Юрий Манн - Гнезда русской культуры (кружок и семья)

• Название: Гнезда русской культуры (кружок и семья)
• Автор: Юрий Манн
• Жанр: Культурология
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0466-7

Развитие литературы и культуры обычно рассматривается как деятельность отдельных ее представителей – нередко в русле определенного направления, школы, течения, стиля и т. д. Если же заходит речь о «личных» связях, то подразумеваются преимущественно взаимовлияние и преемственность или же, напротив, борьба и полемика. Но существуют и другие, более сложные формы общности. Для России в первой половине XIX века это прежде всего кружок и семья. В рамках этих объединений также важен фактор влияния или полемики, равно как и принадлежность к направлению. Однако не меньшее значение имеют факторы ежедневного личного общения, дружеских и родственных связей, порою интимных, любовных отношений. В книге представлены кружок Н. Станкевича, из которого вышли такие замечательные деятели как В. Белинский, М. Бакунин, В. Красов, И. Клюшников, Т. Грановский, а также такое оригинальное явление как семья Аксаковых, породившая самобытного писателя С.Т. Аксакова, ярких поэтов, критиков и публицистов К. и И. Аксаковых. С ней были связаны многие деятели русской культуры.

---

Юрий Манн Гнезда русской культуры (кружок и семья)

© Ю.В. Манн, 2016,

© ООО «Новое литературное обозрение», 2016

Введение

В чем актуальность проблемы, сформулированной в подзаголовке этой книги, – «кружок и семья»?

В обычном представлении – главным образом так называемого широкого читателя, но нередко и специалистов, преподавателей, научных работников и т. д. – развитие литературы мыслится как деятельность отдельных ее представителей – правда, нередко в русле определенного направления, школы, течения, стиля и т. д. (например, романтизма или постмодернизма). Если же заходит речь о «личных» связях и контактах, то подразумеваются преимущественно взаимовлияния и преемственность или же, напротив, отталкивание и полемика.

Но существуют и другие, более сложные формы общности. Для России в первой половине XIX века это прежде всего кружок и семья. Конечно, и в рамках этих объединений важен фактор влияния и полемики, равно как и принадлежность к определенному направлению. Но не меньше имеют значение факторы ежедневного личного общения, дружеских и родственных связей, порою интимных, любовных отношений. Все это порождало ту естественную, живую среду, которую Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал экологией культуры.

В отечественной науке инициатива постановки и обстоятельного разбора этой проблемы связана с известной книгой: Аронсон М., Рейсер С. Литературные кружки и салоны. Л., 1929 (недавно под тем же названием книга была переиздана – выходные данные М.: Аграф, 2001). Каждый из упомянутых здесь видов связи, в свою очередь, мог подвергнуться дифференциации, прежде всего временнóй – например не просто вечера, но «вечера В.А. Жуковского», не просто субботы, но «субботы С.Т. Аксакова», «среды Н.В. Кукольника» и т. д. Каждый из этих видов привносил в художественное многоцветье эпохи свою неповторимую, живую краску. Хорошо известны и более сложные случаи, когда феномен дружеского общения усиливался фактором кровной, родственной, генетической близости, как это было в семье Аксаковых, ставшей ярчайшим, неповторимым явлением русской культуры. Но не будем забегать вперед…

Часть первая Кружок

Весть из Италии

В 1840 году, в ночь с 24 на 25 июня, в небольшом итальянском городке Нови, что в сорока милях от Генуи, умер один приезжий. Это был иностранец, русский, еще совсем молодой, лет двадцати семи.

Имя умершего – Николай Станкевич – жителям городка ничего не говорило. Он не был известным политиком, полководцем, актером, писателем или какой другой знаменитостью.

Временно, до отправки на родину, Станкевича похоронили в Генуе. А в Берлин (где находились русские друзья Станкевича) и в Россию потянулись письма с горестной вестью.

Действие этой вести оказалось потрясающим.

«Нас постигло великое несчастие… Едва могу я собраться с силами писать. Мы потеряли человека, которого мы любили, в которого мы верили, кто был нашей гордостью и надеждой». Эти слова написал из Берлина Иван Сергеевич Тургенев, в будущем один из самых знаменитых русских писателей.

«Кто из нашего поколения может заменить нашу потерю? – спрашивал Тургенев. – Кто, достойный, примет от умершего завещание его великих мыслей и не даст погибнуть его влиянию, будет идти по его дороге, в его духе, с его силой?.. Отчего не умереть другому, тысяче другим, мне например?»

Письмо Тургенева было обращено к Тимофею Николаевичу Грановскому, талантливому историку, профессору Московского университета.

Узнав о случившемся, Грановский в свою очередь написал другу Януарию Неверову: Станкевич «унес с собою что-то необходимое для моей жизни. Никому на свете не был я так обязан: его влияние было на меня бесконечно и благотворно».

Так от одного к другому шла печальная эстафета, находя у каждого глубокий сердечный отклик.

Смерть Станкевича переживалась и как личное горе, и как общественная утрата. Белинский так и назвал эту потерю – «великой утратой».

Что же послужило основанием для такой оценки? Какие труды Станкевича ее подсказали?

Пытаясь ответить на этот вопрос, мы не без удивления замечаем, что таких трудов в общем и не было.

Семнадцати лет Станкевич напечатал отдельной книжкой трагедию «Василий Шуйский» – довольно посредственное, вялое произведение. Автор, к чести своей, вскоре это понял и принялся выискивать в книжных лавках экземпляры трагедии, с тем чтобы предать их уничтожению. Совсем как молодой Гоголь, который двумя годами раньше опубликовал – под псевдонимом В. Алов – поэму, или, как гласил подзаголовок, «идиллию в картинах», «Ганц Кюхельгартен», но вскоре, спохватившись, скупил и сжег почти весь тираж…

Однако случай с «Василием Шуйским» – не тот, что с «Ганцем Кюхельгартеном». Гоголь тщательно скрыл тайну своей первой книжки, литературный мир узнал об этом только после его смерти. Станкевич, опубликовавший трагедию под своим именем, и не думал открещиваться от малоудачного детища. Друзья одно время подтрунивали над Станкевичем, называя его «Василием Шуйским». И Станкевич, превозмогая обиду, готов был вместе с другими посмеяться над своей неудачей.

Но, увы, существовало и другое различие между двумя авторами. Уже второй книгой Гоголь неизмеримо возвысился над своим литературным дебютом: это были знаменитые «Вечера на хуторе близ Диканьки». О последующих художественных произведениях Станкевича – стихах, песнях, переводах из западных поэтов – этого не скажешь. Литературным вкусам времени, уровню массовой продукции они, впрочем, отвечали. Но не больше. Сегодня такие произведения называют «проходными»: они приходят и уходят, не оставляя глубокого следа в умах современников, не оказывая заметного влияния на развитие литературы.

Что еще опубликовал Станкевич? Студенческое сочинение «О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III», затерянное в одном научном журнале; небольшую повесть, а точнее, фрагмент из повести «Несколько мгновений из жизни графа Т***», затерянный в другом литературно-художественном журнале; перевод научной статьи; две-три редакционных заметки… Вот, пожалуй, и всё.

Научных трудов, содержавших великие открытия, замечательных художественных произведений, поразивших сердца читателей, Станкевич так и не создал, хотя с юношеских лет готовил себя к этим свершениям. Он не стал, в общепринятом смысле этого слова, ни ученым, ни писателем, ни поэтом. Просто не успел стать.

Но все это не мешало Тургеневу, Белинскому, Грановскому и многим другим решительно говорить о великом значении Станкевича для России и русской культуры. И характеризовать его дарование высшей оценкой: «Станкевич человек гениальный». «Я никого не знаю выше Станкевича» (Белинский).

Может быть, они имели в виду его будущие свершения, его планы, увы, неосуществившиеся? В определенной мере это действительно так; вспомним выражение Тургенева: «наша гордость и надежда». Но только в определенной мере. Никто не станет превозносить заслуги человека только в расчете на будущее. Никто не решится воздавать ему должное заранее, так сказать авансом.

Но может быть, говоря о Станкевиче, современники отказывались от общепринятого требования – судить о человеке по реальным результатам: написанным книгам, обнародованным научным открытиям и т. д.? Отчасти это действительно так, но только отчасти. Просто само понятие «реальный результат» получало иной смысл. Не опубликованные или написанные книги, не осуществленные труды – художественные или научные, – а нечто другое. Менее осязаемое, но не менее важное…

Александр Иванович Герцен, так же высоко ценивший Станкевича, как, скажем, Тургенев или Белинский, однажды назвал его «одним из праздных людей, ничего не совершивших». Фраза не такая простая, как кажется: в ней заключен сложный, я бы сказал, двойной смысл.

С одной стороны, Герцен как бы передает точку зрения обывателей – передает, конечно, иронически, – взирающих на Станкевича со стороны. В их представлении Станкевич действительно оказался человеком праздным, коли он не создал ничего такого, что можно пощупать руками. Но с другой стороны, «праздность» Станкевича – вовсе не праздность, его «кажущееся бездействие» стало плодотворным и, можно сказать, даже историческим делом.

В необычности этого дела – такого неосязаемого, неуловимого и в то же время такого важного – тайна жизнетворчества Станкевича.

Не будем спешить с готовыми выводами: весь наш рассказ должен приблизить к ответу на поставленный вопрос. Скажу пока лишь самое необходимое.

В Станкевиче, основателе кружка, нас привлекает сама его мысль, напряженная и непрерывная интеллектуальная деятельность. Конечно, мысль призвана для дела, возникает для того, чтобы воплотиться в произведения. С помощью друзей Станкевича это воплощение началось еще при его жизни. Однако значение его мысли важно и само по себе. Чтобы возвыситься до существенного дела, мысль должна окрепнуть, возмужать, пройти суровую и систематическую школу. Станкевич и стал такой школой. Он был в ней одновременно и учителем, и учеником. И нас интересует, как он учил и как учился, о чем изо дня в день думал, какие идеи вынашивал. Но этого мало.