Давид Анин - Революция 1917 года глазами ее руководителей

• Название: Революция 1917 года глазами ее руководителей
• Автор: Давид Анин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9524-5269-5

Цель этой книги – показать, как воспринимали, ощущали и оценивали революцию и ее отдельные этапы люди, которые были поставлены событиями на ответственные посты. Речь идет не о рядовых участниках и свидетелях революции, а исключительно об ее руководящих фигурах. Составитель намеренно исключил из книги ортодоксально-большевистских авторов, так как их концепции и изложения революции слишком хорошо известны.

---

Потом к ним присоединились: Дан, воплощенная догма меньшевизма, всегда принципиальный и поэтому никогда не сомневавшийся, не колебавшийся, не восторгавшийся и не ужасавшийся – ведь все идет по закону, – всегда с запасом бесконечного количества гладких законченных фраз, которые одинаково укладывались и в устной речи, и в резолюциях, и в статьях, в которых есть все, что угодно, кроме действия и воли. Все делает история – для человека нет места. И.Г. Церетели, полный страстного горения, но всегда ровный, изящно-сдержанный и спокойный идеолог, руководитель и организатор комитета, отдававший напряженной работе остатки надорванного здоровья. Но все это были марксисты.

Народники не дали для комитета ничего похожего, даже когда появились их первоклассные силы – А.Р. Гоц, В.М. Чернов, И.И. Бунаков, В.М. Зензинов. Они все время предпочитали держаться в стороне, скорее присматриваясь к комитету, чем руководя им. Народные социалисты – В.А. Мякотин, А.В. Пешехонов – старательно подчеркивали свою чужеродность в комитете. Из трудовиков только Л.М. Брамсон, организатор и руководитель финансовой комиссии, а впоследствии комиссии по Учредительному собранию, оставил очень значительный след в деловой работе комитета. Усиленно выдвигали меня, как офицера с некоторым техническим знанием и вместе с тем давно участвовавшего в общественной работе. И несомненно, передо мной были большие возможности в смысле влияния на работы комитета. Но я был оглушен событиями и, ярко воспринимая их, не нашел способности реагировать на них. В одинаковом со мною положении был, кажется, и С.Ф. Знаменский, тоже офицер и представитель трудовиков.

Большевики в комитете были вначале представлены главным образом М.Н. Козловским и П.И. Стучкой. Один – короткий, полный, другой – длинный, сухой, но оба одинаково желчные, злые и, как нам казалось, тупые… Противоположностью им явился потом Каменев, отношения которого со всеми были так мягки, что казалось, он сам стыдился непримиримости своей позиции; в комитете он был, несомненно, не врагом, а только оппозицией. Больше всех производил впечатление большевик-рабочий П.А. Залуцкий. Чрезвычайно мягкий, даже милый, но всегда печальный и озабоченный, как если бы кто-либо из близких был долго и безнадежно болен.

Военные вначале были представлены В.Н. Филипповским и несколькими солдатами. Филипповский просидел первые трое суток революции в Таврическом дворце, ни на минуту не смыкая глаз, и с тех пор стал неизменной принадлежностью комитета и эсеровской фракции. Солдаты были выбраны на одном из первых солдатских собраний, причем, естественно, попали наиболее истерические, крикливые и неуравновешенные натуры, которые в результате ничего не давали комитету, не пользовались никаким влиянием в гарнизоне и даже в своих собственных частях. Потом, после дополнительных выборов, в комитет вошел ряд новых представителей с Завадьей и Бинасиком во главе. Последние добросовестно, насколько в силах, старались справиться с морем военных дел. Но оба бывшие, кажется, мирными писарями в запасных батальонах, никогда не интересовавшимися ни войной, ни армией, ни политическим переворотом, были только наиболее ярким доказательством, насколько условно можно воспринимать утверждения, что Исполнительный комитет руководил революцией.

Поражающей чертой в личном составе комитета является значительное количество инородческого элемента. Евреи, грузины, латыши, поляки, литовцы были представлены совершенно несоразмерно их численности в Петрограде и в стране. Было ли это нездоровой пеной русской общественности, поднятой гребнем народного движения затем, чтобы раз навсегда быть выброшенной из недр русской жизни? Или это следствие грехов старого режима, который насильственно отметал в левые партии инородческие элементы? Или это просто результат свободного соревнования – ведь Бинасик и Завадья были выбраны всем гарнизоном, где всякий мог свободно оспаривать их место… Ведь латышские батальоны, впоследствии ставшие опорой советского режима, были до революции одними из наиболее доблестных и стойких частей русской армии вообще… Как-никак, эти инородцы для того времени выражали и настроения русских солдатских и рабочих масс, которые не нашли представителей, более точно выражающих их правду. И во всяком случае, остается открытым вопрос, кто более виноват – те инородцы, которые там были, или те русские, которых там не было, хотя могли быть. Но факт этот сам по себе имел громадное влияние на склад общественных настроений и симпатий.

* * *

В общем, историю комитета в организационном и личном отношении следует разделить на два периода: до и после приезда Церетели. Первый период был периодом полным случайности, колебаний и неопределенности, когда всякий, кто хотел, пользовался именем и организацией комитета, и более всего это удавалось Стеклову, наиболее талантливому, усидчивому и солидному члену комитета. Это – период сумбура, когда были возможны случаи, что заседания комитета, правда по маловажным вопросам, происходили в составе одних интернационалистов и большевиков, под председательством Стеклова.

В результате получались «забавные» случаи. Например, однажды каким-то способом, чуть ли не благодаря вниманию барышни-регистраторши, было задержано письмо на бланке комитета с печатью к крестьянам какого-то села, которым давалось полномочие «социализировать» соседнее помещичье имение. Несмотря на весь радикализм в социальных вопросах, весь комитет был до глубины души возмущен этим случаем. Произвели специальное расследование, и оказалось, что такие письма выдавал член аграрной комиссии, эсер Александровский, считавший себя вправе проводить свои тенденции и взгляды от имени комитета. Но зачем брать такие мелкие примеры? Сами советские «Известия», в сущности, были не чем иным, как таким письмом Александровского. В общем тоне статей, в подборе хроники, в том, что помещалось и что не помещалось, в опечатках, наконец, – везде чувствовалась рука редактора и его помощников, проводящих свои взгляды, но отнюдь не взгляды комитета. И громадным большинством комитета «Известия» воспринимались как нечто чуждое, как безобразие. Но некому было об этом подумать и некому было приискать какой-нибудь выход из положения. Но когда я составил формальное заявление с протестом против всего направления «Известий», то под ним подписались сразу все лидеры комитета, до Суханова включительно, и Стеклов был без сожаления смещен. Такое положение дел приводило к тому, что хотя официально комитет поддерживал правительство, и большинство постоянно настаивало на незыблемости этой позиции, – тем не менее комитет сам расшатывал авторитет правительства своими случайными мерами, необдуманными шагами. Для предотвращения недоразумений была образована особая делегация комитета, которая раза два в неделю ходила в Мариинский дворец беседовать с правительством…

Но что могла сделать эта делегация, если в то время, как она беседовала и приходила к полному единодушию с министрами, десятки Александровских рассылали письма, печатали статьи в «Известиях», разъезжали от имени комитета делегатами по провинции и в армии, принимали ходоков в Таврическом дворце, каждый выступая по-своему, не считаясь ни с какими разговорами, инструкциями или постановлениями и решениями. В конечном счете в комитете всегда всего можно было добиться, если только упорно настаивать. И в этом смысле комитет руководился и определялся не теми, кто в нем сидел и решал вопросы, а теми, кто к нему обращался.

И.Г. Церетели

Резко изменился характер комитета с появлением Церетели. Вошел он туда в качестве члена 2-й думы только с совещательным голосом. В первый день он скромно отказался высказать свое мнение, так как еще не присмотрелся к обстановке. На следующий день он произнес пространную речь, словно нащупывая позицию, причем не угодил ни левым, так как он явно тянул в сторону компромисса и соглашения с правительством, ни правым, так как речь его во многих отношениях дышала еще нетронутым «сибирским» интернационализмом. На третий день Церетели явился уверенным в себе вождем комитета и совета и, в принципе сохраняя интернационалистические тенденции, на практике резко проводил оборонческую линию поведения и линию органического сотрудничества и поддержки правительства. С больной грудью, часто теряя от напряжения голос, с болезненно воспаленным лицом и глазами, – он спокойно, уверенно и смело вел комитет, который сразу из сборища случайных людей превратился в учреждение, в орган. Но поразительно, как раз в момент, когда комитет организовался, когда в нем выделились и начали функционировать отделы, когда ответственность за работы взяло на себя бюро, избранное только из оборонческих партий, – словом, когда комитет научился управлять собой, – как раз в это время он выпустил из рук руководство массой, которая ушла в сторону от него.