Евгения Алфёрова - Повесть трудной поры девичьего счастья. Автобиографическая повесть. Рассказы. Стихи

• Название: Повесть трудной поры девичьего счастья. Автобиографическая повесть. Рассказы. Стихи
• Автор: Евгения Алфёрова
• Жанр: Русское современное

В повествовании – послевоенные детство и юность обыкновенной девчонки. Только время то из наших дней кажется уже необыкновенно жёстким. А тогда, и в сравнении с военными лишениями для детей и взрослых нехватка элементарного воспринималась справедливой ценой за Победу. Также и стихи автора пронизаны переживанием того времени. Когда всё лучшее было впереди.

---

Повесть трудной поры девичьего счастья Автобиографическая повесть. Рассказы. Стихи Евгения Алфёрова

Редактор Сергей Журавлёв

© Евгения Алфёрова, 2017

ISBN 978-5-4485-5696-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Босоногое детство

Семья у нас была большая.

Семеро детей: Александр, Николай, Павел, Иван, Нина, Дина и я, самая младшая.

Отец мой Кирилл Иванович Алфёров был старше матери, Анны Яковлевны (в девичестве Вьюхиной), на 17 лет. Когда я родилась, в Архангельске в 1940 году, отцу было 56 лет. Старшие братья, Александр и Николай были сродными нам по отцу.

Я росла самым хилым ребёнком. В трёхлетнем возрасте, а шёл 1943 год, заболела золотухой. Только вылечилась, и схватила селитёра. Страшная болезнь войны. Целый год мать меня, с огромным животом, таскала по больницам. И лишь в 1945 году за один месяц в шенкурском госпитале меня спасли, хотя до того многие врачи уже отказались лечить. Спасли же меня парным молоком, на горшок с которым меня усаживали. И весь селитёр вышел! Но дошла я до стадии скелета, и ещё год выхаживали меня в санатории при посёлке Исакогорке. А в школу и вовсе пошла в 8 лет, когда смогла.

В 1943 году умер отец. Сгорел за 40 часов после того как в ноябрьской ледяной Северной Двине конопатил деревянную баржу, чтобы зерно, в ней перевозимое, не промокло и дошло до фронта.

На руках у матери осталось пятеро детей. Александр с Николаем воевали с 1941-го. В 1943 году и Павел пошёл на войну. Иван остался «на брони», т.к. нас троих девчонок надо было поднимать, а мама одна не могла. После смерти мужа она стала шкипером на той же барже с номером 2192. Мама с Иваном плавали, и весь плавательный сезон мы, три сестры, проводили на барже. Сухогрузная баржа, на которой перевозили продукты питания, позволяла выживать, но не благодаря грузам, а потому, что с неё ловили рыбу, и после разгрузки удавалось соскребать с деревянного пола трюма кое какие остатки.

К сентябрю моего 8-летия судно стало на зимовку в затон Кузино города Великий Устюг. Там я и пошла в первый класс. До школы всё лето бегала босиком, т.к. никакой обуви не было. А для школы мне, наконец, купили брезентовые туфельки, которые предстояло беречь, ибо иных не предвиделось, и пока совсем не замёрзло, шла до школы босиком, а в школе надевала. В октябре и туфельки перестали спасать от холода, потому до школы ходила в драных маминых валенках, а в школе – щеголяла в туфлях.

В апреле 1949 года мама, Иван и Нина 18-ти лет ушли в навигацию, а нас с Диной, 14-ти лет оставили в Устюге на съемной квартире бывшего священника Дьякова.

Дине было не до меня. Никто никогда не стирал за меня, потому ходила за дом на ручей и полоскала свои одежки. Заела меня вошь. Приду в школу, сяду в угол и реву. Чешусь до царапин. И боюсь кому сказать. Приметила это, наконец, учительница, Зинаида Викторовна.

– Ты это чего? Все играют, а ты сидишь?

Сквозь слёзы созналась. Стыдно.

Учительница в тот сентябрьский вечер увела меня к себе. Раздела, выжарила в печи и постирала бельё, обрила мои слипшиеся длинные кишащие нечистью волосы, и сожгла их. Три дня держала мою голову в дусте под повязкой. Избавила таки от несчастья. Мыло то в те времена было драгоценностью, и у нас с сестрой его не водилось вовсе. Учительница на каждый вечер с той поры забирала меня к себе и весь второй класс я у неё вечерничала. И мылась, и стиралась, и чаем забавлялась. Ну и уроки учила, конечно, прилежно. Но ночевала у сестры.

Я настолько была благодарна своей спасительнице, что за реку по весеннему льду сходила за распустившейся вербой, и подарила букет. Обе наплакались. И до сих пор при этом воспоминании плачу.

У Дьяковых были две дочки (не помню уже как их звали), близкие мне по возрасту, которые и ещё одна соседская девочка Галя Подволоцкая стали закадычными подружками. Где мы с ними только не бедокурили. Шастали по соседним деревням, прыгали с сараек, играли с мальчишками в войну.

У Гали Подволоцкой отец от войны дезертировал, прятался около Устюга. Мы, дети, видели, бывало в гостях, как мама Гали собиралась, и с узелком уходила куда-то. И в деревне Кузино, что у Великоустюжского порта, все, похоже, об этом знали, да помалкивали. И так до смерти Сталина. Потом уж я узнала, что сумел этот человек легализоваться, и работал до конца дней там же, в порту. А Галя всю жизнь испытывала жгучий стыд за своих родителей. И когда, лет десять спустя, я узнала Галю, будучи в Устюге, та не откликнулась, и ушла, склонив голову. Не хотела видно знаться с живым свидетелем её позора. А ведь, когда дружили, она мне доверяла, т.к. я не разбалтывала их тайну, и потому часто гостила в их доме.

Училась я хорошо, только вот на физкультуру сил не было. Учительница всё говорила, мол не в сестру, т. к. Дина была очень спортивной и сильной. Жалела меня Зинаида Викторовна, говорила «как же ты учиться то будешь, без сил», и подкармливала, чем могла. Голодно сильно было. Всем.

На зимы 1948 и 1949 годов к нам присоединялись мама, младший брат и старшая сестра. Привозили одежду, еду, и первые месяцы зимы мы жили вполне сносно. Братья, Павел, Николай и Александр пропали без вести.

Зимой при маме было хорошо. Ни о чём заботиться не надо! Хозяин дома, живший во второй половине пятистенка, частенько с нами играл. Был он хорошим артистом, чудаком и выдумщиком. Разыгрывал нас чёртиками, устраивал хороводы, переодевался в чудища и смешил нас до колик. Рассказывал стихи, пел песни. Пустил нас на чердак. Где мы любили играться. И нашли как-то чемоданчик. Полный пластинок сусального золота! Понимали бы тогда, что это. А так, эти тончайшие блестящие плёнки лепили куда попало, клеили на зубы и хвалились друг дружке. Что стало с тем золотом, не знаю. Много его было. Капитал. Которым Дьяков, бывший священник, совсем не дорожил. А потому и тратил на наши игры. Хохотал, когда мы хвастались золотыми зубами. Не боялся, что найдут. Что донесут. Что отберут и накажут. Беспечный человек!

К весне в затоне запахло смолой. И мы, детишки, как время позволяло, мчались туда, дышать смоляным дымом, смотреть, как флот готовился к плаваньям. Просмолённые мужики конопатили щели, смолили корпуса судов, в основном деревянные. И вся наша компания тоже, не столько помогала, сколько мешала, мазалась той смолой.

За месяц до окончания учебного года я уплыла с семьёй. Осталась только Дина заканчивать школу, седьмой класс. Простилась с Зинаидой Викторовной и подружками навзрыд. Долго переживала. В то лето пристрастилась к книгам. По слогам вычитывала «Хижину дяди Тома». И очень жалела негров. Плакала. А караван судов шёл из Устюга в Котлас, а оттуда в Архангельск. И обратно до Котласа. У меня было много времени, и чтобы не слоняться по палубе, читала, переживала, плакала. Доставала родственников вопросами. И удивлялась, что мама никогда не смеялась, тоже плакала, в свободное время.

В июне 1949 года всё поменялось. Однажды на нашу баржу взошёл измождённый, худющий, с белым как полотно лицом, дядька. Мама, увидев его, закричала, бросилась встреч. Мама, Ванька его обнимать, а я стою в сторонке, не понимаю. Наконец, мама подвела его ко мне и сказала, «Женя, это твой брат, Павел!». Нина в то время ходила на пароходе «Шеговары» маслёнщиком. Смазывала детали движителя, на равных с мужчинами заготавливала дрова. И до зимы про брата ничего не знала.

А у меня к Павлу возникла неприязнь. Ведь я его совсем не помнила. Мама, Ванька, Павел ликовали. Взахлёб делились прошедшим и произошедшим. Впервые я увидела маму весёлой, словно с крыльями за спиной. От Павла многое узнали. Оказалось, он приехал от брата Николая, который был ранен жестоко в 1941 году под Ленинградом, и, лишившись поллица, перенёс всю блокаду, отработал на Кировском заводе, а сразу после войны уехал с женой «на хлеба» её родины в Рязанскую глубинку. Туда, после контузии, в 1948 году добрался и Павел. Там же и узнал, что брат Александр за войну дослужился на Северном Флоте до капитана 1 ранга, и продолжил службу в Северодвинске. А маму с братом и сёстрами потеряли потому, что семья нигде не была прописана, и после смерти отца перемещалась по Северной Двине, без приюта и адреса. Александр семь раз тонул, спасали. Был неоднажды ранен, выжил. У Николая и Александра родились дети. Много война порвала. Жизней, судеб, связей, семей. Покорёжила, покуражилась.

Всё лето Павла выхаживали. Добыли двух овец, откармливали мясом, отпаивали травами. Привыкла, прониклась. Подружились. Ожил. Порозовел. Повеселел.

В августе стало известно, что баржу в Кузино на зиму не поведут. И мама решила, что в школу я впредь ходить буду там, где семья и баржа зимуют. Третий класс начался в деревне Березники. Я ведь второй класс не закончила, и в третий пришла лишь в октябре. Только разлиновала тетради, привыкла к распорядку и урокам, как баржу повели в село Емецк, на другую сторону Северной Двины. В этой школе стало труднее, т.к. в Березниках ребят было мало и учительнице хватало времени, чтобы подтянуть меня до уровня. В Емецке же я стала отставать, появились двойки.