Юрий Студеникин - ЯблоPad. Сборник рассказов

• Название: ЯблоPad. Сборник рассказов
• Автор: Юрий Студеникин
• Жанр: Эротика

Книга «ЯблоPad» – это сборник рассказов московского художника и сценариста Студеникина Юрия. Жанр рассказов колеблется: от мемуарных – «В Искусство» – до антиутопий «Обновленцы» и «Блог Натальи Г.» Но основу книги составляют рассказы о жизни, любви и похождениях наших современников. Все рассказы пропитаны легкой иронией, что так свойственна взглядам самого автора на жизнь. Писатель считает, что без неё наша жизнь была бы скучна и тягостна, а рассказы о ней просто невыносимы.

---

Счастья, говорит, нихуя нет. Давно, еще со студии, у них с мужем все наперекосяк. А муж у нее – шишка большая, такого хер просто так бросишь. Рассказывает, плачется, но чую, вся речуга вокруг одной и той же мысли кружится, что если бы ей вдруг встретился мужик толковый, настоящий, то с мужем бы рассталась запросто. И в качестве примера своих подруг привела, которые уже все по второму замужнему кругу пошли, поменяли мужей. Тут я подумал, что неизвестно, кто кого еще поменял. Но в слух не сказал. Мне то что? Я сижу, пропускаю коньяк малыми дозами, но только в какой-то момент отвлекся. И смотрю – нет нигде моей Таис. Вот, вроде, только сейчас здесь за столом была. Отвернулся – нет ее. Испарилась. И только так подумал, как в самом паху жарко стало. И приятность образовалась. Ну, думаю, волшебница. Ну, затейница. А сам веселюсь: посмотрим, как быстро ты своими сладкими губками его расшевелишь? Ты ж, Вадь, понимаешь, это нефть да газ из закромов сосать-неперосать – неизвестно, сколько этого добра в недрах. А человеческий организм, он пределы имеет. А я что? Я не Бонд и не супермен какой, чтобы вот так сразу – только отстрелялся, и опять в бой. Потому как у меня полное егильетте орудия производство и вообще, по три палки в одни руки я по великим праздникам даю, а чтобы четыре… Рассуждаю себе так, бухая в одиночку, и только чую, как от ее язычка, от губ ее нежных все во мне затрепетало, заголосило и заколосилось, да так, что рюмка в руке ходуном ходит, а в голове ария композитора Алябьева «Соловей, мой, соловей». Так бы и пропел всю партию в одиночку до самого конца, если бы она не стянула меня зубами под стол.

Уложила спиной на ковер, оседлала и, фигурально выражаясь, пришпорила. Да! Я к своим двадцати четырем годам немало накувыркаться успел. Но такого конкура еще не видел. Ни до, ни после. Класс! В четвертый раз вместе в космос вылетали. Уже и я о соседях не думал, глотку не жалел. Даром, что стены в метр – сталинская кладка. А сам лежу, отдыхаю и тихо охуеваю. Это ж надо! Четыре палки кинул! Такого со мной еще не было. Да и не вечер еще. А она, как мысли мои прочла:

– Ты охуительный… автомат… молотобоец… кобель. Никогда не верила, что такое возможно.

– Да и я тоже, – отвечаю, а у самого уже, от этого ее «кобеля» как-то настроение совсем подвяло. Кисло мне разом как-то стало. От эпитетов ее, от разговоров про мужа, про жизнь. Хули ж ты плачешься – злюсь, – чего с жиру бесишься? На всем готовом живешь, мужик в жарких странах ради тебя потеет, зарабатывает, все зубы, небось, от напряжения поменял, а ты тут с ебарем лежишь-милуешься и намеки ему разные делаешь. И от мыслей этих трусы уже натягивать стал. Она увидела эти мои скорые сборы, удивилась.

А у меня принцип был: отъебал – домой! Хоть ночь, хоть не ночь – на хазу. А то я этот народец знаю, быстро привыкают. А еще такие есть, думают: переспал – женись! Умора! «Потерпи чуток, говорит, сейчас пельменей наварю, а пока фильм позырь.» Я удивился, какой еще фильм, спрашиваю? «Греческую смоковницу», – отвечает. Тут со мной раздвоение – уйти-остаться?! Слышал я про кино это, говорили – порно крутое. А видаки в те времена только у барыг были да у шишек, что за бугром отоваривались. А простой люд, вроде меня, программой «Взгляд» удовлетворял растущую потребность все знать.

А после часу ночи – адью! Баиньки. Сетка вещания! И под долгое и нудное пи-и-и весь рабочий класс, все трудовое крестьянство и блядская интеллигентная прослойка обязаны кемарить до фабричного гудка.

А я уже и штаны натянул, и кумекаю, что ну их в жопу, пельмени эти – не голодаю! Да и план по палкам перевыполнил. Но на «Смоковницу» взглянуть жуть, как хочется. Я ж ни одного толкового порно не видел еще. Остался. Сел. Она видак включила, тарелку поставила. Я смотрю, пельмени трескаю (вкусные, суки – видать, и впрямь проголодался). А параллельно, пока на экране сюжет развивается, Таис мне по ушам ездит, что я весь такой из себя супермен, весь такой ва-а-аще, и что земля таких раз в сто лет родит. Да-а, прихожу к выводу, девка от счастья совсем с катушек съехала, ласты надо конкретно клеить. И как раз тарелку от пельменей освободил, но только зад от стула приподнял, как на экране самые выкрутасы начались. Это сейчас, когда всего понасмотрелись, да по самое небалуй дастистфантастишами сыты, нас не удивить ничем, а тогда любая возня на экране за крутейшую порнуху сходила. Вот я слюни-то и пораспустил. Шелудивый мой, казалось, спекшийся, и никакими Гарнье с твердой фиксацией его упругим и шелковистым не сделать, вдруг начал интерес проявлять. К экрану потянулся. Но вяло как-то, мол, мы в киноутехи не верим – не надо, нам живое да горячее подавай. А Таиска моя, видать по всему, баба ушлая, с подходцем. Я глазом моргнуть не успел, а она уже мне на колени пристроилась, за шею обняла, в щеки-шею зацеловывает, ухо языком греет, волосы до мурашей рыхлит. Мою руку взяла, себе на грудь положила. А груди у нее – даром, что двоих вскормила: два шара, две спелых «колхозницы» и соски, как узбекская черешня, ну, может слегка и подувядшая. Но вот от этого, двойного, так сказать, удара по моему неокрепшему еще, несложившемуся до конца сексуальному сознанию, от благодати такой я оплывать, таять стал. А червяк мой худосочный наоборот, живой человеческий интерес проявил к происходящему. Повелся. Ну, и тут же наказан был. Таис, как прочуяла росток, тут же его – хвать и между бедер затолкала. И сначала небыстро, неспеша, вразгончик, принялась мой карандаш обтачивать. Но от предыдущих порывов души он уже не тот; чувствительность от стахановского забоя утратил и в некоторых местах поистесался до едва терпимой боли. Но я ж пацан: зубы стиснул и в экран вперился. Примерно с полчаса прошло, фильм уже к концу идет, а Марина все на мне скачет, все продолжения банкета требует. Ладно, решаю, не прерывать же полет, будет тебе банкет: сгреб свободной рукой продукты со стола, и положил на него мою Таис. Только волосы попросил распустить. Она послушно резинку с хвоста стянула и – о, чудо! Я аж остолбенел. Такой-то я ее ни разу не видел. Стою, смотрю на веер волос рассыпных, на виньетки кудрей, вдыхаю аромат неземной, что от копны этой чистой на меня прет, и такой на меня праздничный дух находит, такое понимание того, что вот лежит предо мной моя Афинская Таис, простая русская Мечта, голая, мужем брошенная, а я – не я вовсе, а некий землепашец, конкистадор, что непременно должен освоить, пропахать это изголодавшееся от нехватки крепкого плуга поле. И вогнал я свой дух, Вадь. И пропитал семенем почву и… рухнул.

Долго мы на столе бутербродом лежали. Остывала земля. Хорошо, что и стол у нее крепким оказался. Старых времен, видать. Пробовал я потом как-то на нынешних, дээспешных, – скрипел, пердел две минуты и разъехался. Тьфу! Поотрывал бы все этим лепилам. А тот стол – честная работа. Может антикварный, гамбсовский?

…Ну чего-чего? Лежим. Она в себя пришла и давай в ухо нашептывать: мужа брошу, с тобой жить хочу. Нет, вот ты скажи мне, каким местом она думала? У них что, верность на вес?! Две палки – я вся такая честная, почти верная. А после четырех – да ебись все конем! Прощайте мужья-дети?! Нет, братан, не понять мне нашего брата – сестру. И тебе не советую.

Сборы были недолги от Кубани до Волги. Домой иду, а мысли как в котелке кипят, клеймлю себя – зачем, зачем Мечту убил? Сам же, своим же собственным… эх!

С Маринкой я еще пару раз встречался. Но такого, как в ту ночь, уже не было. Почувствовала она перемену во мне и как-то проще стала, грубее, что ли. В словах – сарказм, в голосе – стеб. И огня в глазах – как ни бывало. Последний раз, когда звонила, предложила совсем не расставаться, а встречаться и чисто трахаться. А я уже спекся, скис. Да к тому же вновь закрутил с теми двумя, что ради нее в Лужниках бросил. Вот такая хистори, Вадь. Что у тебя? Тост? За мечту? Не, Вадь, прости, за мечту пить не стану. Давай лучше свой фирменный… как, как говоришь?.. чтобы деньги стояли и хер был?.. у-у… хватит тебе… видать, допился… пойдем, я тебя домой отведу…

Женщин иногда надувают

Все началось с дырки в боку.

Нет, все началось раньше. С Изьяра.

Да нет. Если быть до конца правдивым, то начало истории с переодеваниями, склоками и мытарствами было положено г-жой Глафирой, что на короткий, но шумный осенний вечер приютила под крышей своей галереи беспутную ораву честолюбивых творцов.

Часть первая

ИНСТАЛЛЯЦИЯ В СТИЛЕ НЮ

У той части столичной богемы, что бесконечно долго прозябала в безвестности, уже стало традицией раз, а то и два в квартал посещать мансарду черноокой Глафиры, женщины бальзаковского возраста и телосложения.

Заслонив бесцветную пустыню стен шеренгой акварельных этюдов, карандашных набросков и масляных шедевров, художники постепенно наполняли помещение галереи шумом восторженных голосов, винным перегаром, а так же тем особым ощущением флирта, что непременно присутствует в местах скопления творческих людей. В этой атмосфере и заключался тот магнетизм, что привлекает и втягивает в узкий круг художников, поклонников их таланта и новых адептов.