Джеймс Купер - Палач, или Аббатство виноградарей

• Название: Палач, или Аббатство виноградарей
• Автор: Джеймс Купер
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2001
• ISBN: 5-86218-247-0

Действие впервые представленного на русском языке романа «Палач, или Аббатство виноградарей», в отличие от большинства куперовских произведений, разворачивается не на Американском континенте, а в самом сердце Европы.

В составе группы путешествующих в первой четверти XVIII века из Швейцарии в Италию — сначала на барке через Женевское озеро, а затем к перевалу Сен-Бернар — оказывается палач одного из швейцарских кантонов — примета, сулящая, согласно местным поверьям, разного рода беды.

Над гладью озера проносится свирепый вихрь, влекущий гибель нескольких пассажиров; следом загадочным образом погибает жених дочери палача, отказавшийся в последний момент от брака с ней; внезапно обнаруживается родство путешествующего инкогнито дожа Неаполя и широко известного итальянского контрабандиста…

Почти все персонажи романа вынуждены в экстремальных обстоятельствах раскрыться в новом свете: одни при всем желании не могут замаскировать свою подлость, корыстолюбие, внутреннюю готовность к предательству, другие проявляют высшее благородство и чистоту человеческих качеств.

---

— Ах ты!.. — кричал итальянец, чья кровь всколыхнулась, едва послышались первые крики против собаки, и вскипела гневом, когда он увидел трусливое и подлое нападение Конрада. — Мало тебе притворных молитв и поклонений, коими ты обманываешь легковерных; но ты еще притворно враждуешь с моим псом, чтобы превознести выкормыша Святого Бернарда, обижая других животных! Низкая тварь! И ты не устрашился, что любой честный человек разгневается против тебя!

— Друзья! Жители Веве!.. Почтенные граждане!.. — просипел пилигрим, едва только Мазо ослабил свою хватку. — Я Конрад, бедный, несчастный, кающийся паломник. Неужто вы потерпите, чтобы меня убили из-за какой-то собаки?

Подобное столкновение не могло происходить долго в таковом месте. Поначалу моряк одержал верх благодаря наплыву любопытных и густоте толпы; но под конец оказалось, что теснящиеся вкруг Мазо люди настроены по отношению к нему враждебно, и ему не ускользнуть от стражников, призванных блюсти на площади порядок. К счастью для Конрада, Мазо настолько ослеп от ярости, что позабыл и думать о ее возможных последствиях; и вскоре воины с алебардами сумели проложить себе путь сквозь толпу и подоспели как раз вовремя, чтобы спасти Конрада от железной хватки итальянца. Мазо затрепетал, увидев, к чему привела эта вспышка; пальцы его мгновенно разжались, и он исчез бы немедленно, если бы ему позволили это сделать те, в чьих руках он оказался. Тут же начались словопрения и поднялся неимоверный шум, какой обычно сопровождает — и предваряет — все баталии простолюдинов. Офицер стражи расспрашивал, и ему отвечали двадцать голосов одновременно, которые заглушали друг друга, не говоря уж о противоречивости ответов. Один свидетель утверждал, что Конрад не удовлетворился тем, что швырнул камень в собаку, но вслед за этим ударил и хозяина; это был хозяин гостиницы, где останавливался Мазо, благодаря неизменной своей щедрости сумевший заручиться его поддержкой. Другой готов был под клятвой утверждать, что пес принадлежит пилигриму и носит его котомку с пожитками и что Мазо, питая давнишнюю вражду против хозяина и собаки, швырнул камень и заставил последнего убраться со сцены, а с хозяином обошелся несколько более мягко, чему все здесь были свидетелями. Так говорил неаполитанский жонглер Пиппо, который подружился с Конрадом с самого начала путешествия, и был готов принести свидетельство в пользу друга, надеясь, что и тот, в свою очередь, когда-нибудь отплатит ему тем же. Третий заявлял, что на самом деле собака принадлежит итальянцу, но камень в нее бросил человек, стоявший рядом с пилигримом, которого Мазо обвинил по ошибке; итальянец, конечно, заслуживает наказания, потому что едва не задушил ни в чем не повинного Конрада. Свидетель этот был человеком честным, но ограниченным и не лишенным предрассудков. Виновным он счел соседа, который недаром слыл человеком дурным, потому что мог совершить любой неблаговидный поступок. С другой стороны, пилигрим, по его мнению, как человек благочестивый, не способен швырнуть в собаку камень, что само по себе служит доказательством вины стоявшего с ним рядом злополучного горожанина; вот так все, кто судит под влиянием предрассудков и расхожих мнений, любой грех готовы свалить на людей, которых они считают падшими, и без колебания выгородить баловней судьбы, носящих почетные имена.

Офицер, который выслушал три противоречивых мнения вместе с шумными пояснениями тех, кто так и не разобрался в этом деле, пребывал в растерянности, не зная, кому из свидетелей должно верить. И наконец ему пришла в голову спасительная мысль, что нарушителей порядка следует отвести в караульное помещение, а с ними и троих свидетелей: таким образом и виновные будут наказаны, и свидетели призадумаются над тем, чтобы в будущем давать менее путаные показания. Едва только он сообщил всем о своем беспристрастном решении, звук рожка возгласил о приближении актеров, как если бы столь незначительные лица воззвали к почтенным владельцам виноградных лоз. Сие воззвание убыстрило шаги правосудия, ибо те, кто добивался только что торжества законности, встревожились, как бы не пропустить начала зрелища, что оказалось бы худшей карой за медлительность. Руководствуясь скорее этим новым побуждением, не очень-то справедливым, но не менее сильным, чем желание добиться справедливости, возмутители спокойствия, не исключая тех, кто только что выказал свой немирный нрав, насочиняв заведомо ложных историй, заторопились прочь, предоставив обществу наслаждаться покоем, столь необходимым в ту опасную эпоху мятежей и революций, для того чтобы можно было, сохранив достоинство, заниматься торговлей и поддерживать порядок с наименьшей затратой усилий.

Звук рожка послужил сигналом для общего движения, ибо возвещал начало церемонии. Нет необходимости говорить о лицах, которые присутствовали на увеселениях, мы только скажем здесь, что актеры, труппа за труппой, прибывали на площадь, под музыку маршируя от мест первоначального размещения к центру площади. Сцена начала заполняться привилегированной публикой, среди которой были высшая аристократия правящего кантона, чиновники, занимавшие слишком важные посты для того, чтобы располагаться посреди простых зрителей, несколько знатных французов и итальянцев и даже несколько англичан — ибо в те дни Англия считалась далеким государством, и немногие из ее элиты могли присутствовать на этих пышных торжествах; почти все зрители приехали из соседних земель, обладали досугом и средствами и были титулованными особами; здесь находились также жены и родственники стражей, которых, как и актеров, наняли по случаю празднества. К тому времени, как участники шествия собрались на площади, все места на возвышении были заняты, помимо тех, что предназначались для бейлифа и его ближайших друзей.

ГЛАВА XIV

Ряды блистали римских сыновей,

Когда на сцену Росций выходил.

Каупер

Утро еще не миновало, когда все участники грандиозной процессии собрались на площади. Вскоре звуки рожков оповестили о прибытии властей. Первым шел бейлиф, с приличествующей случаю важностью, и ревностно, хоть и исподтишка, поглядывал на своих нанимателей, желая угадать, насколько силен их интерес к предстоящему празднеству; таковые наблюдения, впрочем, не мешали ему излучать восторг и самодовольство по поводу предстоящих увеселений, ибо Петер Хофмейстер был уважаем и почитаем бюргерством потому, что неусыпно стоял на страже его интересов и привилегий, а не потому, что был наделен умением доставлять людям благо и делать их счастливыми. Рядом с честнейшим бейлифом — так как бейлифа, несмотря на то что он ставил начальствующих превыше добра и зла, можно все же называть честным человеком, — шли Роже де Блоне и его гость барон де Вилладинг, держась pan passunote 90 с представителем Берна.

Можно было только гадать, насколько бейлиф был удовлетворен решением одной из труднейших задач этикета, поскольку он вышел из ворот магистрата, устремляясь несколько наискось, и таким образом оказался чуть впереди синьора Гримальди, который при этом, однако, не лишился возможности продвигаться вперед без помехи и свободно разглядывать стекшуюся на площадь толпу. Во всяком случае, генуэзец, хоть и оказался очевидно оттесненным на второй план, все же не мог пожаловаться, что его особой пренебрегли. Меткие замечания и остроты, которые отпускал добрейший Петер, слывший в округе шутником и bel espritnote 91, как и подобает чиновнику магистрата, власть которого не зависит от сложившегося о нем в обществе мнения, были обращены в основном к синьору Гримальди. Генуэзец отвечал на них как человек, привыкший встречать особое внимание и слышать любезности; возможно, он был даже пресыщен ими. Адельгейда и сопровождающая ее служанка из замка Блоне замыкали шествие.

Поскольку стражники употребляли все возможные старания, чтобы расчистить дорогу перед бейлифом, господин Хофмейстер и его спутники вскоре уже достигли своих мест, которые, надо ли упоминать, были расположены на площадке выше всех прочих. Петер уселся только после того, как обменялся приветствиями со множеством горожан, которые, встретив его рассеянный взгляд, не упустили возможности показать всем, что близко знакомы с бейлифом; и тут же он заметил сияющее от счастья лицо отца Ксавье. Вскочив с поспешностью, бейлиф исполнил все те бесчисленные церемонии, которые в те времена местный обычай предписывал как необходимые: низкие поклоны с частым помахиванием шляпой, улыбки, в которых, казалось, светится самая искренняя радость, и множество иных знаков, выражающих любовь и уважение. Покончив с церемониями, он занял свое место подле Мельхиора де Вилладинга и заговорил с ним доверительно.

— Мы не знаем с определенностью, герр барон, — сказал он на местном наречии кантона, — следует или не следует нам оказывать почтение этим августинцам. Там у себя, на горе, они по-христиански опекают путешественников, но зато, как диаволы во плоти, укореняют повсюду папство. Простые люди — Господь да воздаст им всем по заслугам! — не слишком искусны в богословии, и их легко увлечь видимостью. Существует бессчетное количество простаков, которые воображают, что если верующие сидят на мерзлой горе и творят добро: кормят голодных, перевязывают раны упавших в ущелье — да ты знаешь, какая идет повсюду молва, — так вот, существует множество глупцов, которые убеждены, что людей толкает творить все это не иначе как вера, освященная самим Господом.