам, зазвенела грачиным криком, залысела сероземом на буграх и кручах. Подпирала пора сева. И снова зашумело село Голодай.

– Довольно, хватит, натерпелись! Мало ли нашей кровушки попито! – кричал Дыбов.

Другие поддержали:

– Сжечь Ширяеву!

– Отнять землю!

– Разделить скот!

И мужиков прорвало. Взыграла накипевшая злоба, кольнула крестьянские души, погнала, как листья в бурю, наперегонки, со свистом и завыванием в сторону господского дома.

Забегал дед Сашка, не знал, как и поступить. И от мужиков отставать не хочется, и как-то неловко вроде бы: сам в караульщиках у Ширяевой. Решил выждать, сел возле дома.

– Ты что, – крикнула, пробегая, Прасковья Лапина, – барыню пожалел?!

– У меня что-то ногу свело, – на всякий случай соврал Митин.

Ждал дед час, ждал два. Наконец не выдержал, решил: «Пойдука посмотрю, что-то там делается».

А тут с хуторов от невестки вернулся дед Качкин. Узнав, в чем дело, тоже заторопился. И старик совсем осмелел. Вместе с Качкиным побежали. И чем дальше они бегут, тем больше у деда Сашки появляется прыти. Дед Качкин, большой, грузный, едва за ним поспевает.

– Стой, стой! – кричит Качкин.

– Давай, давай, уже близко, – подбадривает соседа дед Сашка.

Бегут старики, а навстречу им – будто армейские обозы при отступлении: кто пеше, кто конно, каждый как может, – тащат голодаевские мужики господское добро. Тарахтя по булыжной дороге, шли возы, груженные хлебом. Высекая из камня искру, лязгали барские плуги и бороны. Упираясь, ржали господские кони; выпучив от испуга глаза, мычали коровы.