Аньес Рокамора - Одевая город: Париж, мода и медиа

• Название: Одевая город: Париж, мода и медиа
• Автор: Аньес Рокамора
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0837-5

Монография профессора Лондонского колледжа моды Аньес Рокаморы «Одевая город: Париж, мода и медиа» посвящена анализу основных способов репрезентации Парижа в модной прессе, которая, подобно многочисленным картинам, романам и фильмам о французской столице, воспевает этот город, поддерживая его мифический статус, частности и как столицы моды. На основе публикаций в газетах и журналах автор раскрывает процессы конструирования «парижского мифа» и его значение в модной географии. Отдельное место в книге уделено рассмотрению культурных типов «парижанки» и «прохожей», а также образу Эйфелевой башни, которая часто фигурирует в прессе в качестве фона фешен-съемок.

---

Театрализация Парижа и государства в правление Наполеона III, как и ассоциирование страны с территорией столицы, получило продолжение в XX веке, когда четыре сменявших друг друга президента Пятой республики – Жорж Помпиду, Валери Жискар д’Эстен, Франсуа Миттеран и Жак Ширак – стремились оставить свой след в национальном ландшафте посредством различных инициатив, связанных с Парижем. Эти проекты, которые стали называть «большая стройка» (les grands travaux), в основном относились к культурной сфере (см.: Poisson 2002). Вся остальная территория Франции не играла сколько-нибудь значимой роли в этой погоне за личным, государственным и национальным престижем, и проекты в регионах обычно оставлялись на откуп местным властям (Ibid.: 6).

В президентский срок Помпиду был построен Центр Помпиду, именуемый в просторечье Бобур. Его создание, по мнению Джона Ренни-Шорта, было ответом на «извечную потребность Франции играть роль тяжеловеса в области культуры» и проявлением попытки подчинить себе культурное поле, утверждаясь в качестве лидирующей державы на мировой карте (Short 2006: 76). Позднейшие президентские проекты, как правило, разворачивавшиеся в Париже, еще более усилили представительскую функцию столицы на мировой арене и укрепили ее «глобальное превосходство» (Ibid.: 76). Так, Жискар д’Эстен руководил устройством парка Ла-Виллет, превращением вокзала Орсе в музей и строительством Института арабского мира. При Франсуа Миттеране «большая стройка» достигла наиболее грандиозного размаха, приобретая зачастую спорный характер. Среди затей этого периода – сооружение во дворе Наполеона в Лувре стеклянной пирамиды по проекту Бэй Юймина, торжественное открытие которой состоялось в 1989 году. Что касается Ширака, его вклад в «большую стройку» представлен Музеем на набережной Бранли, открывшимся в 2006 году.

Таким образом, Париж, как отмечает Патрис Игонне, «всегда нес на себе печать государства, будь оно монархическим, имперским или республиканским», и государство и нация были связаны со столицей теснее, чем в других странах (Higonnet 2002: 46, 243). В силу этого, по наблюдению Колина Джонса, значительная доля французских достопримечательностей и памятников, которые французский историк Пьер Нора и его коллеги выделяют как ключевые для Франции «места памяти» (Lieux de Mémoire), расположены в Париже, французском локусе престижа (Jones 2006: xvii; см. также Nora 1997a; Nora 1997b; Nora 1997c). Сюда относятся среди прочего Пантеон, Стена коммунаров (Mur des Fédérés), Лувр и Коллеж де Франс, а также Эйфелева башня, к которой я вернусь в главе 7. Как гласит поговорка, «Париж – это Франция» (Paris, c’est la France). В своей книге 2001 года «Spleen de Paris» («Парижский сплин») французский поэт Мишель Деги передает это так: «Париж – это не просто город, даже не просто большой город. Это столица, что, опять же, не сводится к городу большему по размеру или численности населения. Можно представить себе провинциальный город вдвое больше Парижа по числу жителей. Это бы ничего не изменило. ‹…› [Париж – ] это исключение, связующее звено в пространстве и времени, то, что открывает дверь и ведет ко всему остальному, история и общность регионов; иными словами, Франция как столица, Иль-де-Франс, Коллеж де Франс, история Франции среди всего прочего» (Deguy 2001: 28–29).

Однако способность Парижа преодолевать партикуляризм регионов напоминает о противопоставлении тела и разума, издавна положенном в основу суждений о социальных и культурных практиках, когда умственная деятельность ставится выше физической. В такой картине дематериализованный, абстрактный Париж соотносится с разумом, в противовес остальной Франции – телу, для которого определяющей является его материальность, земля, и которое поэтому наделяется меньшей ценностью по сравнению с «головой». В самом деле, если, как упоминалось ранее, оппозиция Париж/провинция означает противопоставление функций управления и функций исполнения, Жак Шеблен показывает, что она также означает разделение абстрактных – например, управление и коммерция – и конкретных – например, изготовление и транспортировка – производственных функций в современной французской системе производства (Scheibling 2007). Абстрактные функции собраны в Париже, тогда как материальное производство рассредоточено в провинциях – так дело обстоит, например, в парфюмерно-косметической отрасли (Ibid.). Подобное рассредоточение лишь усиливает превосходство, приписываемое столице, в самом деле исполняющей более социально престижную роль планирующего и руководящего центра, «мозга» французской нации. И действительно, «голова» и «мозг» – образы, регулярно встречающиеся во французском литературном дискурсе о Париже (см.: Citron 1961a).

Более того, мысль о том, что Париж представляет Францию, легко может означать сведение французской нации к ее парижской составляющей, а значит, и к заключению, будто без Парижа Франция ничто. Уравнение оборачивается разностью, неравенством не в пользу всей остальной Франции, что явствует также из преобладания централистских тенденций. Таким образом, положение Парижа в коллективном воображаемом нации противоречиво (см. также: Steele 1998: 74). Считается, что он представляет Францию, является ее частью, но в то же время как будто отделен от нее и возвышается над нею. В самом деле, реальное и символическое могущество Парижа таково, что вся остальная Франция предстает «пустыней» (см.: Gravier 1972) по сравнению с ним.

Символическая иерархия в географии Франции отражена в противопоставлении Париж/провинция, где второй член пары отсылает к лишенной ценности Франции вне Парижа. Как отмечали многие авторы, географическое пространство – это материализованное социокультурное пространство (см.: Bourdieu 1993c: 161). Противопоставление Париж/провинция представляет собой пример подобной материализации, которая структурировала многие французские практики и дискурсы со времен централизации политической власти и придворной жизни в Версале, а затем в Париже в XVII веке (George 1998: 7). Как отмечает Корбен, «с начала царствования Людовика XIV провинциальное происхождение означало отлученность от двора, невозможность созерцать свет, исходящий от монаршей особы, обреченность прозябать в бесславии» (Corbin 1993: 7–14, 11). Подъем централизации, последовавший за Великой французской революцией, усугубил противостояние Париж/провинция (Higonnet 2002: 312), что заставило писателя и журналиста Луи Вейо заявить в 1871 году, что централизация «привела к созданию единообразия в ущерб единству» (цит. по: Marchand 1993: 125).

Все в том же XVII веке провинцию начинают высмеивать в литературе (Corbin 1997: 2852; George 1998: 135–136). С тех пор глубинка неизменно ассоциировалась со скукой: наиболее известным примером служит, пожалуй, «Госпожа Бовари» Флобера. Хотя иногда, как, например, у романтиков, провинция изображалась как мир чистоты, здоровья и природы, противопоставляемый излишествам Парижа (Corbin 1997; Courtivron 2003: 57; Higonnet 2002: 313), и все же Париж был необходимым этапом на пути к успеху. Провинциальные персонажи это всего лишь «те, кто не достиг успеха в Париже» (Corbin 1993: 12).

В паре Париж/провинция один-единственный город противопоставляется множеству других мест, различия и особенности которых, однако, отрицаются унифицирующим артиклем единственного числа и понятием la province. Если в английском языке многообразие и различия признаются использованием множественного числа – «провинции», единственное число во французском их отрицает, остается возможным лишь одно отличие – от Парижа. Противопоставление Парижа и провинции также получает воплощение в повседневном языке, в таких выражениях, как «monter à Paris» – буквально, «подниматься в Париж», – тем самым подразумевается, что Париж занимает высокое место, а провинции – низкое (Charle 1998: 37). Выражение «monter à Paris» не имеет точного английского эквивалента. Живя хоть в Марселе, хоть в Кале – то есть «под» или «над» столицей с точки зрения географии, – в Париж «поднимаются», потому что столица расположена «сверху» в социальном смысле. Как отмечает Бурдьё, социальные антагонизмы, такие как столица/провинция, «имеют тенденцию воспроизводиться в сознании и языке в форме оппозиций, определяющих принцип видения и разделения, то есть в форме категорий восприятия и оценки или ментальных структур». Эти категории включают в себя «парижский/провинциальный», но также и «модный/не модный» (Bourdieu 1993c: 162), как я показываю в главе 2 и части II. Во Франции la Capitale, продолжает Бурдьё, это «место столицы… где положительные полюса всех полей… сконцентрированы: таким образом, ее можно адекватно помыслить лишь по отношению к провинциям (и „провинциальности“), которые суть не что иное, как (сугубо относительное) состояние отсутствия la capitale и столичности» (Ibid.).

Таким образом, пара Париж/провинция отсылает скорее не к географической реальности, а к символической, «воображаемой» (Corbin 1993: 11). Это не столько территориальное разделение, сколько «отношение» (Corbin 1997: 2851). Как отмечает Корбен, «в Париже можно показаться „провинциалом“, то есть неспособным освоить код, образующий „парижскость“, перенять tempo, ритм, диктующий парижскую жизнь» (Corbin 1993: 11). Действительно, само слово «провинциальный» приобрело пренебрежительный оттенок, определяемый следующим образом во французском толковом словаре «Le Petit Larousse»: «пренебр. Лишенный изящества, обычно приписываемого обитателям столицы»[11]. Быть провинциальным означает сущностную нехватку, дефицит – Парижа (Corbin 1997: 2851), земли изобилия.