Алексей Котов - Записки церковного сторожа

• Название: Записки церковного сторожа
• Автор: Алексей Котов
• Жанр: Русское современное

Автор пятнадцать лет проработал церковным сторожем и ему есть о чем рассказать. Впрочем, это рассказ только об одном дне и странной переполюсовке сознания на грани верия и неверия. Вторая часть книги – цикл статей под общим названием "Формула таланта" – посвящена истокам человечности внутри нас.

---

Снова стоп! А стоит ли продолжать определение дальше? Пока, по крайней мере, в этом укороченном определении, лягушка еще жива, она не состоит из мертвой материи, а бодро прыгает по болотцу. А вот если я продолжу – будет состоять именно из неживой. Общеизвестный факт: чтобы понять что-то с научной точки зрения, человеку нужно расчленить это «что-то» на составные части. Как говорил Галилей, «зажать природу в испанские сапоги». С живым это получается, только если идти вперед к свету знаний, но вот назад уже не вернешься, потому что из кусков лягушки не соберешь живую квакающую тварь. Нет, я хочу сказать не о несовершенстве методов человеческого познания, это давно и хорошо известно всем. Я хочу сказать о времени, которое кардинально меняет философские определения, если время стремится к нулю.

Конечно же, утверждение, что «лягушка это существо, состоящее из мертвой лягушачьей материи» только шутка. Но сожмите время, и мы получим из этой шутки гуманистический принцип применимый не только к лягушке, а к любому живому существу вообще.

Да, время просто удивительная штука!.. Например, минута, час, сутки, год – наша личная, человеческая собственность. Чего не скажешь, допустим, о столетии или мгновении длиной в десятую долю секунды, ведь и мгновение уже не наша собственность.

Так что же я вскрикнул там, у котельной, когда понял, что падаю на спину?.. Я вскрикнул не ложь. Мир детерминирован и человек погружен в океан причинно следственных связей. Утро, снег и лед под ногами – это сложная система. А когда я понял, что могу погибнуть в этой системе, я… не знаю как точно сказать… я попытался выскочить из нее… Нет! Подняться над ней. Как там, в теореме Геделя? Нельзя доказать, что система непротиворечива, не выходя за рамки этой системы, если эта система действительно непротиворечива. Не знаю, насколько правильно я понял теорему великого математика, но, пытаясь написать очередной смешной рассказ, я перевел ее на общепонятный язык примерно так: человек, который находится в запертом доме, не сумеет доказать себе, что он не сможет выбраться из этого дома, пока он не осмотрит этот дом снаружи. И в самом деле, немножко забавно, да? Но, тем не менее, на мой взгляд, эта «переведенная» теорема Геделя все-таки имеет смысл. Суть в том, что для того, чтобы выбраться из запертого дома человеку нужно действительно осмотреть дом снаружи. Ведь только таким образом он сможет увидеть окна, замки на дверях и, возможно, какую-то лазейку или слабое место. Но этот «осмотр снаружи» можно представить и как попытку уйти в другую систему, в которой нет запертых дверей.

А теперь давайте представим себе, что запертый в доме человек – не один. Второй – его товарищ – находится вне дома. Что он будет делать, чтобы выручить своего собрата по человечеству? Подсказывать ему. И возможно, соединенными усилиями, они выбьют одну из дверей. Это хорошо?.. Да. Правда, меня почему-то беспокоит мысль, а все ли наши собратья по человечеству так мудры, что можно без опаски слушать их советы? Но есть и еще что-то более важное. Когда человеку помогает кто-то за пределами дома, у запертого в доме уже нет необходимости самому осматривать дом снаружи. Человек так устроен, что он предпочитает возможное невозможному. И мне искренне жаль человека, слышащего сотни, а то и тысячи философских подсказок, и начисто лишенного возможности совершить невероятное.

Человек должен оставаться один на один с самим собой. Хотя бы иногда. И только тогда он поймет, что невозможна не его попытка совершить что-то невероятное, а невозможно другое – его одиночество.

«Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». Евангелие от Матфея 6:6.

«…вне Бога для твари жизни нет. Но, как удачно выразился блаж. Августин, для твари бытие и жизнь не совпадают. И потому возможно существование в смерти». Протоирей Георгий Флоровский.

Когда там, у котельной, я вдруг потерял опору под ногами, время действительно умерло. Но я существовал в смерти не только когда поскользнулся. Остановившееся время только высветило пустоту, о которой я знал и которую принимал с животной покорностью. Так о чем же я кричал Богу?.. О жизни. О той жизни, которую потерял в пустоте.

Окурок уже жжет пальцы. Я выбрасываю его форточку (опять жена будет ругаться за горку истлевших до фильтра сигарет под окном), и возвращаюсь к компьютеру.

Во мне оживает насмешливый голос: да цель философии – человек, но, споря с философскими определениями, не философствуешь ли ты сам, писатель? Можно легко догадаться, что ты скажешь дальше: если взять любое определение духовности, то некая «производная» (которую ты обязательно придумаешь, спекулируя дальше на математических понятиях) на бесконечно малом отрезке пути и времени укажет нам на «дух». Только на «дух», потому что он корень слова духовность. Натянуто и наукообразно, друг мой. Попробуй взять другие, куда более реальные, образы. Ну, например, как в книге Михаила Шолохова солдат Иван Звягинцев молился под немецкими бомбами. Что потом – уже стыдясь своей слабости – он сказал?.. «Не очень лепо у меня все как-то получилось». Мол, довели человека, сволочи, что он Богу молиться стал.

А вот отрывок из интервью с академиком Николаем Амосовым, которое ты недавно смотрел на «ютубе»: «Вера в Бога заложена в человека биологически… Потребность в подчиненности, потребность в авторитете у маленького ребенка заложена тем, что он держится за юбку матери и боится ее отпустить».

Прекрасные люди – русский солдат, защищающий свою Родину, и заслуженный, умнейший академик – низводят веру до животного уровня. Она – зоологический страх и стайная потребность в авторитете. А тогда какая разница, что именно ты вскрикнул там, у котельной?.. Ты мог позвать маму, черта, Бога, – все это только следствие – но причина твоего крика все равно была одна – инстинктивное желание жить. И даже твоя молитва, которую ты бубнил про себя была лишь натянутой в пурге веревкой – от дома до дома. Ты держался за эту веревку, потому что хотел выжить. Если бы ты был индусом, ты шептал бы про себя индусскую молитву, если бы ты был мусульманином – мусульманскую, а если бы атеистом – попытался найти какую-то другую «веревочку».

Но разве я спорю?.. Разве я отвергаю животный уровень веры? И разве не о нем говорил Франсуа Мишо в «Истории крестовых походов»?

Что я делал тем утром? Чистил снег. Думать и чистить снег может любой человек. О чем я думал? О том, что все пройдет. Но верил ли я в законченную и высшую разумность своих действий и мыслей? В их необходимость – да. Ведь снег необходимо чистить, а мысли нужно как-то успокоить. Эта «необходимость» и «нужность» и есть животное принятие жизни и ее вера. Такая вера не свободна, сколько раз не повторяй слово Бог, потому что она опутана тьмой, метелью, холодом и болезнью. Она и в самом деле только следствие причины. Но откуда, из какого пространства над запертым домом, раз за разом ко мне приходила реальная тоска по Богу и молитва к Нему, в реальность исполнения которой я, больной и опустошенный донельзя, и верил, и не верил, крохотным краешком оскудевшей души и которую все-таки кричал вслед уходящему Богу?..

Алеша, Алеша!.. Инстинкт и привычка это как татуировка на коже.

Только лишь?.. Я не собираюсь отрицать ни инстинкта, ни привычки, но инстинкт и привычка – однозначны и однородны. В них нет противоречий. Человек инстинктивно отдергивает руку от огня и привычно ловко попадает ключом в хорошо знакомую замочную скважину в двери своего дома. При этом он не делает ни единого лишнего движения. Там, у котельной я чистил снег, и все было одинаково холодным: работа, мысли, верие-неверие. Но почему потом, вскрикнув в казалось бы необитаемую пустоту и обрушившись не на спину, а на колени, во мне вдруг все перевернулось? Мертвая, холодная лягушачья материя души, вдруг стала живой, горячей и пульсирующей. Это было как ослепительная вспышка света, переворачивающая абсолютно все, включая окоченевшее от холода верие-неверие. Слова умерли и воскресли вместе со мной. Уже стоя на коленях, я верил и не верил в то, что меня спас Бог. Верил потому что был безмерно благодарен Ему и мне не нужен был мир без Него, и не верил, потому что не хотел оскорбить Бога тем, что я – сама опустошенность и болезнь – вдруг оказался так близко к Нему. В ту пронзительно благодарную, полную любви секунду, я был готов умереть за Него и был готов зарыдать от горя, понимая, что моя жертва – безмерно ничтожная и абсолютно лишняя – не нужна Ему. А что было у меня тогда кроме своей жизни?.. Ну, разве что лопата, да и ту я уронил в снег.

Что я понял тогда? Что спасает не движение Божьего пальца и «ладно, ползи дальше, букашка», а Божья любовь. И я почувствовал ее… Я задохнулся ей, как задыхается воздухом всплывший на поверхность воды человек. И – как нищий, у которого ничего нет кроме жизни – был готов заплатить за этот единственный вздох этой своей жизнью.