Арнольд Гиллин - Синг-Синг

• Название: Синг-Синг
• Автор: Арнольд Гиллин
• Жанр: Литература 19 века

Оригинальный роман из американской жизни.

---

Арнольд Гиллин Синг-Синг (Дом вечного молчания) Оригинальный роман из американской жизни [1]

I. «Дом вечного молчания».

Roses hare thorns, and silver fountains mud,
Clouds and eclipses stain both moon and sun,
And loathsome canker lives in sweetest bud,
All men make faults…

Shakespeare, Sonnets, XXXV.

Прохожий по большой дороге в маленький, чистенький городок Синг-Гилл испытывает весьма странное, щемящее впечатление близ тюрьмы Синг-Синг, в мрачных стенах которой томятся «жертвы» преступных страстей и сурового попечительства неумолимой американской Фемиды. Тюрьма Синг-Синг расположена весьма живописно, на правом берегу прекрасной и широкой реки Гудзон, на небольшой горе Плизент, в тридцати трех милях от Нью-Йорка. Странная ирония случая! Эта мрачно величественная тюрьма красуется среди самой роскошной природы и так-сказать в райском уголке Нью-Йоркского залива, который оканчивается чудным устьем Гудзона. Какою прелестью дышат берега этой реки, над которою высится Маунт-Плизент! Зеленые поля и лесистые холмы веселят взор своею мирною красотой и затишьем, обрамляя темно-лазуревые извивы Гудзона, по которым мчатся и колышатся огромные речные пароходы, барки, яхты, шлюпки, челноки и утлые лодочки. Виды со скалистых прибрежных холмов, а в особенности с западной стороны так очаровательны что их трудно описать пером. По холмам раскинулись густо-населенные колонии дачников или обывателей из приречных городков в роде Синг-Гилла. И среди всего этого высится колоссальная тюрьма невольно напоминающая пролог, где среди сонма лучезарных серафимов и херувимов виднеется мрачный облик духа тьмы. Название тюрьмы Синг-Синг на языке краснокожого племени Апачей значит Крепкое место. Ни один белый не сумел бы кажется найти более подходящего названия для этой тюрьмы. Прибавьте к этому прозвище Дом вечного молчания, и вы легко поймете что это за здание которое так бросается в глаза путнику. Тут же тянется знаменитый Кротонский водопровод, который снабжает водой столицу. Сооружение его обошлось в 14 миллионов долларов и длилось, если не ошибаюсь, что-то около семи-восьми лет. Croton-Aqueduct существует с 1842 года и наравне с тюрьмой Синг-Синг есть одно из величайших архитектурных чудес заатлантической республики. Счастливые обыватели крошечного города Синг-Гилл не нахвалятся им. Водопровод сослужил большую службу Американскому правительству и правосудию. Чем? спросят быть-может читатели. А тем что его «паровые бассейны» в миг потушили пожар 1866 года, грозивший истребить тюрьму Синг-Синг, которая в то время не была так огнеупорна как в настоящее время.

Тюрьма расположена в трех четвертях мили от города Синг-Гилла. Здание её имеет форму трапеции. Главнейшие постройки «Крепкого места» возведены осужденными каторжниками; материалы, мрамор, гранит и известняк, дала окрестность. Главная одиночная тюрьма – в пять этажей кроме подвальных помещений; длина этого здания 484 фута, ширина 44 фута. Окончено оно постройкой в 1852 году, и уже в то время в нем было 869 заключенным, а в 1861 году число их возрасло до 1.800 человек.

В течение последних 20-25 лет тюрьма Синг-Синг все расширялась, так как правительство штата Нью-Йорка то и дело сооружало новые тюремные здания, корпуса, флигеля и службы, а также и мастерские, которые представляют нечто интересное и грандиозное для европейского любознательного туриста. Женское отделение расположено на расстоянии 40 сажен от мужского. Все постройки занимают площадь во 180 акров. Тюрьму сторожат часовые. Мимо тюрьмы несутся взад и вперед поезда железнодорожных линий. Большая дорога тянется вдоль реки Гудзона, которая в свою очередь протекает близь полотна Гудзон-Риверской железной дороги, соединяющей Нью-Йорк с Альбани. В одной мили от тюрьмы устроена небольшая платформа, на которую с поездов два раза в месяц высаживаются целые «транспорты» тех кому по воле рока суждено умножать собою молчаливое население «Крепкого места».

Обыватели Синг-Синга называются не арестантами или преступниками, а гостями, такое название дано затворникам Дома вечного молчания сторожами тюрьмы; сами затворники называют тюрьму гостиницей Синг-Синг (Hotel Sing-Sing)! Название это весьма распространено между различными темными деятелями Нью-Йорка, которые обыкновенно говорят после своего осуждения родственникам и друзьям: «Ну, до свидания! Захотите повидать меня, адрес мой теперь гостиница Синг-Синг». Нью-Йоркские мошенники, гроза банков и магазинов, карманщики, воры вообще и loafet'ы (ворующие бродяги) на вопрос: куда мол девался Big Joe (дылда Иосиф), alias Уильямс или French Harry (Француз Гарри),[2] отвечают что тот или другой гостить в Синг-Синге. Когда же освобожденный рецидивист наталкивается на знакомого среди нью-йоркской уличной толпы и тот из любопытства опросит: «Дружище, где ты пропадал?» то пресериозно отвечает: «я опять, знаешь, был в гостях… на даче в Синг-Синге».

Мрачные, массивные, гранитные стены тюрьмы пропитаны космополитическими миазмами порока и ужасных преступлений. Здесь заключено несколько тысяч человек в строжайшем одиночном заключении. В каждой келье содержатся более или менее «знаменитость» своего рода, «герой» давно впрочем забытых эпопей, которые когда-то удивляла «весь свет» и давали столько работы: сыщикам, полиции, судебным следователям, прокурорам, судьям, адвокатам и неизбежным репортерам огромных газетных простынь в больших городах Союза. В этих кельях или гранитных могилах (toombs)[3] дышат тюремным воздухом множество осужденных американских граждан и пришлецов со всех концов мира, а большею частию эмигрантов из Старого Света. Главные элементы многотысячной толпы каторжников всех трех разрядов составлены большею частью из пришлого эмиграционного элемента американского общества, как-то: Англичан, Шотландцев, Ирландцев, Немцев, Французов, Итальянцев, Шведов и Испанцев. Наибольший контингент преступников навербован из Англичан и Ирландцев. Бывали случаи когда в Синг-Синге гостили и Русские: так, например, некий Воскресенский отсидел десять лет в «Крепком месте» за разные мошенничества и за фабрикацию фальшивых ассигнаций Союза. Сколько мне известно, этот Воскресенский был не кто иной как сильно компрометированный русский анархист из Москвы, бежавший из Сибири в конце шестидесятых годов. С ним же сидел другой «Русский» из петербургских Немцев под вымышленною фамилией «Кап», за сбыт фальшивых гринбаков в Нью-Йорке, где Воскресенский фабриковал их. «Кап» был приговорен к пяти летней каторге. В Петербурге он был учеником, а потом прикащиком в одном из погребов известного виноторговца-Немца Ш. «Кап» попал в компанию архиплута Воскресенского, и несмотря на свою молодость (ему было не более 24 лет), был уже совершенно испорчен когда его приговорили к каторге. Воскресенскому было около 30 лет. Кровный Американец и Эмигрант-Европеец одинаково пользуются теми условными удобствами которые продиктованы суровым законом страны для заключенных в ужасном «Доме вечного молчания».

Мертвая тишина, железные массивные решетки, чудовищные болты, секретные замки и двери с крошечными окошечками в виде овала, косого квадратика или сердца, огромные засовы и перекладины как нельзя лучше напоминают узнику Синг-Синга что его счеты с жизнью временно закончены, а итог его счета с карающим людским обществом зачастую подводится лишь когда заключенный испустит последний вздох в этой «неудавшейся» жизни. Удивительно ли что смерть для большинства узников Синг-Синга является настоящим избавителем и искуплением их страданий и преступлений? Могущественный хаотический поток общественной жизни вне тюрьмы и однообразный до умоизступления быт гостей «Крепкого места», вот контраст который охватывает душу узника в тот момент когда он переступил порог этого ужасного капища молчания и почти сразу логружает ее в специфическую апатию. Действует ли душа в теле каторжника? Без сомнения, но не вполне. Душа его дремлет и ждет того мига когда наступает освобождение или последний расчет с жизнью… Ужасен должен быть такой конец когда человек годами забывает в тюремном полумраке о том что у него когда-то было начало, – начало свободной и незапятнанной гражданской жизни. Но и здесь, в холодных и безмолвных стенах «Дома вечного молчания», узники-каторжники лелеют пышный и никогда не увядающий цветок души – надежду. В своем убийственном и молчаливом одиночестве, когда все живые на свободе забыли гостя-узника «Крепкого места», за исключением разве сторожа в том тюремном корридоре где помещается могила-келья живого гражданского трупа под известным нумером, да быть-может матери преступника, которая где-ни будь вдалеке вспоминает о нем со слезой или с проклятием, – и тогда этот отверженный, манимый гением надежды, чувствует что и он живет, дышет и имеет неотъемлемое право сказать себе и стенам кельи: