Джеймс Купер - Долина Виш-Тон-Виш

• Название: Долина Виш-Тон-Виш
• Автор: Джеймс Купер
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Приключения про индейцев
• Год: 2000
• ISBN: 5-86218-209-8

Время и место действия романа — последняя четверть XVTI века, Северо-Американский континент.

История трех поколений семейства Хиткоутов — не просто ожесточенная борьба за право найти свое счастье на земле новой родины. Это — в миниатюре — история противостояния англоязычных поселенцев и коренных жителей штатов Массачусетс, Коннектикут и Род-Айленд, писавшаяся очень часто кровью; история, полная — в силу трагического переплетения судеб героев — неожиданностей и загадок, держащих читателя, как это обычно и бывает у Купера, в неослабевающем напряжении вплоть до заключительных глав романа.

---

Несколько иная, более распространенная версия гибели Конанчета рассказана Ирвингом в очерке «Филип из Поканокета»; отчасти ей следует и Купер. Юный вождь наррагансетов предстает у Купера романтическим героем, словно наследуя образ Ункаса, идеального краснокожего рыцаря из романа «Последний из могикан». Конанчет исполнен благородства и величия, ему свойственны глубина мышления и человечность. Купер ввел в роман также тему его привязанности к семейству Хиткоутов: вождь постоянно колеблется между благодарностью и враждой. В момент нападения индейцев Короля Филипа на общину Хиткоутов жена Контента Руфь вверяет юному воину свою дочь, унаследовавшую ее имя. Полагая, что все колонисты погибли в пламени пожара, Конанчет уводит девочку в леса и продолжает о ней заботиться. Спустя годы она становится его женой. В финале романа он, удостоверившись в том, что родители его молодой супруги живы, и претерпев глубокие душевные муки, возвращает им дочь. Правда, это происходит уже после того, как он сам оказывается лишен возможности заботиться о ней, будучи осужден на смерть. Конанчет любит ее и сына, ею рожденного. Чтобы проститься с ней и высказать последнее напутствие, он даже добивается у врагов отлучки под честное слово (коллизия, не раз описанная в колониальной литературе и впоследствии вторично использованная Купером в «Зверобое»). Словом, если образ Филипа выведен писателем в амбивалентных тонах, то Конанчет наделяется обаянием и не может не вызвать сочувствия и восхищения читателя.

Имя Ункаса, как известно, возникает на страницах Купера неоднократно. Писатель идеализировал и прославил его (как и племя могикан), сделав это имя родовым для нескольких поколений сагаморов из племени могикан. Возможно, предки Купера были как-то связаны семейными обстоятельствами с одним из носителей этого имени, ибо на родовом могиканском кладбище в Норвиче, штат Коннектикут, рядом с обелиском Ункаса лежат и двое Куперов. Писатель упоминает о какой-то услуге, оказанной предкам своего героя одним из индейских вождей (в чем признается Данкан Ункас Миддлтон в «Пионерах»). Во всяком случае, над этой загадкой еще предстоит поработать будущим биографам писателя.

Что же касается исторического Ункаса (ок. 1606 — ок. 1682), факты говорят о другом. Могиканин, родственный пикодам, был изгнан ими за злонравие и сделался вождем таких же бродяг, как и он сам, присвоивших себе имя «могикан». Ункас часто совершал набеги на соседние племена наррагансетов, могауков, пикодов и сделался последовательным союзником колонистов, стремясь извлечь из этого собственную выгоду.

Будучи соперником Миантонимо, он в 1643 году разбил его отряд, захватил вождя и передал его англичанам в Хартфорде, а те лицемерно возвратили ему Миантонимо для совершения казни. Во время войны с Королем Филипом Ункас немало способствовал избавлению колонистов от верной гибели. Но к тому времени, когда умер, он был уже давно известен в среде белых просто как старый злобный пьяница; в памяти же индейцев за ним навсегда осталась слава предателя.

Как можно видеть, Купер в истории Конанчета объединяет эпизоды и обстоятельства жизни его отца Миантонимо с деталями из версии, приведенной Ирвингом, в результате чего финальная сцена исторической трагедии предстает в тонах высокой патетики. Вина за содеянное, по Куперу, ложится, однако, не столько на Ункаса, сколько на его белых союзников, не помнящих добра, оказанного вождем (спасение детей во время набега, возврат дочери и избавление Смиренного). Дикарь предстает благороднее цивилизованных и просвещенных праведников-пуритан. Финал, впрочем, связан и с роковым стечением обстоятельств, призванных доказать неизбежность исторического «заката» индейской вольности и индейского образа жизни (эту тему специально акцентирует спор Короля Филипа с Хиткоутом в главе XXTV).

Роман, таким образом, пронизывают насквозь две параллельные линии: спор о возможностях сосуществования белых и индейцев (в том числе о праве тех и других на первенство) и «проверка» этого тезиса судьбой Руфи и Конанчета. Среди всех остальных персонажей лишь им суждено поменяться местами, «примеряя» — буквально и в переносном смысле — одежды пуританского и индейского общества (в метафорах Купера, «просеки» и «тени лесной»). Библейская аллюзия в имени и судьбе Руфи-младшей более чем прозрачна: «Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду. Пусть то и то сделает мне Господь, и еще больше сделает; смерть одна разлучит меня с тобою» (Книга Руфь, гл 1, ст. 16 — 17). Писатель словно продолжает линию сближения своих прежних персонажей, Коры Дункан и Ункаса из «Последнего из могикан». На судьбе новых героев он испытывает путь возможного союза двух культур и, как прежде, демонстрирует его невозможность. Все герои приходят к прозрениям в конце пути по-своему, но слишком поздно и слишком дорогой ценой. Не становится ли символом этого грустного открытия всеобщей тщеты Уиттал Ринг — символом одновременно безумия мира и достоинства, обретенного ненадолго в мире краснокожих? Эхо несбывшихся надежд, настойчиво отдающееся в ушах остальных героев, относится и к каждому из них: «Следующей зимой я буду воином! »

Повествование о судьбах поселенцев и коренных обитателей долины венчает картина кладбища, увиденного глазами участливого посетителя много лет спустя. Пожалуй, ни в одном другом романе лирическое «я» писателя не выступало столь явно на первый план. И быть может, финал ни одного из его романов не был столь печальным. В надписях на могильных камнях перед нами — собрание посмертных судеб. Примечательно, что волей Купера белая подруга Конанчета, Руфь (она же Нарра-матта, Наметенный Снег), положена не среди родных ей по крови пуритан, а рядом с индейским супругом. Ее образ, конечно, сильнее всего романтизирован и мистифицирован в книге. Что губит ее? Смерть мужа? Тяжкий опыт, в котором сошлись несовместимые миры «просек» и «лесных теней»? Невозможность, в силу духовной несовместимости, вернуться к родичам? К чему относится ее таинственная фраза: «Злой дух преследует меня! »? Этого мы так и не узнаем.

По своему обыкновению, Купер старается придать формулам сюжета и замысла многозначность. Это касается и названия романа. «The Wept of Wish-Ton-Wish» может осмысливаться в контексте произведения как долина идиллического приволья на природе, в духе столь близкой пуританам идеи обетованной земли, в которую своевольно вторгается реальность Нового Света. Можно понимать его и как Whip-Poor-Will, Долина Козодоев (о чем говорится непосредственно в тексте книги), но и это — лишь один из многих оттенков смысла. Последние же слова романа открывают еще одно, быть может самое важное, толкование. «The Wept» может означать и «оплаканная», и потому, ввиду судьбы Нарра-матты, название переводимо и как «Слезы Виш-Тон-Виша». Из замысла Купера как будто следует, что смерть расторгает заведомо обреченный межрасовый брак. Однако Конанчет и Нарра-матта счастливы вдвоем и гибель одного влечет за собой гибель другого: героиня не в силах вернуться к жизни людей, среди которых родилась. На символическом уровне, конечно, писателя интересует другой «брак» — союз национального прошлого с будущим. Строго говоря, название романа может быть переведено и во множественном числе: «Оплаканные из Виш-Тон-Виша», и тогда оно относится ко всем участникам трагических событий. Какое будущее предрекают семена, посеянные в пуританской долине Виш-Тон-Виш? Купер словно нарочно ставит вопросы, на которые не дает прямого ответа, вопросы, побуждающие читателя к глубокому раздумью.

Конечно, в книге можно обнаружить и немало слабостей. Романная структура в этом произведении ослаблена; слишком медленно автор переходит от описаний к действию. «Суставы романа потрескивают»132, — говорит критик Ричард Билл Дэвис. Однако возможно, что мистика и определенная мера расплывчатости составляют неотъемлемую черту своеобразия этого произведения; от знакомства с текстом создается впечатление, что писатель сознательно мистифицировал смысл эпизодов, придавал двойственность ситуациям и характерам и многозначность — именам. Думается, в данном случае это делает произведение более проблемным. А кроме того, в сознании читателя навсегда остаются моменты, описанные столь ярко, словно пережиты им лично: мистический многократный зов раковины, звучащий словно трубная весть Апокалипсиса; стремительный набег индейцев на поселение; величественная и простая сцена гибели Конанчета. Все они властно ставят нравственные вопросы, от которых не уйти никому — ни во времена пуританства, ни в романтическую эпоху создания романа, ни в наши дни.

А. В. Ващенко