Элизабет Костова - Историк

• Название: Историк
• Автор: Элизабет Костова
• Издательство: АСТ
• Жанр: Триллер
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-031087-0

Шедевр, которому критики прочат судьбу «Кода да Винчи»… Интригующая и захватывающая смесь загадок прошлого, мистики и реальности!

Старинный манускрипт и пачка пожелтевших писем — ключ к тайне ГРАФА ДРАКУЛЫ! К тайне, разгадать которую пытались многие. И многие поплатились за это жизнью… Но даже это не останавливает молодую женщину-историка, стремящуюся найти ИСТИНУ в пугающих легендах о Владе Цепеше, талантливом полководце — и кровавом, безумном маньяке, чье имя стало синонимом слова «ЗЛО».

Она всего лишь хотела узнать больше о своей семье и открыла старинную рукопись. И теперь ей предстоит по крупицам загадочных недомолвок и обрывочных воспоминаний воссоздать картину жизни трансильванского «князя тьмы» и пройти по бесконечному пути его страстей и страданий.

---

ГЛАВА 11

В Амстердаме я обнаружила, что библиотекарь мистер Биннартс, пока меня не было, кое-что для меня подыскал. Когда я вошла в читальный зал прямо из школы, с ранцем за спиной, он встретил меня улыбкой.

— Вот и вы, — сказал он на своем очаровательном английском, — мой юный историк, А я нашел кое-что для вашей работы.

Я подошла к его столу, и он достал книгу.

— Не такое уж старое издание, — пояснил он мне, — но в нем найдутся очень древние повести. Не слишком приятное чтение, милая, но, возможно, пригодится для вашего реферата.

Мистер Биннартс усадил меня за стол, и я с благодарностью проводила взглядом его удаляющуюся фигуру в свитере. Меня тронуло его доверие: не всякой девочке моего возраста выдадут книгу ужасов.

Книга называлась «Предания Карпатских гор» — блеклый томик, изданный в девятнадцатом веке неким английским собирателем фольклора по имени Роберт Дигби. В предисловии он описывал свои странствия среди диких гор и диких языцев, хотя в сборник были включены и легенды из германо и русскоязычных источников. Сами легенды звучали тоже довольно дико, и проза была достаточно романтична, хотя, вернувшись к сборнику много лет спустя, я убедилась, что перевод выигрывал в сравнении с версиями позднейших собирателей. Две легенды под заголовком «Князь Дракула» я проглотила с жадностью. Первая повествовала, как Дракула пировал под открытым небом среди трупов своих насаженных на колья подданных. Один из слуг, как я узнала, осмелился выказать перед Дракулой отвращение к ужасному смраду, и князь велел насадить этого слугу на самый высокий кол, чтобы запах не оскорблял обоняния умирающего. Дигби приводил и другую версию легенды, в которой Дракула требовал кол в три раза длиннее обычных.

Вторая история оказалась не менее жуткой. В ней рассказывалось, как султан Мехмед Второй направил к Дракуле двух послов. Представ перед ним, те не сняли своих тюрбанов. Дракула пожелал узнать, отчего они проявляют подобную непочтительность, и те ответили, что всего лишь следуют обычаю своей страны. «Так я помогу вам еще крепче держаться своего обычая», — отвечал князь и велел гвоздями прибить тюрбаны к их головам.

Я списала предания из сборника Дигби в свою тетрадь. Когда мистер Биннертс подошел узнать, как у меня дела, я попросила его найти, если возможно, свидетельства современников Дракулы.

— Разумеется, возможно, — серьезно уверил он, кивая. Сейчас ему нужно работать, однако он поищет, как только сумеет выбрать время. Но, может быть, в следующий раз, — тут он с улыбкой покачал головой, — может быть, в следующий раз мне стоит выбрать более приятную тему: например, средневековую архитектуру. Я обещала, — тоже с улыбкой, — что подумаю над его предложением.

Нет на земле места более восхитительного, чем Венеция в ветреный жаркий безоблачный день. Лодки в лагуне качаются и натягивают чалки, словно стремятся без команды отправиться на поиски приключений; лепные фасады светлеют под ярким солнцем; вода, в кои-то веки, пахнет свежестью. Весь город надувается парусом и, как корабль, пляшет на волнах, готовый выйти в море. Волны от прошедшего катерка набегают на парапет пьяцца ди Сан-Марко, названивая лихую, хоть и грубоватую мелодию, вроде звона цимбал. И в Амстердаме, Венеции Севера, в такую праздничную погоду город сверкает совсем по-новому. Однако здесь яркий свет безжалостно открывает взору изъяны в совершенстве: например, заросший тиной фонтан на одной из боковых площадей. Ему следовало бы сверкать мощными струями, а вместо того вода ржавыми каплями сочится через край чаши. Кони собора Святого Марка в солнечных лучах пляшут не так уж лихо, а колонны Дворца дожей [14] выглядят ужасно неумытыми.

— Линялое празднество, — вслух заметила я, и отец рассмеялся.

— Ты умеешь уловить дух места, — сказал он. — Венеция знаменита карнавалами, и ее не смущает обветшалый наряд, пока весь мир стекается сюда, чтобы полюбоваться им.

Он обвел рукой кафе под открытым небом, — наше любимое после «Флориана», — потных туристов с их шляпами и разноцветными рубашками, хлопающими на ветру.

— Дождись вечера, и ты не будешь разочарована. Освещение сцены не должно быть слишком ярким. Ты еще обомлеешь, увидев, как все преобразится.

Пока что я втягивала через трубочку оранжад, и мне было так хорошо, что не хотелось шевелиться: вполне подходящее настроение, чтобы дожидаться приятного сюрприза. Это было последнее горячее дуновение лета перед тем, как осень вступит в свои права. Осенью вернутся школьные уроки, и, если повезет, меня ждут новые поучительные странствия с отцом в соответствии с картой переговоров, компромиссов и взаимо-невыгодных договоров. Этой осенью он снова собирался в Восточную Европу, и я уже выговорила себе право его сопровождать.

Отец допил пиво и пролистал путеводитель.

— Да! — объявил он ни с того ни с сего. — Вот и Сан-Марко. Ты знаешь, Венеция веками соперничала с Византией за владение морями. И похитила у Византии немало сокровищ, в том числе и эту вот квадригу.

Я задрала голову к барабану купола, где медные кони, казалось, вращали его крытую свинцовыми листами громаду. Вся базилика словно плавилась в этом освещении — пронзительно ярком и горячем.

— Да и вообще, — добавил отец, — собор Святого Марка построен в подражание стамбульской Святой Софии.

— Стамбульской? — коварно переспросила я, наклоняя стакан, чтобы вытряхнуть льдинку. — То есть он похож на Айя-Софию?

— Ну, Айя-София, конечно, носит следы оттоманского завоевания, так что снаружи ее обступают минареты, а внутри ты найдешь щиты с отрывками из Корана. Там можно воочию увидеть слияние Востока и Запада. Но вот большой верхний купол, определенно христианский и византийский, очень похож на Сан-Марко.

— И тоже свинцовый, как здесь? — Я махнула рукой через площадь.

— Да, совсем как здесь, только больше. София поражает огромностью. Просто дыхание перехватывает.

— О! — сказала я. — А можно мне еще стакан, пожалуйста?

Отец бросил на меня яростно-настороженный взгляд, но было поздно. Я уже поняла, что он тоже бывал в Стамбуле.

ГЛАВА 12

«16 декабря 1930 г. Тринити колледж, Оксфорд.

Мой дорогой и злосчастный преемник!

С этого места мой рассказ начинает догонять меня — или я его, — и я должен описать события, приближающиеся к настоящему времени. На этом, надеюсь, я смогу остановиться, поскольку мне невыносима мысль, что будущее может принести с собой новые ужасы.

Как я уже говорил, я в конце концов снова потянулся к странной книге, как пьяница к стакану. При этом я уверил себя, что жизнь моя вернулась в привычную колею, что происшествия в Стамбуле, может, и необычны, но безусловно объяснимы, и только дорожная усталость заставила меня преувеличивать их значение. Итак я, в буквальном смысле, потянулся к книге, и, полагаю, описать этот момент следует без всяких иносказаний.

Был дождливый октябрьский вечер, всего два месяца назад. Начался учебный год, и я сидел в своей комнате, в приятном уединении, коротая часок после ужина. Я ждал к себе друга, Хеджеса, «дона» всего десятью годами старше меня. Он был особенно дорог мне своей застенчивостью и добродушием, манерой виновато пожимать плечами и доброй стеснительной улыбкой, скрывавшей ум такой остроты, что мне не раз случалось радоваться, что Хеджес обращает его на проблемы литературы восемнадцатого столетия, а не на своих коллег. Если бы не застенчивость, он мог бы чувствовать себя комфортно в обществе Аддисона, Свифта и Попа, собравшихся в лондонской кофейне. У него было не много друзей, он ни разу не осмелился поднять взгляд на женщину, не находящуюся с ним в родстве, его мечты не простирались за пределы окрестностей Оксфорда, по которым он любил бродить, облокачиваясь порой на изгородь, чтобы полюбоваться жующими жвачку коровами. Мягкость его проступала в очертаниях крупной головы, полных рук и в спокойных карих глазах, так что он представлялся этаким медведем или барсуком, пока наружу не прорывался его жалящий сарказм. Я любил послушать его рассказы о работе, которую он описывал с энтузиазмом, сдерживаемым лишь скромностью; а Хеджес неустанно подбадривал меня в моих исследованиях. Звали его… нет, его имя ты сам легко найдешь, порывшись в библиотеке, ведь он воскресил для простого читателя немало английских литературных дарований. Я же стану звать его Хеджес — Колючка — nom-de-guerre[15] моего собственного изобретения, чтобы в этом повествовании сохранить за ним достоинство и скрытность, определявшие всю его жизнь.

В тот вечер Хеджес собирался занести мне домой черновики двух статей, которые мне удалось выжать из поездки на Крит. Он по моей просьбе прочел и выправил их; хотя он и не мог судить о верности или ошибочности моих умозаключений, касающихся торговли в античном Средиземноморье, зато писал он, как ангел — из тех ангелов, тонкость которых позволяет им собираться на острие иглы, — и часто предлагал мне стилистические поправки. Я предвкушал час, посвященный дружеской критике, потом стакан Шерри и тот чудный миг, когда верный друг протягивает ноги к камину и спрашивает, как дела. Я не стал бы рассказывать ему о своих натянутых до звона нервах, но мы могли бы поговорить о чем-нибудь — да обо всем на свете.