Дмитрий Володихин - Анна Харфагра

• Название: Анна Харфагра
• Автор: Дмитрий Володихин
• Жанр: Русское современное

«Старый город лежал у моря, словно каменный краб-переросток, опустивший клешни в воду. Он был свидетелем ста эпох. Огни в окнах его домов наблюдали за райским садом, видели войны Изначалья, пугались от зрелища варварских нашествий, успокаивались, поглядывая на людей, вновь возводящих храмы на тех же самых улицах, да и харчевни у тех же самых дорог…»

---

Дмитрий Володихин Анна Харфагра

Старый город лежал у моря, словно каменный краб-переросток, опустивший клешни в воду. Он был свидетелем ста эпох. Огни в окнах его домов наблюдали за райским садом, видели войны Изначалья, пугались от зрелища варварских нашествий, успокаивались, поглядывая на людей, вновь возводящих храмы на тех же самых улицах, да и харчевни у тех же самых дорог…

Здесь все крошится – здания, мостовая, дряхлые иссохшие фонтаны. В крепостной стене вот уже два столетия зияют бреши, и нет денег, чтобы заделать их. Из крыш растут большие деревья, половина булыжников на главной площади прячется под травяными ежиками. Травы много, трава повсюду, особенно там, где старые дома давным-давно покинуты, и на их месте нагло щерятся пустыри. Иные переулки превратились в сплошные огороды.

Тут все бедны.

Бургомистр ходит в штанах деда, который тоже был бургомистром и донашивал шляпу прадеда. Каждую серебряную монетку в городе успели одолжить не менее десяти раз. Городская стража состоит из трех бойцов, вооруженных одним шлемом, одним щитом и одним копьем.

Зато в Старом городе существует множество приятного и красивого, чего в больших и не столь древних городах нет. А если и есть, то все равно никто не заметит.

Море здесь никогда не делается холодным. На побережье растут высокие сосны – светлые, прямые, в зеленых смолистых перчатках и шапочках с зеленой выпушкой. А головным уборам сосен вторят палевые береты островов, стоящих по пояс в морской воде на расстоянии тысячи гребков от берега. На тех островах, говорят, находили старинные вещи, причудливые раковины и золотые монеты давних эпох.

Улицы города по ночам наполняются песнями морских ветров, а днем по ним плавает запах жареной рыбы, оливкового масла и пышных цветов полуденной земли…

Только здесь, на окраине, в единственном богатом квартале, раз в год устраивают Магическую ярмарку.

Под ярмарочное время город всегда отдавал три недели, и на доходы, полученные от нее, потом жил бОльшую часть года. Ярмарку много раз пытались перенести из Старого города в другое место. Например, в Великий город. Или в Город торговцев. Или в Город семи дорог. Но всякий раз она неотвратимо возвращалась домой. Некоторые события так прирастают к местам, где они регулярно случаются, что не пожелают уйти оттуда ни за какие коврижки. Их уносят за тридевять земель, а они, будто охотничьи собаки, по едва уловимым запахам находят родные края. Вот так и Магическая ярмарка – нигде не желала пускать корни, возлюбив один только Старый город. Она столько раз сбегала из других городов именно сюда, в великую тишь, к теплому морю, что на нее в конце концов махнули рукой: «А, живи, где хочешь, упрямица!» И она, положив хвост кренделем вокруг лап, спокойно зажмурила очи.

Раз в год Старый город наполняется чужаками. Чужаки прибывают из дальних мест в несносном количестве, очень много пьют и едят – куда в них столько лезет! Чужаки носят шляпы с перьями, шляпы с широкими полями, шляпы с золотым шитьем, шляпы с колокольчиками и остроконечные колпаки. Чужаки смотрят на местных жителей свысока, говорят на ста тридцати восьми языках, ужасно сквернословят и побрякивают оружием. Город переводит дыхание и устало садится в кресло, когда за последним чужаком закрываются ворота. Город отирает пот, несколько раз тяжко вздыхает и начинает привыкать к тому, что теперь уже не надо все время улыбаться прохожим. Город вообще по природе своей неговорлив, неспешен и любит уединяться. Большие шумные компании его не привлекают.

На Магической ярмарке можно купить всё, чего душа пожелает. Магическое и немагическое. Например, гвоздь из подковы великанского коня. Или медный прибор для письма, сделанный триста лет назад. Или амулет от золотухи. Или специальный порошок, превращающий петушиный крик в радугу. Или голубую шелковую ленту для шляпки. Или жезл бессмертия и всевластия. Или зеркальце в костяной оправе. Или ягоду, позволяющую с наступлением ночи превращаться в ясень. Или новенький меч, сработанный королевскими мастерами. Или волшебное снадобье от сглаза и чахотки. Или серебряную ракушку на цепочке, очень похожую на веер. Или зверя, способного за ночь возвести дворец, если хозяин все это время будет свистеть. Или трактат о восьми благородных безумиях и трех величайших сокровищах волшебника. Или гравюру с изображением парусного корабля, подаренного наследнику престола в день двадцатилетия. Или хрустальный браслет, позволяющий общаться с иными мирами и отбирать у врага умение стрелять из лука. Или добротные кожаные штаны, не то что бургомистрово старье. Или…

Хм.

Еще на ярмарке можно продать всё, что угодно.

Старую деревянную коробочку. Умение драться на топорах. Большого рыжего пса. Смех любых сортов и оттенков. Перстень с изумрудом. Воспоминания о прошлой жизни. Пироги со сливочной начинкой. Золотую колесницу. Лист из старинной рукописи о смысле жизни. Услуги костоправа. Последнюю совесть. Осенний ливень, – если, конечно, не слишком холодный. Способность зажигать огонь словом, – если, конечно, не устроишь пожар. Заклинания против чесотки, – если, конечно, сможешь доказать, что они работают.

Коли хорошенько поискать, обязательно найдется тот, кто готов опустошить кошелек, приобретая не только то, чего нигде не сыскать, но даже то, чего представить себе невозможно.

На окраине города, там, где улицы растворяются в пустырях, а пустыри жмутся к обрыву, там, где у кромки обрыва держат дозор древние сосны, жила девочка с прекрасными темно-русыми волосами. Волосы было гордостью и драгоценностью девочки. Росла она, становились длинней и они. Иногда девочка и волосы пребывали в полном согласии: она мыла их в травяном отваре, она расчесывала их, она завивала кончики; в ответ волосы начинали выглядеть благородно и значительно. Иногда девочка и волосы спорили, порой даже ругались. Девочка страсть как любила лазить по старым домам, забираясь в подвалы и на чердаки, еще больше ей нравилось играть на пустырях, бродить по старым запущенным садам, совать нос в такие дебри, куда и порядочный кот не всякий раз решался бы проникнуть. Ну и что же волосы? Те, которые в репьях, паутине и дорожной пыли? Те, за которыми так утомительно ухаживать? Разумеется, возмущались. Разумеется, начинали выглядеть ужасно… Они до обидного не понимали свою хозяйку! Но чаще девочка и волосы ладили.

Девочку звали Анна Харфагра, и она была дочерью старого художника. Когда она превратилась в шестнадцатилетнюю девушку, ни у кого из городских невест не было столь чудесных волос. И кое-кто фыркал у нее за спиной: «Ишь ты! Отрастила до пояса, как у какой-нибудь княгини! А ходит в рванье».

Волосы и впрямь были единственным богатством дочери художника. Семья ее была бедна. Но… чего тут стыдиться, когда весь город беден?

Отец очень хотел передать Анне своё ремесло. Он учил ее с детства. Учил упорно, не давая поблажки ни на один день. Дочь прекрасно знала, как создавать краски любого цвета, превосходно различала мельчайшие оттенки, отлично копировала чужие работы и умела орудовать кистью как самый лучший подмастерье… Но с каждым годом отец всё отчетливее понимал: из такого подмастерья мастер не получится. Чего-то не хватало.

По отдельности всё у девушки получалось таким, каким оно и должно быть. Птицы, звери, дома, цветы и даже люди выходили похожими на птиц, зверей, дома, цветы и людей. Но ничуть не радовали глаз. Глянешь на такую птицу, и сразу увидишь: не летает. Зверь ни за что не побежит, цветок сделан из бумаги, а человек улыбается так, будто вот-вот заплачет. Если же собрать их вместе, становилось совсем плохо: куча посторонних друг для друга существ и предметов. Никто не мог долго задержать взгляд на ее картинах. Покупали их очень редко.

Иногда отец говорил Анне: «Сегодня ты работаешь самостоятельно. Нарисуй то, что тебе больше всего хочется нарисовать». А полдня спустя она приходила к нему со словами: «Лучше ты скажи, а то мне почему-то ничего не придумалось».

И отец со вздохом принимался укорять ее: «Шла бы ты в посудомойки! Видит Бог, помру, и сама себя не прокормишь». Впрочем, старый живописец надеялся, что прокормит ее какой-нибудь другой мужчина, ведь такие роскошные волосы просто обязаны приманить жениха.

Женихи время от времени появлялись. Но одни казались девушке слишком глупыми, другие – слишком настырными, третьи – слишком высокомерными. Анна Харфагра принималась насмешничать над очередным женихом, и это выходило у нее гораздо лучше, чем возня с кистью. Иной жених отставал от нее, покраснев от смущения, другой – побелев от гнева и сжав кулаки, третий – совсем растерявшись от полного непонимания: о чем говорит эта девушка? У дочери художника рано прорезался острый и язвительный ум.

Ну, и кто станет терпеть такую жену?

Напротив дома художника, через улицу, на земляном столе раскинулась зеленая скатерть – большой и весьма заманчивый пустырь. За пустырем, сколько помнили горожане, всегда были дебри, а за дебрями – сосны над обрывом. Но если взять чуть в сторону, то там начиналась дорога в гору, а на горе стоял самый красивый дом во всем городе. Его сложили из больших блоков серого камня в незапамятные времена. Дымовую трубу украсили медною крышей с двумя резными фигурками птиц, раскинувших крылья и целовавшихся клювами. К островерхой крыше с четырех углов прилепились квадратные башенки. Дом стоял на мысу, одна его стена выходила к обрыву, и в ней было сделано большое круглое окно. Рядом с окном по темно-серой стене плавали маленькие каменные рыбки, меж ними щедрая рука зодчего раскидала каменные ракушки, а над ними, чуть выше окна, два каменных морских конька ткали медлительный узор менуэта.