Екатерина Мельникова - Аморальное поведение. Когда есть те, на кого можно положиться

• Название: Аморальное поведение. Когда есть те, на кого можно положиться
• Автор: Екатерина Мельникова
• Жанр: Русское современное

Степу и Глеба разделяет всего одна стена, но как будто сотни километров. Переживая гибель любимой девушки, Глеб закрылся в себе, но Степа готов пойти на все, чтобы сделать его счастливым, показать, что мир все еще полон ярких красок, и вернуть радость в свою семью. Что придется пережить отцу с сыном, прежде чем понять, что жизнь – одно мгновение, и близкие люди должны любить друг друга независимо от обстоятельств?

---

Аморальное поведение Екатерина Мельникова

© Екатерина Мельникова, 2017

ISBN 978-5-4485-4823-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1 Выжившее дерево

Степа, 9 лет

Некоторые говорят, что я индиго. Я вытащил значение термина «дети индиго» и признаюсь. Это не так. Даже когда это слово на небе облака складывают, все равно не так. Кроме того, сам по себе этот термин чистая мистика. Видимо, мой секрет в дедуле и Волшебном Блокноте Знаний. В этот Блокнот я записываю все самые интересные слова и странные выражения, не сомневаясь, что дедуля откроет мне шифр от каждого из них. Дедуле можно позвонить в час/два/три часа ночи и задать любой вопрос – глупый, умный или неловкий, зная, что ответ будет готов, как его фирменный горячий пирожок с капустой. Да, у меня, как и у всех, есть комп с Интернетом, но дед вкручивает гораздо интереснее, я сравнивал. Мой толстый, как книга, Волшебный Блокнот, который я завел, научившись писать, измучен мною ровно наполовину. Из него разноцветными язычками торчат закладки, в нем загнуты страницы на самых интересных местах с самыми моими любимыми нотами и аккордами для пианино, а также сложными мыслями, которые у меня все еще в ходе расследования.

Вот о чем я принялся задумываться не так давно.

Наши стены. Стены в квартирах людей. Они нужны людям для того, чтобы их защищать. А от кого же? Только ли от чужих? Не знаю, как у вас, но у меня в трехкомнатной квартире девятиэтажного жилого дома неподалеку от бухты и леса (от того, что от него осталось), где я живу со своим вывернутым папой и его невысыхаемым одиночеством, наши стены защищают нас не только от воров, холодов, знойных ветров, любопытных волков и голодных соседей (ой, извиняюсь, наоборот), но и нас с папой… друг от друга. Причем эти стены между нами с каждым днем становятся крепче, как в башне. Папа-юрист наносит слой неприкосновенности частной жизни со своей стороны, а я, бывший художник, наношу его же на холст стены со своей стороны.

В ранних работах, где я представил свою семью, мы с папой стоим порознь, а между нами стена – невидимая, но самая настоящая. Себя с дедулей я рисовал отдельно от папы, хотя мы и не всегда отгораживаемся стенами. Иногда мы подходим к стене каждый со своей стороны и прислушиваемся. С каждым днем слышно все меньше. Мы пытаемся придумать, как подойти друг к другу, как постучать в двери, чтобы после этого не поссориться, но у нас ничего не получается. Сколько бы я ни старался, но даже на рисунке у меня не выходит нас с папой сблизить, а так хочется взять резинку и стереть пространство между нами.

Однажды я нас вырезал. И склеил вместе на листе со старательно нарисованным ромашковым полем. Короче, психанул. А вернувшись через двадцать минут, обнаружил, что мы с папой скукожились, а ромашки вокруг нас завяли и начали вонять.

Плохой клей мне попался…

С мамой дела обстоят намного хуже – я вообще разучился рисовать ее, хотя брал в школе дополнительные уроки по рисованию и мой стиль со временем должен был стать лучше, а не хуже. Но я сплоховал из-за мамы. Дождаться бы, когда она на мое письмо или звонок ответит. В списке моих желаний стоит не только папа, вагон красок (ой!) в смысле стопка новых нот для пианино, еще кот, и мама – я так хочу увидеть, как она выглядит сейчас! А я не могу даже представить себе ее лицо. Пытаюсь рисовать, но рука при мысли о маме не может провести первую черту.

Поэтому я бросил рисовать. На уроках изобразительного искусства приходится. А по сути, я утопил это неблагодарное дело в прошлом, хотя я все равно все еще художник, но теперь выражаюсь не красками, а прозой (на моем счету миллион писем для мамы). Рисую я теперь только в мыслях, которые в понедельник утром улетают на каникулы. В темные времена лучшее во мне вытесняется другими чувствами. В такие времена мой единственный импульс – это сложить пальцы пистолетом и бахнуть в висок.

То, что я сейчас делаю в ванне перед зеркалом, наши девочки в классе называют «наводить марафет». На самом деле это называется нелепой возней. Нелепая возня – мой образ жизни утром перед школой. Именно это словосочетание полностью отражает эту концепцию действий – суматошные, выискивающие попытки, торопливые усилия собрать себя в самое нежеланное место на земле, на которые смешно и жалко смотреть. Сперва я по частям сваливаюсь с кровати (тело оказывает такое сопротивление, что кости рассыпаются на полу). Затем надеваю штаны и любую футболку, потом чищу зубы, далее раскрываю глаза руками, вижу, что «любую футболку» надел шиворот-навыворот, снимаю, топчусь на ней ногами, а-то в школе кто-нибудь оттырит (не верю в приметы, просто перестраховываюсь), переодеваю футболку, а темную косую челку поправляю рукой, пока в зеркале не начинает отражаться крепкий пацан с сонными, но все ж открытыми глазами. Это потому, что кончились летние каникулы, подарив детям неземную радость подвергаться адским пыткам уроками, а лично мне – еще один шанс привлечь к себе взгляд отца, пусть хоть исподлобья. С тех пор, как мама вышла замуж за какого-то чувака, он обращает на меня чуть больше внимания, чем она, чаще всего за тем, чтобы я ходил выносить мусор. Самое интересное занятие в мире. Ходить спускать по горловине мусоропровода свидетельства прожитых дней.

Волочась к порогу с пачкой сухариков в руке, смотрю на свои кроссовки оценить степень чистоты. Нормально, в школу можно. Подождите. Нельзя. На мне шиворот-навыворот надеты спортивные штаны! Приходится бросать сумку, сухарики и ключи, снимать и выворачивать джинсы, а для этого приходится снимать кроссовки. Ругаться тоже приходится, сидя прямо на полу прихожей в трусах, ведь я дома один, папа намного раньше меня в свой суд уезжает. У него там новая должность. «Его честь» сидит там и, стуча молотком, судит всех, кроме себя, еще и получает за это бабки, а мне и сотки в жизни не выделит за то, что тащусь в пронзительно нелюбимую школу. Держи карманы шире, говорит.

Эх, папа. Не понимаю, почему ты не гордишься мной, если я умею играть в футбол и играть на пианино умею. И никогда не прогуливаю школу, как бы сильно ни хотел. Всегда встаю рано, у меня компашка друзей, я почти всегда прихожу вовремя, и я научился плавать, когда ты швырнул пятилетнего меня в бассейн в сауне под громкий угар своих обкуренных дружков.

Сто лет я переспрашивал папу после этого веселого случая:

– А что, если бы я тогда не всплыл, а утонул?

Папа отвечал неоднозначно:

– Желание жить срабатывает мгновенно, и оно ни одного человека не затянет ко дну.

Ага, ага. Как будто я не слышал о том, как тонули люди. Даже тот, кто умеет плавать, тонет. Даже корабли тонут. И самолеты валятся с небес. Думая об этом, меня начинает тошнить, словно сама мысль о вероятности смерти в тот день укачивает. Целый год я боялся подходить к воде, правда, ездить на мотоцикле с папой куда опаснее. Месяц я с ним после того контрольного прыжка не разговаривал! Все рассказал дедуле. Он отцу тогда наподдал – тот пятый угол искал, чтоб позволить своему лицу поменять красный оттенок на белый. Звук оплеухи разлетелся на весь район, через неделю его даже чайки до сих пор зеркалили. Подозреваю, что мой отец младше меня. Только не спрашивайте, когда он повзрослеет. Если бы мы с дедулей знали…

Сегодня у меня на пути встречается не так много кошек, как обычно. Дело в том, что в близлежащих к моей крошечной школке старинных пятиэтажных домах найдется по одному разбитому люку от подвала, и во всех этих подвалах прописались коты, кошки и их котята. Они захватили целые помещения и трубы. Перед уроками я навещаю каждое семейство и кормлю их домашними сухариками, сыром, мертвой курицей из бесцветного папиного супа или колбасой. Задумываюсь над своими возможностями и тем, как могу использовать их, чтобы помочь бездомным животным, все лучшие идеи и мысли записываю в Волшебный Блокнот, но, к сожалению, даже брошенного котенка не могу принести домой с улицы, поскольку отец меня за это разнесет, а из котенка спечет пирожки. Поверьте, если бы вы увидели моего бледного лохматого и тощего отца, его неряшливый стиль, все его безумные татуировки, его тонкий шрам вдоль щеки и его манеру летать на мотоцикле, у вас возникло бы такое же подозрение. Ну а чем еще этот судья в мантии, ловко, как трансформер, превращающийся вечером в байкера в черной коже, может заниматься у себя дома? Только печь пирожки с котятами. Смотрели фильмы про трансформеров? Один из них со мной через стену живет.

С улицы я слышу звонок на урок, тревожный и визгливый, как пожарная сирена, от него даже коты разбегаются. Оставляю полупустой пакет сухариков грязным котяткам, и, перекинув через голову ремень от сумки, реактивным самолетом лечу в кирпичное здание, перепрыгивая клумбы и забор. Все сидят за партами, когда влетаю в класс и из реактивного самолета превращаюсь в мальчика, который дышит громче, чем разговаривают двадцать пять человек. Свое дыхание я бы нарисовал темно-синим, настолько оно сумасшедшее. (Так, Кипяток, картины выкинул из головы!) Нового преподавателя на месте нет, и я перевожу дух, делаю вид, что пришел вовремя.