Хулио Кортасар - Чудесные занятия

• Название: Чудесные занятия
• Автор: Хулио Кортасар
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2001
• ISBN: 5-352-00113-Х

Хулио Кортасар (1914—1984) — классик не только аргентинской, но и мировой литературы XX столетия. В настоящий сборник вошли избранные рассказы писателя, созданные им более чем за тридцать лет. Большинство переводов публикуется впервые, в том числе и перевод пьесы «Цари».

---

— Тетя Лоренса, сделай так, чтобы мне не снился этот человек с искусственной рукой! — плакала Ванда той ночью, очнувшись от страшного сна. — Ну сделай, сделай!

Однажды Банда взяла и рассказала все Тересите, но та рассмеялась, а какой тут смех? Тетя Лоренса вовсе не смеялась, она утирала Ванде слезы, поила водой, все, все, успокойся, и постепенно отступали, куда-то проваливались видения ночного кошмара, в котором происходило все то же самое, что случилось прошлым летом, — да-да, человек, похожий на мужчин из того альбома, яркая луна, глухой переулок и прямо на нее движется этот человек в черном, освещенный ярким светом луны, подходит почти вплотную и смотрит в упор — очки в металлической оправе, на лице тень от котелка, жесткая полоска губ, и вдруг перед ней его правая рука, она бежит с диким воплем, спасаясь от чего-то ужасного, и… стакан воды, ласковый голос тети Лоренсы — ну все, все, успокойся, детка, и медленное боязливое возвращение в сон, который длится чуть ли не до обеда, а потом перед глазами тетя Эрнестина со слабительным, легкий супчик, уговоры, ахи-охи, снова дом, снова Nunc Dimittis, а потом — ладно, так и быть, сходи к своей Тересите, она, конечно, не внушает никакого доверия, чего ждать при такой матери? Еще научит каким-нибудь гадостям нашу девочку, ну хорошо, пусть развлечется, а то сидит скучает, н-да, прежде девочки в сиесту вышивали, гаммы разучивали, а теперь…

— Знаешь, твои тетки не просто дуры, а с большим приветом! — возмутилась Тереса, протягивая ей сигарету, украденную из пачки отца. — Не повезло тебе с ними, киса. Надо же — слабительное, нашли что выдумать! Так подействовало или нет? О, слушай, посмотри, что мне принесла Лола, здесь осенние моды! Нет, сперва посмотри на фотку Ринго[140], прелесть, правда? А эта, в расстегнутой рубашке? Видишь, какой волосатенький?

Тересита требовала, чтобы со всеми подробностями, а Ванда сбивалась, ну как говорить про это, если все сразу перед глазами — она бежит, несется сломя голову, пустынный переулок… но постой, это вовсе не сон, хотя все почти так же, как в этом сне, перед самым концом, но едва она очнется от собственного крика, все сразу уплывает, исчезает. Вот тогда, прошлым летом, она, наверное, сумела б рассказать такое Тересите, если б не боялась, что та проболтается тете Эрнестине. В то лето Тереса еще бывала у них, и тетушки за столом — возьми сливочную помадку, съешь пирожок — выуживали у нее потихоньку все, что хотели, а потом ни с того ни с сего разругались с ее матерью. Тереситу больше не привечали, но Ванду к ней — пожалуйста, разумеется, не всякий раз, а когда в доме гости, чтоб не мешалась под ногами. Теперь Ванда могла бы рассказать, только зачем? Все так спуталось, перемешалось — ее страшный сон был в точности как то, прошлогоднее, вернее, наоборот, то, что было на самом деле, переселилось в этот страшный сон, и вдобавок все очень похоже, почему-то похоже на картинки в альбоме, на те нарисованные улицы, где, как в ее ночном кошмаре, — ни конца, ни начала.

— Тересита, открой окно хоть немного, а то жарко по-страшному!

— Ты в себе, дурочка? Мать же сразу догадается, что мы курили. У нашей Рыжухи нюх как у кошки. Не знаешь, что ли? Соображать надо!

— Подумаешь! Не убьет же!

— А то! Ты вон пришла домой, и ладно, пай-девочка. Нет, правда, прямо как маленькая!

А разве Ванда маленькая? Зря Тересита нападает, да еще смеется. Конечно, она к ней изменилась после того жаркого душного дня, когда они впервые говорили про это и когда Тересита научила ее. С тех пор все стало по-другому, но если Тересита не в духе, она обращается с ней как с маленькой.

— Никакая я не маленькая! — обиделась Ванда, пуская дым вверх.

— Брось, не обижайся. Правда жарко, до ужаса. Давай разденемся и выпьем вина со льдом. Знаешь, ты насмотрелась тех картинок, вот и снится. И пойми, это вовсе не искусственная рука, ну а во сне — там чего хочешь. Видала уже какие!

Под блузкой не очень заметно, зато так — да, сразу взрослая женщина, даже лицо другое. А Ванде совестно раздеваться, ну где там грудь, так, чуть-чуть. Одна туфля Тересы летит к постели, другая под софу. Ну конечно, он точно такой же, как те мужчины в черном на картинках. Тересита показала ей этот альбом, когда ее папаша ушел по делам и в доме сразу стало тихо-тихо и пусто, как в домах и гостиных, нарисованных тем странным художником. Подталкивая друг друга, с нервным смешком, девочки поднялись наверх, куда их порой звали родители Тереситы, и там, в библиотеке, они как взрослые пили с ними чай. В такие дни и думать нельзя про сигареты, вино и все такое. Рыжуху не проведешь! Вот они и ждали случая, чтоб в доме — никого, кроме них, чтобы сразу наверх с криками и смехом, толкая друг друга, как теперь, — Ванда пятилась и вдруг упала, вернее, села на синий диванчик, а Тересита — раз! — сдернула трусики, разогнулась и стоит совсем голая, обе смотрят друг на друга, смешок странный, задышливый, и Тересита — ха-ха-ха! ты что, разве не знаешь, здесь тоже растут волосики, как у Ринго на груди. И у меня, сказала Ванда, еще с прошлого лета.

У женщин в альбоме тоже растут, и очень густые, а женщины эти куда-то идут или сидят, а другие лежат на траве или прямо на перроне (сдвинулись! — сказала Тересита) или вроде них с Вандой смотрят друг на друга большущими глазами при ярком лунном свете, но луны не видно. На всех картинах этот лунный свет и голые женщины идут навстречу друг другу как слепые, будто ничего и никого не видят, будто совсем одинокие, за ними иногда тайно наблюдают мужчины в черных костюмах или серых плащах, некоторые мужчины в котелках зачем-то рассматривают в микроскоп то ли камни, то ли что.

— Ты права, — сказала Ванда, — он очень похож на этих типов из альбома, такая же шляпа, очки, ну в точности, только у него рука, и вот когда…

— Да кончай про искусственную руку! Ты что, так и будешь сидеть? Сама ныла, что жарко, а раздеваться — я одна!

— Мне надо в уборную.

— А, поздравляю — слабительное! У твоих теток крыша поехала… Беги, заодно принесешь льда из кухни. Ой, нет, посмотри сперва, как на меня глядит Ринго, ах ты мой ангелок, нравится тебе мой животик? Ну прижмись, прелесть моя, вот так, вот так, ой, фотку измяла, ну все, Лола меня убьет!

В туалете Ванда совершенно извелась, сидела-сидела, не бегать же без конца, чертово слабительное!

— Ну наконец, вернулась!

Тереса говорит с ехидцей, разлеглась на диванчике, смотрит насмешливо, будто перед ней — так, какая-то соплюшка. Смотрит прищурясь, как в тот раз, когда научила ее этому. Ванда, бледная, сама не своя, лицо пылает, и хоть ты что. Почему-то с тех пор все вокруг по-другому, нет, если по порядку, то сперва тетя Адела разрешила ей побыть у Тереситы до вечера — вечно крутишься возле меня, а мне сегодня надо принять директрису и секретаршу из школы, где работает наша Мария, сама знаешь, какая у нас теснота, вот и сходи к своей Тересите, поиграете вдвоем, но смотри, оттуда — прямо домой, не вздумай шляться по улицам с Тересой, ей только дай волю… А после они курили дорогие сигареты, которые Тересин отец оставил в ящике письменного стола, — с золотым фильтром и запах особенный, пряный. Вот тогда Тересита и показала как, тогда ли — не вспомнить, у них вроде зашел разговор про альбом, наверно, все это случилось в начале лета, нет, обе были в свитерах, Ванда — в желтом, значит, ранней весной, а после, поглядывая друг на друга, они смеялись громче обычного, не зная, о чем говорить, и, выйдя на улицу, отправились прямо к вокзалу, но в обход, чтоб не мимо Вандиного дома, ведь тетя Эрнестина тут же засечет, хоть у нее директриса, хоть кто.

Они ходили по перрону с таким видом, точно пришли встречать кого-то, и перрон легонько подрагивал, когда проезжал поезд, расстилая по небу черный дым. И вот тогда, а может, на обратном пути Тереса как бы невзначай сказала: смотри поосторожнее, и никому ни слова, слышь, никому! Ванда — ей бы поскорее забыть это стыдное — вся залилась краской, а Тересита — хи-хи, смеется, об этом никто не должен знать, твои тетки почище моей мамочки, смотри не попадись, застукают — полный караул. Они смеялись слишком весело, но тетя Эрнестина поймала ее за этим после обеда, Ванда была уверена, что никто не войдет, сиеста, все спят, лишь Грок позвякивает цепочкой во дворе да жужжат пчелы, наверно со зла на палящее солнце. Ванда едва успела натянуть простыню до подбородка, притворилась, что спит, но поздно! — тетя Эрнестина рывком сдернула простыню и молча уставилась на пижамные штаны, спущенные комком до колен. У Тереситы они всегда закрывались на ключ, хоть Рыжая запрещала строго-настрого.

Тетя Эрнестина с тетей Марией тоже не велят закрываться: не дай Бог пожар — и несчастные дети погибнут в пламени. Да, попалась, куда деваться, тетя Эрнестина с тетей Аделой застыли у кровати, и Ванда делает вид, что ничего не понимает, но какое там! Тетя Алела больно вывернула ей руку, а тетя Эрнестина — раз, раз, раз! — по щекам. Ванда увертывалась, прятала голову в подушки, кричала сквозь слезы: я ничего плохого не делала, просто защипало, и вот, а тетя Адела сняла тапочку и давай бить по попке, держат ее за ноги, орут наперебой — распутство, дурные болезни, само собой, мерзавка Тересита, да и вообще нынешняя молодежь, неблагодарная девчонка, кругом всякая зараза, и что-то про пианино, но опять и опять про распутство и страшные болезни, ужас, ужас, пока на крики не прибежала испуганная тетя Лоренса. И сразу все стихло, в комнате одна тетя Лоренса, смотрит грустно на Ванду, не успокаивает, не обнимает, но все равно это — ее любимая тетя Лоренса, которая ночью дает попить водички, прогоняет человека в черном, нашептывает на ухо, что больше не будет страшных снов, никогда, никогда…